Вторым сдается Крот. То есть не сдается, а просто слышу громкий шепот Пресного – стоп, стоп. Это мы договорились так, что не будем орать, если вдруг что, а передадим по цепочке. Вот и я послушно шепчу: – Стой, пожалуйста. И сразу Солдат останавливается, медленно поворачивается: – Ну что? Страшно опять? – Не, это не… не я. Это там. Мотаю головой, и стыдно, что он мог подумать, что это я. Лучше бы не останавливался, не просил. Но Пресный уже встал, так что киваю на него. – Что там? – Солдат спрашивает Пресного. – Да Крот там, что-то случилось. Не вижу. Он встал и стоит. Он же теперь замыкает, потому что Ленка… – Да, я видел, – резко говорит Солдат, осматривается, – Гошик, Рыжик, тебе придется к нему сходить. – Мне? Почему? – Мы почти пришли, мне нужно впереди быть. Да и тут слишком узко, чтобы я смог мимо тебя протиснуться. Вправду опасно. Посмотришь? Если он не ранен, скажи, что нам осталось метров сто пройти, вообще фигня. Скажи, что у меня уже под ногами никакой воды нет. – Но она… Я знаю, блин, что есть. Он на секунду повышает голос, хочется закрыться, закрыть лицо руками. – Но ты ему скажешь. Понял? – Да. И он мне в спину говорит – извини, но делаю вид, что не слышу. Может, это было не извини, все еще звучит со дна Сухоны музыка Ленки. Как я объясню, шепчет Солдат, но я все еще делаю вид. Потому что шел вторым, безопасно и долго шел, а теперь нужно идти, идти к Кнопке и Кроту, с которым что-то случилось, а мы на самом деле не так уж далеко от берега, так почему именно сейчас? Он старше меня. И с ним нельзя разговаривать, как же я забыл!.. Или уже можно? Ник, кажется, велел. Не помню точно. Но уже прошел мимо Пресного, мимо Блютуза – он смог даже немного подвинуться, поэтому я очень удобно взялся за погнутые перила, обошел. – Не держись, – говорит Блютуз, – качаются. – Хрен с ними. – Не держись, говорю, свалишься и сдохнешь. Как Ленка. Не хочу так, но перила не отпускаю, разве что стараюсь не наваливаться. Дальше на довольно широкой площадке между двумя провалами сидит на корточках Крот, а его сзади за плечи Кнопка обнимает. А я к чему? Говорю то, что не велели: – Ну, вы это… идемте, что ли. – Он не пойдет, – говорит Кнопка. – Как это – не пойдет? Солдат сказал… он сказал, что мы почти пришли. Что там уже и воды нет. – Ты же видишь, что она есть, – устало улыбается Кнопка, продолжая успокаивать Крота, – он уронил очки. – Куда – туда? Она кивает, а Крот не шевелится. – Так поведи его. Крот бормочет – нельзя, нельзя. Но Солдат велел мне сделать так, чтобы они пошли, потому что с кем мы придем иначе на тот берег? Нельзя никого оставлять на мосту. Поэтому подхожу ближе, убираю руки Кнопки. Она меня выше и сильнее, но поддается. Ее руки мягкие. – Просто встаньте. Она будет тебя вести. – Гошик, не лезь. – Вставайте. Вставайте, говорю! – Катя, гляди, он плачет. Не понял сперва, задумался – какая Катя, о какой Кате?.. – но Кнопка кивнула и поднялась. – Все-таки что-то ты видишь, – Кнопка не замечает имени, – блин, я думала, что ты реально без очков слепой. Слезы видишь, значит. Растираю по лицу слезы, смотрю на ладонь – грязная. В интернате бы с затрещиной умываться отправили, сказали бы – че стоишь, как этот, иди рожу умой. Но здесь мне только река. – Хватит ржать надо мной, – сквозь слезы, – плачу и плачу, вам-то что? – Гоша, она не может меня вести, сейчас, в темноте, я совсем ничего под ногами не вижу. Запнусь – свалимся оба, я же тяжелее. Никак нельзя. Срываюсь. Я срываюсь, ору, а пусть слышат, пусть слышат на той стороне, пусть слышат во всем Городе, пофиг: – Ты веди его, слышишь, Кнопка? Ты ему обязана – ты вообще за него должна!.. Ты вообще знаешь, что ему обязана? Прекрати, Крот морщится, она ничем – но не унимаюсь: ты хоть понимаешь, что с ним Муха мог делать? Он же отморозок, он конченый, ему ничего за это не будет! – Муха теперь далеко, – говорит Кнопка, но берет Крота за руку, – он до нас не доберется. Ты зря орешь, Рыжик, я все равно собиралась держать за руку, нечего тут. Но, наверное, ничего. Дойдем. – Я не Рыжик, я Гошик. Она вздыхает, кивает. У нее дурацкая кепка на волосах, скрывает волосы, поэтому не могу даже сейчас посмотреть – осталась ли рыжей? – Скоро станет светлее, – обещаю, – там, на берегу… огни горят. – Это значит только то, что нас быстрее заметят. – Крот сдается, протягивает руку девчонке. Скорее, шепчет Блютуз, Сеня говорит – надо идти, прекращайте. Мы же не прячемся. Мы к людям идем. Это Блютуз. Он глупый, Блютуз. Солдат мне сказал просто идти за ним, но про людей не говорил. Сказал только, что на той стороне есть хороший парень, которого зовут Павлик, и если с ним не случилось ничего плохого, если его не наказали, он будет нам очень, очень рад. Снова оказываюсь впереди, Солдат ждал меня, не садился на бетон. Они идут. Солдат кивает, словно другого не ожидая. Но потом, через несколько шагов, говорит через плечо – ты молодец, ты хорошо сделал, потому что я уж было подумал, что и вторая девочка с ним останется, со слепым вашим. Это Кнопка, что ли? С чего бы ей оставаться? Да уж с того. Ладно, замолчали. Под ноги смотри. И я смотрю. Я долго смотрю под ноги. На мне грязные белые кеды, что нам закупили в том году всем одинаковые, поэтому хорошим, модным считалось достать где-нибудь цветные шнурки, перешнуровать. Розовыми, например, или ярко-желтыми. Я думал, что в санатории непременно достану, но почему-то ни у кого не было. И еще думал, почему Кнопка все-таки так смотрела, когда Ник с Ленкой прощался?