Я бы носил печенье, оставлял на окне, то есть подарок за Пресного, за все; за то, что все вышло, как хотел. До свидания. Неловко киваю, занавески на окне раскачиваются-тревожатся. • • Иду в свою комнату, а музыка не утихает в голове. • • В холле второго этаже на диване перед выключенным телевизором отчего-то не спит Юбка. Юбка. А ведь он давно просил – пожалуйста, Ник, а можно меня в порядке исключения так не звать? Это же не ребята придумали, а воспиталка, значит, вроде как и не считается. Но я сказал – нельзя, потому что иначе что начнется? Никому нельзя менять имена. Я даже Кнопке сказал – выбери уже что-то одно и оставайся, а она сказала, что на самом деле никогда не звали ни Коноплей, ни Конопатой. – Ты чего здесь? – А ты? – почти агрессивно, непривычно. Скрещиваю руки на груди, улыбаюсь, щурю глаза, присыпанные песком сегодняшней бессонницы. – У меня дела. Странно, что у тебя нет. – У меня… дела-то. Есть дела. Я вот подумал – вдруг телевизор включился? И скажут что-нибудь… ну, про них, про Солдата с ребятами. Должны быть эти, новости. Пойти новости. – А раньше, значит, нечего было рассказывать, поэтому не включали – так, по-твоему? Юбка сегодня заикается. – Вдруг именно сегодня. Раньше из наших никто не шел через этот дебильный мост. – А, вот что ты не спишь – волнуешься. – И ты тоже. Если кивну, выйдет, что мы одинаковые с ним, думаем одно, не спим, дурью маемся. Не спал, потому что выписывал особый пропуск, спускался к Сухоне, разговаривал с двумя мертвыми женщинами. – Я вообще-то шел в душ, – холодно говорю, – очень полезно. Я бы на твоем месте тоже сходил. Но боюсь, что пойдет за мной. И я беру из комнаты новую футболку, зубную пасту и щетку с распушившейся щетиной, иду демонстративно опять через холл, хотя не собирался, вообще ничего такого делать и говорить не хотел, а хотел спать. Юбка все возится с антенной, проводами, трогает рычажки, на меня глаз не поднимает. Хочу сказать снова, указать на бессмысленность, а потом думаю: а вдруг, вдруг и на самом деле – починит? Сам не разбираюсь в технике, ни в какой, из-за чего мог бы стать каким-нибудь изгоем, дурачком. Но еще классе в третьем, кажется, понял – вообще не важно, что ты умеешь, а ты просто должен быть больше себя. Не знаю, как объяснить. Ну вот Крот захотел пырнуть Муху ножом, прыгнул и дотянулся. А до меня бы не дотянулся. И не потому, что умею хорошо уворачиваться или давать сдачи, а просто. И так всегда, если спрашивают, лезут с советами, даже к доске вызывают. Это понял сразу, но только ничего во мне не было такого, что могло бы создать это пространство, защитить, возвысить. Крот бы, наверное, начал читать книжки. Он и начал – я даже тайком ему из жалости притащил из библиотеки несколько, оставил в душевой, в камере. Потом смотрю, а книги все в черной плесени, страшные, размокшие. Не поэтому ли Сеня так пристально смотрел на книжный шкаф за моей спиной? (Тогда еще сидел в той комнате, за что до сих пор чувствую себя виноватым.) Может, они тогда и поросли плесенью, три недели назад. Я принес Кроту: рассказы А. П. Чехова «Убить пересмешника» Книгу с оторванной обложкой, а по первым строчкам я не понял. Книги пришлось унести на помойку, где-то слышал, что от черной плесени может начаться кашель, туберкулез. Может, потому Хавроновна так странно разговаривала, будто бы через силу, – она давно вдохнула черную плесень, пока мы не замечали. Крот бы, наверное, расстроился, что я выкинул книги, – этого же нельзя делать, нужно оттирать, лечить, читать, умирать. (Не туберкулез, конечно, это я хватил. Туберкулез так не передается. Помню, как еще давно перед лагерем нужно было взять справку в тубдиспансере, что не болеешь, тогда почему-то напрягся, не хотел там ничего касаться. А там какой-то мужик, не знаю кто, не врач, сидел в коридоре просто так, вдруг и говорит: ты не парься, пацан, тут плюсовики не ходят. Сначала не понял, а потом дошло.) Включаю горячую воду, чувствую спиной чей-то взгляд. А там крыса, небольшая серая крыса. И что же, Крот жил с ней? И не жаловался? Взял бы уж с собой, если на то пошло. Почему-то думал: что взял – или это не та, а у нас крысы развелись? Да, кажется, что не та, – эта меня боится, а должна бы привыкнуть к людям. Мне почему-то радостно, что Крот забрал свою крысу с собой. Пошла прочь, говорю, пошла. Я голый стою, как тогда, когда Кнопка вбежала. Вообще-то я ее из-за этого в Город отправил. Не хотел, чтобы видели меня, поэтому всегда хожу в душ один, ночью или ранним утром, когда все спят. Вот и крыса пускай не видит. Пошла прочь. • • Я думаю, что Кнопка смотрела на мои ноги, а на ноги нечего смотреть. • • Когда возвращаюсь назад, Юбка все еще сидит у телевизора, но что-то поменялось. – Эй, ты что же, на самом деле его починил? Замираю с мокрой головой, с грязной сложенной футболкой в руках. В телевизоре какая-то картинка, белесая, смутная. Юбка качает головой. – Но он же показывает, видишь? Только не могу понять что… – Так уже час, больше никуда, хоть ты тресни. Ни одного канала. – Но слушай, это ведь уже хорошо. Значит, они там скоро возобновят вещание, значит, у нас все в порядке. Я ребят позову, скажу. – Позови. Юбка странный сегодня.