• • А когда мы отворачиваемся, телевизор кто-то выключает. Просто нажимает на кнопку – и нет ничего, снова черный экран. Так мама выключала фильм, когда я засыпал – и хотел бы досмотреть, но не мог разжать отяжелевших век. Так и входил в сон под этот звук – мама выключает телевизор, все хорошо. • • На следующий день к нам никто не пришел, не приплыл. И через неделю тоже. Кончилось сухое печенье, найденное в ларьке. И тогда я построил всех на улице возле лестницы и сказал – день, я даю нам еще один день. Если нет, тогда мы все пойдем через мост. – А Малыш, – спрашивает Сивая, – он тоже пойдет через мост? – Да, и Малыш. Я бы даже крысу забрал, если смогу поймать, чтобы не оставить в этом доме никого, никого, – только ведь не смогу найти. И терзает смутное ощущение, что крысу-то как раз с собой Крот прихватил – в конце концов, только он и может узнать ее среди прочих. И как бы сказать Алевтине Петровне и Хавроновне, что не дождемся зимы? Кто скажет? Только я, потому что, кажется, в них больше никто не верит. – Как ты сделаешь так, чтобы Малыш пошел через мост? – вдруг зло говорит Белка. Она никогда не говорила зло, не повышала голос на меня, даже, кажется, улыбаться больше стала, когда Ленка ушла. – А что нужно делать? Пойдет, и все. – Если пойдет, почему не отправил раньше? Он уже несколько дней ест только сухари. Хотел ответить сразу, сказать что-то резкое, но обвел всех взглядом – и возражения застряли в горле, как слишком большая, плохо проглоченная таблетка, которую не запил водой. Застряла. Царапает низко, где-то в гортани. Ни проглотить, ни выплюнуть. Ребята, вы чего? Это же я. Я. Это я собрал вас возле лестницы, чтобы сказать важное, чтобы решить, потому что только я могу решить. – Он же, сука, собака, – мрачно говорит Муха, – он тихо идти не умеет. – Я его понесу, – говорит Юбка, и все оборачиваются, даже, кажется, я вижу бледное и размытое лицо Хавроновны в окне второго этажа, то есть как это – понесешь? Юбка подходит к Малышу, протягивает ему правую руку – тот машет хвостом в пыли, встает – и только тут замечаю, что встает с трудом, не такой радостный, как был. И ребра стали видны, не так чтобы прямо слишком, но похудел заметно. Мы тоже похудели. Девочки от нечего делать взвешивались на больших медицинских весах в медкабинете, потом всем рассказали: я, мол, тридцать восемь, а я – сорок. А многие перед началом смены довольно полненькие были, с круглыми коленками. Юбка поднимает Малыша на плечи, устраивает – словно смешной лисий воротник, Малыш и сам бело-рыжеватый, похож. Юбка делает несколько шагов с Малышом на плечах, взбирается по лестнице, потом вниз. – А теперь отпусти его, – говорю. Он, немного растерявшись, отпускает собаку. – Тихо. Слышите? – Нет. Что? – Юбка дышит громко. Запыхался. Он выдаст нас всех. Они стоят, некоторое время прислушиваются, наконец Муха роняет: – Ладно, не неси херню, Ник. Даже я слышу, что этот придурок нормально дышит. И они расходятся, и они расходятся кто куда – кто вверх по лестнице, обратно в комнаты или в столовую, кто просто по территории, даже за забор. Проходят к реке, смеются. Остается Юбка. • • Он садится на корточки, гладит Малыша. – Ну, как там телик? Заработал? – Да. – И что, прямо новости показывают? – Да. – И что говорят? (И спрашиваю себя – бог ты мой, Ник, неужели ты сам не можешь включить и посмотреть, зачем спрашивать этого? Он же тебя перед всеми опозорил, может, теперь не ты их поведешь по мосту, а побегут сами, бессмысленно и опасно, упадут, покалечатся, а виноват будешь ты.) – Про ребят ничего, – уклончиво говорит Юбка. – Значит, дошли. – Да. – А про тех? – Не говорят. Наверное, больше не стреляют. По крайней мере, мы больше ничего не слышим. – Так что я даю вам день, – повторяю упрямо, – надо прибраться здесь, надеть легкую и бесшумную обувь, такую, чтобы не скользила. – Это кеды, что ли? – Что хочешь, я же не знаю, какая есть. Оденьтесь тоже удобно, понятное дело. Собаку будем тащить по очереди. – Лучше не надо, – Юбка отводит глаза. – Почему это? Думаешь, что такой сильный? – Не в том дело. Но только если будем Малыша передавать друг другу на мосту, то это будет неудобно. Ну, можно равновесие потерять, упасть. А там же костей не соберешь, там же… Река неглубокая, под мостом лежат бетонные плиты, ржавые шипы, мусор. Да и раньше не стоило падать, даже если умеешь прыгать в бассейн, – не та высота, не рассчитаешь, не сгруппируешься, выйдет синяк на все тело. Раньше повторяли в новостях, что в нашем Городе какой-то чудовищно высокий мост, необычный, даже знаменитый. Показывали так: камера с высоты птичьего полета снимала сначала наш безлюдный берег, потом медленно летела над мостом; мы видели его серебристые ванты, красно-белый пилон (краска уже облупилась, но совсем недавно поверхности покрыли новой – неестественной и слишком яркой, похожей на кровь в фильмах Годара), потом спускалась к маленькому идущему человеку, женщине в смешной меховой шапке. Глупо, но я все радовался раньше, что женщина совсем не похожа на маму. А ролик часто по новостям крутили – день Города, день Сталевара, день Химика, и мост был в их честь. IX Ник сказал, что мы не упадем. Потому что надели тапочки с нескользящими резиновыми хорошими подошвами только я не нашел такие а мне сам Ник дал. Жмут немного в большом пальце, он у меня длинный большой, сами ноги тоже длинные, не такие как у Степашки конечно но больше чем у самого Ника.