Человек слаб и, бывает, не в силах обуздать свои страсти. Ему легко осуждать Эдмундыча, но у него самого нет в сердце этой черной сосущей дыры, и он просто не знает, каково это – с ней бороться. * * * Полина не боялась сессии, напротив, любила это время. Ей нравилось гостить у тетки, купаться в лучах восхищения теткиных детей, бродить одной по уютным заснеженным московским улочкам и мечтать о счастье. Приятно было ловить на себе пристальные взгляды прохожих: ее узнавали, но подходить не решались. В магазины она специально не заглядывала, чтобы не казаться самой себе провинциалкой, чьи интересы не простираются дальше тряпок. Да и зачем, весь дефицит ей достают нужные люди, толкаться в очередях нет никакого смысла. Из-за нелюбви к очередям Полина никогда не бывала в Мавзолее. Когда ездили классом на экскурсию, она болела, и потом не пришлось. Даже как-то неудобно, похоже, что она единственный советский ребенок, не видевший главного советского мертвеца. Она честно приходила на лекции, читавшиеся заочникам, но редкий день могла высидеть до конца. Убегала с середины, шаталась по городу без всякой цели, но это все равно было интереснее, чем слушать нудную наукообразную заумь. Учебники тоже лежали нетронутые – чтобы сдать предмет, знания Полине были не нужны. Когда она протягивала зачетку, преподаватель расплывался в улыбке и сразу выводил «отлично». Максимум, что у нее спрашивали, это когда выйдет новый томик стихов и как там поживает тот или другой старый ленинградский друг. Полина обещала передать привет и выходила из аудитории, посмеиваясь над взволнованными студентами, лихорадочно листающими конспекты. Но в этот раз все с самого начала пошло как-то не так. Тетка встретила ее радушно, только с порога принялась учить жизни. Оказалось, жена отца, уразумев наконец, что прямая атака бесполезна, решила действовать окольными путями. Она дозвонилась до тетки и попросила «повлиять на девочку», ну а та и рада стараться. Какая же тетка упустит возможность повлиять? Это ж одно удовольствие – ездить по ушам молодому поколению. Вместо приятных светских разговоров тетка все вечера напролет ныла, что отец есть отец, и родная кровь, и родителей не выбирают, и надо понимать, и надо прощать, и жалеть, и жизнь есть жизнь, и кто его знает, как оно дальше повернется… Когда концентрация банальностей на кубический сантиметр воздуха превысила допустимую дозу, Полина сказала: «Он меня бросил. Как балласт сбросил, как ненужную ветошь. Бросил всю целиком, а теперь хочет вернуться и подобрать только приятные кусочки. Разговоры по душам, муси-пуси. Нет, тетя. Он сделал свой выбор, какие теперь претензии ко мне?» Тетка малость поутихла, но продолжала проповедовать пользу таких добродетелей, как всепрощение и миролюбие. У Полины хватало ума не спорить с нею. Отец ушел к другой женщине, когда Полина училась в пятом классе, и она очень надеялась, что папа заберет ее с собой. Жить с вечно недовольной мамой, каждое второе предложение начинавшей со слов «а вот другая бы…», совершенно не хотелось. Папа был, как не уставала повторять мама, безвольный и мягкотелый, тряпка, ничтожество. Да, может быть, но зато с ним всегда было весело и уютно. Но мама ее не отдала, да и, наверное, новая жена отца не захотела себе новую обузу, в общем, Полина осталась со своей родительницей, у которой и так был тяжелый характер, и развод не сделал его легче. В воскресенье девочка, как положено, пошла к отцу в новую семью, и у него было так хорошо, что вечером ей показалось, что он выбросил ее на холод, как надоевшего щенка. Он же знал, что ждет ее дома, и все равно отпустил. И этого предательства Полина не простила. Вернувшись, она заявила, что отец больше ей не отец и она не желает его видеть, и впервые в жизни заслужила полное одобрение матери. Друзья родителей, принявшие сторону мамы, тоже одобряли Полину, восхищались, «какая у тебя растет преданная дочка», и жали ей руку, как взрослой. Тогда она была права, а теперь вот выясняется, что надо прощать. Родителей не выбирают, это да. А им кто тогда дал право выбирать детей, отбрасывать надоевшего ребенка? Папаша плевать на нее хотел, а теперь она должна о нем заботиться, потому что он, видите ли, стареет. Видите ли, совесть ее потом замучает. Только когда она была ребенком, то тоже нуждалась в заботе, а получила фигу. И папина совесть спокойна, иначе бы он не донимал ее своими ностальгическими призывами. Растолковывать эти очевидные вещи тетке было лень, поэтому Полина или гуляла допоздна, или врала о трудных экзаменах и вечера проводила в отведенной ей комнате, якобы готовясь. Она думала, что забыла про Кирилла, но вдруг, когда она вышла к серой глыбе центрального телеграфа, появилось острое, до мурашек, желание позвонить ему. Прямо сейчас зайти в междугородний автомат и признаться в любви. Что она в конце концов теряет? Она же нравилась ему, не могла не нравиться, просто он молодой отец и запрещает себе поддаваться соблазнам. Но против настоящей любви нельзя устоять. Открыв кошелек, Полина обнаружила, что мелочи нет. Пошарила по карманам – тоже ноль, ни одной пятнадцатикопеечной монетки. Можно разменять или заказать разговор у телефонистки, но будем считать, что не судьба. Если бог предназначил им быть вместе, то он соединит их сам, когда придет время. Вернувшись домой, она покосилась на модный плоский телефон цвета лютика, стоящий у тетки в коридоре. Можно и с него позвонить, просто оставить тетке рубль, да и все. Полина сняла трубку и долго слушала монотонный гудок, пока он не сменился раздраженным прерывистым пиканием. Нет, унижаться она еще не готова. И все-таки как было бы здорово прямо сейчас услышать, что он тоже ее любит и хочет быть с ней! А исправить ее маленькую пакость ничего не стоит! Да, после ее разговора с Григорием Андреевичем у стихов Кирилла столько же шансов попасть в ленинградскую печать, как у книги Гитлера «Майн кампф», но пока она в Москве, можно договориться с местными. Ее послушают… Полина легла на диван и немножко помечтала, как Кирилл понимает, что она – его половинка, и срывается за ней в Москву, и мерзнет возле входа в институт, а ее все нет, и тогда он спрашивает в деканате, где найти Полину Поплавскую, и все замирают от этой романтичной истории… Только в институте ее ждал сюрприз совсем другого рода. Полина приехала сдавать историческую грамматику, зная об этом предмете только то, что он нудный и трудный. Принимала ассистент кафедры, модная молодая женщина, одетая с броской элегантностью. Полина подала ей зачетку, но женщина отложила ее в сторону и сказала: – Тяните билет и идите готовьтесь. Опешив от такой наглости, Полина подчинилась и села за парту, хоть смысла большого в этом и не было. Материала она не знала, а судя по заумным терминам в вопросах, это был не тот предмет, на котором можно выехать за счет хорошо подвешенного языка и общей эрудиции. За полчаса выудив из глубин памяти жалкие обрывки знаний, она села отвечать. Слушая ее блеяние, преподавательница хмурилась и качала головой, и Полина не вытерпела, спросила: – А вы вообще знаете, кто я? Ассистентка засмеялась: – Вопрос тут не в том, что знаю я, а в том, чего вы не знаете, – она захлопнула Полинину зачетку и подала ей, – через три дня жду вас на пересдаче. Кипя от ярости, Полина еле добежала до ближайшей почты и позвонила Василию Матвеевичу. К счастью, он оказался дома, иначе ее, наверное, просто разорвало бы. – Вы представляете, эта тварь посмела мне пару поставить! – закричала Полина. – Успокойся, деточка, с кем не бывает, – мягко проговорил Василий Матвеевич. – Ты же умница, за три дня выучишь и сдашь, какая проблема? – Нет, пусть эта сука знает, на кого можно тявкать, а на кого нет! – бушевала Полина, не заботясь, что ее могут слышать через хлипкую дверь кабинки. – Она должна ко мне на карачках приползти с пятеркой в зубах! Только так, и никак иначе! – Какая ты кровожадная, Полечка, – засмеялся Василий Матвеевич, – прямо страшно делается тебя слушать! – Эта гнида ничтожная, плесень кафедральная будет тут еще передо мной выделываться! «Жду на пересдаче»! Как же, сейчас, шнурки поглажу и приду! – Эк приложила! Ты все-таки настоящий мастер слова, Полечка, – засмеялся Василий Матвеевич. – Ну что страшного, не сориентировалась немножко девушка в обстановке… Может быть, завидует твоей славе, вот и подумала: а дай-ка я хоть слегка ущипну мировую знаменитость. Вдруг это у нее вообще будет самое яркое воспоминание в жизни, внукам станет рассказывать, как она не поставила зачет самой Поплавской. Не волнуйся, я позвоню и все улажу, на пересдаче она тебе выведет «отлично». Только и ты поучи хоть немножко для блезиру. – Нет, Василий Матвеевич, не на пересдаче, а завтра! И пусть извинится передо мной! – За то, что ты ничего не знаешь? – Пусть извинится, – с нажимом повторила Полина, – и так, чтобы я видела, что она знает, что если мне не понравится, как она извиняется, то она вылетит к чертям собачьим в свой Псков, или откуда там эта лимита взялась! Василий Матвеевич вздохнул: – Деточка моя, а тебе не кажется, что это слишком? – Нет, Василий Матвеевич, мне так не кажется, – отчеканила она. * * * Время шло. Ирина, хоть и старалась есть поменьше, а ходить побольше (теперь она, гуляя с ребенком, не садилась на лавочку в скверике, а исправно наматывала круги), нисколько не худела, даже наоборот. Зато неизвестные девушки им больше не звонили, Кирилл приходил с работы вовремя и с энтузиазмом занимался детьми. Казалось, он счастлив, как и прежде, но Ирина чувствовала, что муж изменился. В чем выражалась эта перемена, она и сама затруднялась определить и сочинила поэтическую историю, что он влюбился в прекрасную даму и она ответила взаимностью, но в последний момент он решил остаться с семьей, а великое чувство конвертировать в не менее великую поэзию. Улики у нее были не то чтобы косвенные, а вовсе даже не улики, но Ирина решила, что в целом версия стройная и правдоподобная. И почему бы такому не быть на самом деле? Если она хотела голубиной верности, так надо было выходить не за красавца-богатыря с тонкой душой, а за какого-нибудь сморчка. Но вот рискнула, что ж, теперь волнуйся и терпи. Ирине не нравилась роль постылой жены, с которой живут из жалости, но так о своем позоре знает она одна, а разведется – узнает весь мир. Занятая детьми и мужем, она почти забыла, что совсем еще недавно работала судьей городского суда, поэтому, когда вдруг позвонил председатель, она не сразу сообразила, кто это такой и что ему может быть от нее нужно. Павел Михайлович не стал ничего объяснять, а просто взял и сам себя пригласил в гости. Положив трубку, Ирина заметалась по квартире. Как назло, она утром разнежилась, повалялась с книгой, вместо того чтобы заняться полным тазиком детского бельишка. Если сейчас не постирать, до завтра может и не высохнуть, а надо еще квартиру вылизать и приготовить что-нибудь вкусненькое для гостя. Почему-то Ирине казалось, что председатель внимательнейшим образом осмотрит ее хату на предмет пылинок и соринок, чтобы потом поведать коллективу, какая же судья Мостовая, бывшая Полякова, грязнуля, лентяйка и неряха. Конечно, это паранойя, председателю глубоко плевать, как она живет, но Ирина, оставив Володю играть в кроватке, истово драила кухню, чтоб, не дай бог, ни одного жирного пятнышка не осталось. Она знала, откуда ноги растут у этого страха. В детстве мама постоянно пугала, что кто-то придет и увидит, что у них с сестрой не убрано, – и тогда всё, станут они для этого кого-то кончеными людьми. По ее тону становилось ясно, что лучше сразу умереть, чем упасть в чьих-то глазах. Если это не действовало, мама грозилась пойти в школу и там всем рассказать, что девочки совсем не такие хорошие, как притворяются перед одноклассниками и учителями, на самом деле они не помогают маме и живут в грязи. Ирина понимала, что это пустые угрозы, но страх как-то укоренился и остался на всю жизнь. Она лучше повесится, чем приведет гостя в неубранную квартиру. А у сестры, наоборот, возникло такое стойкое отвращение к домашним делам, что она ползарплаты отдает соседке, чтобы та прибиралась у нее. Главное, сестра очень энергичная женщина, работает как лошадь, на полторы ставки, и еще вяжет на продажу так, что за ее свитерами очередь по полгода, а вот убирать не может. Холодильник радовал пустотой. Нет, борщ и котлеты на месте, но не потчевать же этим председателя! Была бы хоть копченая колбаска, но увы… Ладно, в углу валяется пачка маргарина, испечем печенье, заткнем им рот Павлу Михайловичу – и не сможет он клеветать, что у Ирины дома шаром кати. Целый день Ирина не присела, устала как собака, на чем свет стоит проклинала председателя, но вечер неожиданно удался на славу. Павел Михайлович пришел с букетом, погремушкой для Володи и томиком «Библиотеки приключений» для Егора, с порога заявил, что Ирина выглядит «роскошно», Егор «вымахал», ну а младенец, естественно, прелесть.