– Что, совсем плохи твои дела? – Смотря с кем сравнивать, – фыркнула Полина, убавляя огонь до минимума. Ну вот, теперь еще и плиту мыть… Брр, отвратительное занятие! – Не хами мне! Резюмирую – гражданский долг надо исполнять до конца, и ты обязана рассказать в суде, как умоляла Василия Матвеевича отомстить за себя, а потом звонила Фельдману и похвалялась своим высоким покровителем, который Семена в асфальт закатает. Полина курила в открытую форточку. Что ж… Сестра Фельдмана просила ее сказать примерно то же самое, а раз такая правда нужна людям, то ее показания станут, ну да, не истиной, конечно, но и не совсем лжесвидетельством. Ложь – это когда на пользу себе, а тут наоборот. Она выставит себя взбалмошной и мстительной особой ради спокойствия других. – Там нет асфальта, – буркнула она. – Что? – Нет асфальта в той дыре, куда Семен загремел по моей милости. – Сосредоточься, пожалуйста, это в первую очередь в твоих интересах. «Ну конечно, в моих, поэтому ты ко мне на ночь глядя и приперлась. Господи, какие люди все заботливые, только и делают, что радеют о благе ближнего своего. В твоих интересах, ты должна, ты такая, ты сякая, тебе лучше… А если кто скажет вдруг: я хочу, мне нужно, то сразу фу-фу-фу, изыди, эгоист несчастный. Только на практике эгоист всего лишь играет в открытую, а „самоотверженный помощник“ морочит людям голову, чтобы они плясали под его дудку». – Поверь, тебе действительно стоит поступить именно таким образом, – достав из сумочки пудреницу, Пахомова быстро провела пуховкой по щекам и пристально вгляделась в крохотное зеркальце, – и не только ради памяти Василия Матвеевича, но и ради себя самой. Полина пожала плечами и пристально уставилась в окно. Вот опять: тебе лучше, ради себя самой… А чего бы честно не признаться: «Полина, моя судьба на волоске! Помоги, пожалуйста!» Пудреница с треском захлопнулась. – Детка, – начала Пахомова так проникновенно, что Полина чуть не поперхнулась дымом, – мы с тобой долго враждовали, но теперь нам больше нечего делить, верно? – Верно. – Признаю, что я была слишком резка с тобою, Полечка, но все можно исправить. – Не понимаю, с какой стати я должна наговаривать на себя? – Дорогая, ну где же тут наговор? Ты – тонкая натура, вот и все. Наоборот, у тебя романтическая роль Елены Прекрасной, и сочувствие людей будет на твоей стороне. Ты можешь даже всплакнуть, сказать, что тебе очень жаль… В общем, зачем мне тебя учить, ты натура творческая, сама придумаешь. Главное, не говори ничего лишнего. Полина заглянула в кастрюльку. Рыба побелела, распалась на куски и плавала в какой-то мутной жиже. Просто не верится, что Комок Зла станет это есть, а Пахомова думает, что она для себя варит. Радуется, наверное, что Полина совсем обнищала благодаря ее умелым и решительным действиям. – Например, чего? Пахомова нахмурилась: – Ты же умная девушка и понимаешь, что прежде всего это ударит по тебе. Я видела, ты сегодня говорила с этой женщиной… Так вот, я тоже имела с ней беседу, и она ясно дала мне понять, что хочет молчать. Даже Фельдман этого хочет, так что, Полина, если ты скажешь на суде только то, о чем я тебя прошу, ты поступишь хорошо и благородно. – Это не мой стиль, сами знаете. – Подумай хотя бы о том, как ты себя опозоришь. Полина засмеялась: – Все так, только вы не учли один момент. Мне абсолютно нечего терять. При этих ее словах вдова Пахомова растянула губы в своей фирменной кинематографической улыбке и протянула к Полине руки так, будто хотела обнять ее: – Деточка, а я разве не сказала? Вот растяпа! Ну конечно же, мы все тебе вернем! Как только ты дашь нужные показания, достаточно будет нескольких звонков для статус-кво. Сегодня понедельник? Так в следующую среду в «Литературке» выйдет то твое интервью, передача пойдет в эфир, а книга – в набор. Полина загасила сигарету в пепельнице и выбросила окурок в помойное ведро: – И вы действительно это сделаете? – Разумеется. Мне это будет совсем не трудно. Редакторы могут даже покаяться перед тобой, чтобы все было как ты любишь. – Вы же меня обманете. – Нет, Полина. – Бросьте! Услуга, которая уже оказана, ничего не стоит. Я скажу на суде, как вы хотите, а вы потом будете смеяться, как ловко меня обманули, вот и все. Пахомова задумалась. Полина смотрела, как она сидит, легонько постукивая пальцами по столу, холеная, красивая, уверенная в себе дама. – Ты можешь придумать сейчас какие-нибудь гарантии для себя? Полина могла, но знала, что с сильным противником карты лучше до последнего не раскрывать, и сказала, что нет. – И я не могу. Только, детка, я хорошо разбираюсь в людях и знаю, какое ты злое, мстительное, а главное, умное существо. Мне проще будет сделать несколько звонков, чем ждать от тебя подлого удара исподтишка, который ты обязательно нанесешь. – Вы мне льстите. Проводив гостью, Полина выложила рыбу остывать, а сама снова схватилась за сигарету. Черт, жизнь налаживается! Нужно будет всего лишь чуть-чуть соврать, и то не совсем, и по чужой просьбе, и все вернется. Интересно, что придумают Ирма Борисовна и Григорий Андреевич со своей секретаршей? Как будут унижаться? Наверняка творчески и с огоньком. Ничего, в этот раз она будет великодушной и быстро их простит, заставит ответить только за Макаку. Из всех ударов судьбы, обрушившихся на нее в последнее время, это прозвище уязвляло больше всего. Перед Новым годом она купит им маски обезьян и заставит надеть на праздничный вечер. А можно еще карикатуру нарисовать и приклеить на стенде. Хотя это все бессмысленно. Раз прилипло прозвище, то за глаза ее все равно будут называть Макакой, несмотря ни на какие звонки и распоряжения свыше. А если Пахомова обманет? Да ради бога! Подлый удар исподтишка не заставит себя долго ждать. Полина ухмыльнулась. Проучить эту стерву будет почти так же приятно, как вернуть себе славу и успех. * * * Перед началом заседания Ольга, как и вчера, столкнулась с судьей в туалете. Та, видимо, накануне побывала в парикмахерской, потому что на голове красовалась новенькая, волосок к волоску, «улитка», совершенно не сочетающаяся с джинсами. Ирина Андреевна напевала, подкрашивая ресницы, при виде Ольги широко улыбнулась и спросила, как сегодня настроение у гособвинителя, готова ли она закончить дело если не до обеда, то хотя бы до конца рабочего дня. – Все зависит от свидетелей, – Ольга заставила себя рассмеяться, – а с моей стороны задержки не будет. – Хорошо. Я не люблю спешки, но и лишняя волокита тоже ни к чему, согласны? – Конечно. Судья стала поправлять свою и так безупречную улитку. – Мне кажется, поэтесса сегодня не придет. – Можно понять. – Как думаете, мы без ее показаний обойдемся? – Думаю, да, если подсудимый не будет настаивать. – Вот и отлично. Ольга Ильинична, скажите по секрету, а у вас длинная речь? Этот вопрос застал Ольгу врасплох, потому что к прениям она не готовилась, думая совсем о другом. – Нет, – соврала она, – минут на пятнадцать. – Хорошо. Слушайте, а если мы без перерыва? Часов до трех справимся ведь? – Наверное. – И освободимся пораньше. Ольга усмехнулась: – Насколько я знаю, рабочее время еще никто не отменял. – Понимаете, просто я кормлю, так что или мне срываться в обед домой… – Я вас поняла, – перебила Ольга, – сделаем, как вам удобно. Она вышла из туалета, с тоской думая, что судья – кормящая мать, ей есть зачем срываться с работы, а вот Ольге спешить некуда. Семья разрушена, муж ушел, а детей нет и никогда не будет. Карьера – все, что осталось, и черта с два она позволит кому-то ее загубить! Судья права, сейчас нужно собраться с духом, быстро закончить дело Фельдмана, выдохнуть и работать дальше.