– Хотите, женю его? – кивает этот… врач в мою сторону. – Очень! – не теряется она. – Есть у вас здесь перспективные и незамужние? Очень надо. – Хм, – подвисает Саша, осмысливая ответ и бросая на меня короткий взгляд. – Если прямо надо – найдём. – Мы сюда болтать пришли? – Шутки заканчиваются, и, остановившись, он тяжело вздыхает, смотрит на меня с откровенным укором. – Раздевайтесь. – Перед нами открывается дверь, видимо, ординаторской. – Вещи в шкаф, на ноги бахилы, я подожду в коридоре. Стол, стулья, шкафы. Чайник, раковина, зеркало. Стандартная обстановка, как в любой из городских больниц. – Неплохо, – оглядывается Романовская и поворачивается. – Спасибо за экскурсию, мне пора. Отпустить сейчас? Вот так просто? – Не уходи. – Тихо и серьёзно, в то время как рука удерживает её за запястье. – Пожалуйста. – Самсонов, силой заставишь меня остаться? – Нет, но… ты нужна мне. – Взгляд – глаза в глаза. Пронзительный. Испытующий. – Ты. Мне. Нужна. – Рехнулся? – Да. – Просто и легко. Так же, как положить ладонь ей на талию. – Из-за тебя, из-за нашего ребёнка. Сразу после той ночи, которую всё ещё не могу забыть. – Ты переигрываешь, Самсонов, и это уже даже не смешно, – недовольно качает головой Романовская и пытается высвободиться. – Не смешно, – вздыхаю и приподнимаю её голову за подбородок. – Ни это, ни то, что мне приходится тебя уговаривать, но я готов. И… ты ничего не теряла? – Нет. – Снова раздражается она. – Если ты думаешь, что этот спектакль… Брелок-рука, которую я достаю из кармана куртки, заставляет её прерваться на полуслове. И даже вырываться Романовская прекращает. – Узнаёшь? – Качнув на пальце Хамсу, я ловлю её в кулак. – Или?.. – Отдай! – Чужая ладонь накрывает мою руку. – Ты ещё и клептоманом заделался? – Всего лишь нашёл. На полу. А что, важная для тебя вещь? – Брелок возвращается в карман. – Я придушу тебя, Самсонов! – рычит Романовская. – Обязательно только сначала… Олесь, дай мне шанс. – Прошу, обхватив её лицо ладонями. – Последний шанс доказать, что мне не наплевать. Ни на тебя, ни на него. – Одна рука спускается ниже и осторожно накрывает её живот. – Это какой-то бред! – фыркает Романовская, уходя от обоих прикосновений. – Может быть, но почему не попробовать? Рискнуть и, возможно, выиграть. – Тебя? – хмыкает Романовская. – Нас. И что-то в этом «нас» цепляет даже меня. – Для начала давай просто доверимся профессионалу? – Сомнение в её глазах уже можно считать победой. – Саша хоть и… юморист, но своё дело знает. Разреши мне увидеть своего ребёнка. Ведь моего? – Твоего, – с кривой ухмылкой признаётся Романовская. И долго молчит. – Хочешь убедить меня, что ты его хочешь? Попробуй. Только не ищи потом оправданий. – Не буду, – звучит как обещание. Тем более веское, учитывая, как быстро она согласилась. – И отдай брелок! – Нет. – В смысле нет? – Романовская в одно мгновение оказывается рядом. – Самсонов, что за игры? – Никаких игр, но брелок я отдам тебе только после ужина. – И снова бешенство в синих глазах. – Должен же я как-то убедить тебя в своих намерениях. – Хор-рошо. «С-скотина», – так и читается во всём её виде. – Теперь можно и раздеться. Подозреваю, Саша нас уже заждался. Вот только, в отличие от меня, одним движением расстегнувшего молнию, Романовская не торопится. Хуже того, она мстит. Потому что пальцы с бесцветным аккуратным маникюром как будто с удовольствием тянутся к узлу пояса, медленно освобождая один конец. При этом снова ехидные, глаза прямо и открыто смотрят на меня. А узел продолжает развязываться, и очень оригинально продолжает. Медленно. Чувственно. На грани. Обхватив пояс ладонью и проходя скользящим движением до самого кончика… Самсонов, очнись. Она даже пальто ещё не сняла. Под которым ничего специфического – плотно сидящие джинсы, топ, вязаная кофта, застёгнутая на три нижние пуговицы. Самое то, чтобы бегать по стройкам. И этот вопрос нам бы тоже обсудить, но его можно перенести и в более располагающую обстановку. Которая в моём мозгу уже ассоциируется с чем-то волнующим, но звонок прерывает оригинальный стриптиз и мои фантазии. А дисплей высвечивает имя, в сравнении с которым вся реальность – ничто. – Да? Больница? Романовская? Всё мгновенно становится нелепым и ненужным. – Кир, Сашка в тюрьме. – И если поначалу важен лишь её голос, спустя мгновение до меня доходит смысл слов. – У меня Алинка температурит, Вадим в командровке, и мне просто некому больше позвонить! Прости, если отвлекаю… – Подожди, Кир. – Сумбур в голове начинает приобретать хоть какие-то формы. – Ещё раз, что случилось? – Только что звонили со Степана Разина, знаешь, где ещё… – Дальше. Дверь. Коридор. Удивлённый взгляд Киренского. – А что дальше? – прерывисто вздыхает она в трубку. – Сказали, что Сашку поймали где-то в центре города за «совершением административного нарушения». Просили приехать и разобраться, а я, как назло, сегодня одна. Ещё и эта простуда… – Пока Кира молчит, я успеваю выйти из больницы и сесть в машину. – Кир, я знаю, что ты занят и, если ты не можешь… – Прекращай. – Хреновее развода с ней может быть только вот это «если ты занят». – И успокойся, я заберу его. – Ты уверен? – Если ты забыла, я всё ещё его отец. – Даже если откровенно хреновый. – Я буду там через десять минут, разберусь и наберу тебя. – Спасибо! – с облегчённым выдохом. – Я позвоню Вадиму, может, дозвонюсь. Отключиться гораздо безопаснее, чем объяснять в каком гробу я его видел. Обидится. И снова исчезнет на несколько месяцев, если не на полгода. Плавали, знаем. И Кира знает, поэтому по максимуму избегает любых подробностей своей новой счастливой жизни. С тем, кто отобрал у меня жену за какой-то грёбаный месяц! Взвизгнув шинами, машина разворачивается почти на месте и, ведомая моим желанием, вылетает с территории больницы. Один красный. Другой. Кто-то где-то сигналит, но мне не до этого. «Прости, если отвлекаю…» Горько усмехнувшись, подрезаю на повороте очередной автобус и заносом ухожу влево. И кто кого должен прощать? Осознанная вина, привкусом горечи на языке, не идёт ни в какое сравнение с чувством спущенной в унитаз жизни. И кто виноват? Посмотри в зеркало – узнаешь. Смотрел, толку-то. Кира ушла не тогда, когда увидела мою измену. Не тогда, когда собирала вещи, и даже не в зале суда, когда нас развели. Она ушла, когда на её защиту встал рослый детина без признаков интеллекта на лице. Типичный солдафон, который оказался лучшим мужем, лучшим отцом и лучшим хрен знает кем ещё. Самое громкое падение в моей жизни. И самое убийственное.