– Вообще не понимаю, как это может выглядеть хорошо, сэр. – А может, ну, как-нибудь его того, тайком? – с надеждой спросил господин Крохобор. – Тайком? Можно, конечно, попробовать… – задумался капрал Шноббс. Фраза повисла в воздухе на манер протянутой руки. – Я отблагодарю, – наконец пообещал господин Крохобор. – В общем, ни о чем больше не беспокойся. Мы свое дело знаем, это наша работа, – успокоил его капрал Шноббс, великодушный после одержанной победы. – Иди в кабинет, налей себе чайку, а мы быстро восстановим тут порядок. Ты будешь нам крайне благодарен. Крохобор посмотрел на него как человек, испытывающий очень и очень сильные сомнения, но тем не менее удалился. Капрал Шноббс довольно потер лапки. – Горшок, там, откуда ты приехал, есть страшдество? – поинтересовался он, шагая вверх по лестнице рядом с констеблем Посети. – Ты только посмотри на этот ковер! Интересно, какая свинья тут паслась? И пахнет прям как в свинарнике… – Мы называем этот праздник постом святого Урна, – ответил приехавший из Омнии констебль Посети. – Но он не имеет ничего общего с языческими суевериями и духом наживы. Мы просто собираемся семьями для молитвы и поста. – Угощаетесь индейкой и цыплятами, да? – Это пост, капрал Шноббс. Повторяю: пост. Мы не едим ничего. – Понял. Каждому свое, так я говорю. По крайней мере, не приходится готовить всю ночь, чтобы весь следующий день кормить собирающихся на халявку гостей. А что, подарков тоже друг другу не дарите? Они быстренько отпрянули в сторону, пропуская двоих спускавшихся мальчишек, которые тащили огромную лодку. – Иногда считается уместным обмениваться новыми религиозными брошюрами, а детям всегда дарят «Книгу Урна», – откликнулся констебль Посети. – Иногда с картинками, – добавил он осторожно, словно намекая на некие запретные удовольствия. Маленькая девочка пробежала мимо, волоча за лапу плюшевого медведя выше себя ростом. Медведь был розовый. – А мне всегда дарят ароматические соли, – пожаловался Шноббс. – А еще мыло, пену, разные травяные настои и тонны всякой ерунды для ванной. Никак не возьму в толк почему, ведь я ж почти никогда не моюсь. Я уж и так намекал, и так, но все равно дарят и дарят, дарят и дарят… Некоторые люди такие тупые. – Просто ужас, – согласился констебль Посети. На втором этаже они увидели большую толпу. – Нет, ты глянь, а! Вот когда я был ребенком, господин Санта-Хрякус никогда ничего мне не дарил, – сказал капрал Шноббс, мрачно наблюдая за детьми. – Я на каждое страшдество как дурак вывешивал чулок, и каждый раз он оставался пустым. Впрочем, нет, вру. Один раз туда наблевал мой папаша. Шнобби ни в коей мере не был героем, но сейчас в глазах его появился блеск – так могут блестеть только глаза человека, который в своей жизни видел слишком много пустых чулок плюс один полный и зловонный. С почти зажившей раны на его морщинистой мелочной душе вдруг взяли и сорвали коросту. – Я пошел в атаку, – сказал он. Между Главным залом Университета и парадным входом в тот же Университет втиснулся еще один небольшой круглый зальчик, более известный как Памятный зал аркканцлера Брюха. С этим залом была связана своя традиция: каждую вторую среду на высокую каменную полочку клались булочка со смородиновой начинкой и медная монетка в один пенни[17]. Сейчас Чудакулли стоял в самом центре Памятного зала и смотрел вверх. – Скажи-ка мне, главный философ, мы ведь никогда не приглашаем женщин на Страшдественский пир? – Конечно нет, аркканцлер, – ответил главный философ, также разглядывая пыльные стропила и недоумевая про себя, что именно могло привлечь взгляд Чудакулли. – Хвала богам, нет. От женщин одно только зло. Они же все портят. На этом я стоял и стоять буду. – И все служанки отпущены домой до самой полуночи? – Очень правильный обычай, очень, – поддакнул главный философ, начинающий чувствовать, что его шея вот-вот сломается. – Тогда почему каждый год мы вешаем туда огромный пучок омелы? Не спуская глаз с потолка, главный философ исполнил плавный поворот вокруг своей оси. – Ну… гм… это… очень символично, аркканцлер. – А? Поняв, что так просто не отделаешься, главный философ обратился за помощью к пыльному чердаку своей образованности. – Понимаешь ли… листья символизируют… зеленое, а ягоды… на самом деле, да… ягоды символизируют… символизируют белое. Да. Белое и зеленое. Такой вот… очень символичный символ. Он затаил дыхание. Однако аркканцлера на мякине было не провести. – Но символ чего? – Главный философ закашлялся. – Ну, я думаю, символ вообще, – наконец сообщил он. – Есть же некие общие символы. – А? Значит, – задумчиво произнес аркканцлер, – можно сказать, что белое и зеленое символизируют маленькое растение-паразит? – Да, конечно, – поспешил согласиться главный философ. – Стало быть, омела на самом деле символизирует омелу? – Точно так, аркканцлер, – ответил главный философ, который уже начинал терять нить разговора. – Самое смешное, – продолжал Чудакулли прежним задумчивым тоном, – данное утверждение либо имеет настолько глубокий смысл, что потребуется целая жизнь, чтобы докопаться до значения каждой частицы, либо является полным вздором. – Но возможно и то и другое, – в отчаянии изрек главный философ. – А это замечание, – сказал Чудакулли, – либо весьма оригинально, либо весьма банально. – Но возможно и то… – Слушай, главный философ, ты меня лучше не зли. Кто-то забарабанил во входную дверь. – Это, должно быть, сантаславы, – обрадовался возможности сменить тему главный философ. – Они всегда приходят первыми. Лично мне очень нравится песенка про братьев Белолилиев. Аркканцлер бросил последний взгляд на омелу, посмотрел на радостно улыбающегося философа и отодвинул щеколду. – Что ж, друзья сантаславы, – начал он, – должен сказать, можно было выбрать и более удобное время… Фигура в балахоне с капюшоном и безжизненным телом на плече вошла в залу. Главный философ поспешил отступить. – О нет… неужели сегодня!… Лишь тут он заметил, что балахон по краю отделан кружевами, а капюшон (а это был определенно капюшон) куда более изящен, нежели тот, с которым он его спутал. – Приносите или уносите? – спросил Чудакулли. Сьюзен откинула капюшон. – Мне нужна помощь, господин Чудакулли. – Ведь ты… по-моему, ты внучка Смерти – я не ошибся? – нахмурился Чудакулли. – Мы не виделись уже несколько… – Да, – вздохнула Сьюзен. – Решила помочь по-родственному? – поинтересовался Чудакулли, бровями указывая на безжизненное тело, что висело на ее плече. – Мне нужно, чтобы вы вернули его к жизни. – Типа совершили чудо? – поинтересовался главный философ из-за спины аркканцлера. – Он вовсе не умер, – пояснила Сьюзен. – Просто спит. – Во-во, все так говорят, – дрожащим голосом произнес главный философ. Более практичный Чудакулли поднял голову о боже. Тут же раздался стон. – Похоже, парень немного не в себе, – заметил он. – Он – бог похмелья, – сказала Сьюзен. – Вернее, о боже похмелья. – Правда? – удивился Чудакулли. – Лично я ничего подобного в жизни не испытывал. Странно, могу пить целую ночь напролет, а утром все равно свеж, как маргаритка. Глаза бога вдруг открылись. А потом он рванулся к Чудакулли и забарабанил по его груди обоими кулаками. – Гад, сволочь, подлец! Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…