Именно это казалось странным. Поля были слишком зелеными. Сьюзен уже приходилось несколько раз летать над сельской местностью, а также над болотами и джунглями, но нигде она не видела такой зелени. Если бы зеленый цвет вдруг стал самым главным во всем мире, он выглядел бы именно так. А эта волнистая линия… – Это ведь не река?! – воскликнула Сьюзен – Да? – Она синяя! О боже осмелился посмотреть вниз. – Вода всегда синяя. – С чего бы это! – Трава зеленая, вода синяя… Это я помню. Вернее, знаю. – Ну, в какой-то степени… Сьюзен замолчала. Любому человеку известно: трава – зеленая, а вода – синяя. Очень часто это не соответствовало истине, но все без исключения люди считали их таковыми. А небо – голубое… Подумав об этом, она подняла голову и сразу осознала, что совершила большую ошибку. Потому что она увидела небо. Оно действительно было голубым, а земля внизу – зеленой. А между ними не было ничего. Ни белого пространства, ни черной ночи. Просто… ничего, по краям мира. Мозг говорил, что небо и земля должны встречаться на горизонте, но на горизонте была пустота, которая притягивала глаз, как шатающийся зуб притягивает любопытный язык. А еще было солнце. Оно плавало под небом и над землей. И было желтым. Желтым, как лютик. Бинки опустилась на траву рядом с рекой. Или, вернее, на зелень. На ощупь трава напоминала губку или мох. Лошадь тут же принялась щипать ее. Сьюзен слезла на землю, стараясь не поднимать взгляд, однако она не могла не увидеть ярко-синюю реку. Там плавали оранжевые рыбки. Они выглядели какими-то ненастоящими, потому что, казалось, были созданы человеком, по мнению которого всякая рыба похожа на две изогнутые линии с точкой и треугольным хвостом. Эти рыбки напомнили Сьюзен скелетообразных рыб в мертвом пруду Смерти. Однако они соответствовали… окружению. И она их видела, несмотря на то что вода представляла собой непроницаемый, твердый массив цвета. Сьюзен присела и опустила в воду руку. Вода была похожа на обычную воду, но между пальцами текла жидкая синева. И тут Сьюзен поняла, где оказалась. Последний кусочек мозаики встал на место, и знание пышным цветом расцвело в ее голове. Она знала, как будут расположены окна, когда она увидит дом, и как будет подниматься в небо дым из печной трубы. А на деревьях обязательно будут расти яблоки. И они будут красными, потому что любой знает: яблоки должны быть красными. А солнце – желтым. Небо – голубым. Трава – зеленой. Но существовал другой мир, «реальный» (так называли его люди, которые в него верили), и небо там могло быть любым – от грязно-белого до закатно-красного и дождливо-серого. И деревья могли выглядеть как угодно – могли быть голыми кривыми сучьями на фоне пасмурного неба или ярко-красными кострами перед наступлением холодов. Солнце было белым, желтым или оранжевым. А вода могла быть коричневой, серой или зеленой. Здесь цвета были весенними, и весна эта не относилась к реальному миру. То были цвета, порожденные весной взгляда. – Это детский рисунок, – прошептала она. О боже устало опустился на зелень. – Каждый раз, когда я смотрю на ту пустоту, у меня начинают слезиться глаза, – пробормотал он. – Я отвратительно себя чувствую. – Это детский рисунок, – повторила Сьюзен уже громче. – О боже… кажется, снадобье волшебников перестает действовать… – Я видела сотни таких, – продолжала Сьюзен, не обращая внимания на его слова. – Ты рисуешь небо наверху, потому что видишь его над своей головой; кроме того, с твоей высоты, с высоты двух футов, не больно-то много неба видать. Тебе все твердят, что трава – зеленая, а вода – синяя. Такой пейзаж ты и рисуешь. Твила так рисует. Я так рисовала. У дедушки сохранилось несколько… Она замолчала. – Все дети так рисуют, – наконец сказала она. – Пошли, нужно найти дом. – Какой дом? – простонал о боже. – Ты не можешь говорить потише? – Должен быть дом, – решительно произнесла Сьюзен. – Всегда есть дом. С четырьмя окнами. И дым, похожий на пружину, поднимается из трубы. Послушай, это место похоже на деду… на владения Смерти. С реальной географией оно не имеет ничего общего. О боже подошел к ближайшему дереву и постучал по нему головой, словно проверяя. – А ощущение как от самой что ни на есть географии, – пробормотал он. – Ты когда-нибудь видел такие деревья? Похожие на большой зеленый шар на коричневой палочке? – Сьюзен потащила его за собой. – Не знаю. Впервые вижу деревья. Ой. Что-то упало мне на голову. – Он, вытаращив глаза, посмотрел под ноги. – Оно красное. – Это яблоко, – пояснила Сьюзен и вздохнула. – Всем известно: яблоки – красные. Кустов не было, зато были цветы, каждый – с парой зеленых листочков. Они росли отдельно от травы. А потом деревья кончились и за изгибом реки они увидели дом. Он не был большим. У него были четыре окна и дверь. Из трубы в небо поднимался штопор дыма. – Знаешь, что самое смешное, – промолвила Сьюзен, глядя на дом. – Твила тоже рисует такие дома. А сама живет в особняке. Я рисовала такие дома, а родилась во дворце. Почему? – Возможно, все рисуют этот дом, – дрожащим голосом произнес о боже. – Что? Ты действительно так думаешь? Все дети рисуют это место. Оно что, заложено им в головы? – Не спрашивай меня, я просто пытаюсь поддерживать разговор. Сьюзен задумалась. Ее терзал крайне насущный вопрос: «Что дальше?» Просто подойти и постучаться в дверь? И она вдруг поняла, что мыслит как всякий нормальный человек… Все вокруг сверкало, звенело и щебетало, и метрдотель чувствовал себя явно неуютно. Посетителей было много, и все служащие должны были работать не покладая рук: добавлять соду в белое вино, чтобы получить дорогостоящие пузырьки, и мелко-мелко шинковать овощи, чтобы приготовить побольше дорогих блюд. Но вместо этого все толпились на кухне. – Где мои запасы? Мои блюда?! – орал директор. – Кто-то прошелся и по подвалу тоже! – Уильям говорит, что он вдруг почувствовал холодный ветер, а потом… – развел руками метрдотель. – Потом ничего не стало. Он только что случайно прижался задней частью к раскаленной сковородке и теперь очень сочувствовал тому ужу, который некогда туда случайно угодил. Однако метрдотель был вынужден стоять по стойке «смирно». – Я ему покажу холодный ветер! У нас осталось хоть что-нибудь? – Только остатки… – Это не остатки, а «дю потрошки», – поправил его директор. – Да-да, сэр, вы правы. Э-э… и, э-э… – И больше ничего? – Э-э… старые башмаки. Грязные старые башмаки. – Старые… – Башмаки. Очень много, – сказал метрдотель. Начинало попахивать паленым. – И как у нас оказалась вся эта… выдержанная обувь? – Понятия не имею. Просто откуда-то появилась, сэр. Духовка битком набита старыми башмаками, кладовая – тоже. – Больше сотни человек заказали столики! Все магазины будут закрыты! Где шеф-повар? – Уильям пытается вытащить его из уборной, сэр. Он там заперся, и у него начался один из приступов. – А что это готовится? Чем пахнет? – Мной, сэр.