Но Саша даже ответить ей не смогла. Без сил покачала головой и закрыла руками лицо, чтобы не показывать слез. Почувствовала, как Леночка гладит ее плечо. – Ты знаешь, Саша, уехать это и правда хорошая мысль, – сказала она куда мягче, чем прежде. Сейчас даже обычные ее наставительно-поучительные нотки преподавательницы куда-то исчезли. – Хоть бы и компаньонкой уехать. Тебе бы круг общения сменить, впечатлений набраться. Нарядов новых прикупить, украшений. А то ведь ты ничегошеньки в жизни не видела, кроме этого дома да своих родственников, не к ночи они будь помянуты. Только езжай не со своей теткой, пожалуйста! Не то одну тюрьму сменишь на другую. Здесь ты хотя бы хозяйка, а там прислугой станешь. А может тебе лучше на курсы какие пойти? Где молодежь. Медицинские или научные, чтоб было о чем с твоим полицейским поговорить? Саша отняла ладони от лица, всхлипнула, едва веря, что Леночка одобряет ее затею. Саша прежде сомневалась, очень сомневалась. Но, раз и Леночка одобряет… Лена уже ушла, пожелав спокойной ночи, а Саша долго еще лежала, глядя в ночную тьму и обдумывала разговор. Нет, для курсов она, пожалуй, уже стара. А вот поехать с тетушкой и правда стоит. И Лена, конечно, преувеличивает недостатки ее характера. Тетушка относилась к ней очень по-доброму, даже подарила заколку на ее пятнадцать лет. И почему они не дружат? Стоит написать Анне Николаевне и спросить о здоровье самой! И уже второй раз за ночь Саша выскочила из постели и села к столу. Достала чистый лист и обмакнула перо в чернильницу. Глава 21. Кошкин – Помните, Степан Егорович, вы рекомендовали мне начинать обзаводиться осведомителями? Кошкин припоминал смутно: разговор тот случился почти неделю назад. День сегодня был субботний, час ранний, и Кошкин только явился на службу, устроился за столом и разложил бумаги. Господин Воробьев, он знал, всегда приезжал гораздо раньше, но из лаборатории мог не показывать носу по полдня, занятый своими склянками. Однако если выходил, и, тем более, заглядывал к коллегам, то уж точно не для того, чтоб покурить, обсудить прессу да пожаловаться жену, как многие прочие сослуживцы. Приходил Воробьев всегда с конкретной целью, строго по служебной надобности. И эта черта относилась к тому немногому, что Кошкину в Воробьеве нравилось. Хотя пожаловаться на жену Кошкин бы сейчас и сам не отказался… – Так вот, я внял вашему совету, – продолжил Воробьев, не дождавшись ответа. – Вчера снова побывал в известном нам трактире и предложил тому официантику, что видел Николая Соболева с некой дамой, поступить, так сказать, в мое распоряжение за оговоренную плату. – Та-а-ак… – Вот теперь Кошкин кивнул, заинтересовавшись всерьез. – Неужто официант еще что-то припомнил? – Да нет, официант на службу идти отказался, мол, есть уже хозяин. Но разговор наш слышал мальчишка, который при трактире бегает и мелочь выпрашивает. Услышал – и стал напрашиваться ко мне в осведомители… – Детей на службу не берем! – перебил Кошкин. – …а я ему так и сказал, Степан Егорыч, мол, подрасти сперва. Только официантику этому больно не понравилось, что мальчишка что-то рассказать хочет, и он стал звать хозяина трактира. По имени. И знаете, как он его назвал? Кошкин мотнул головой, боясь потерять нить разговора. Он так и не понял, сказал что-то мальчишка или нет. Но Воробьев о мальчишке уже забыл: – Он его назвал Михаил Семеныч! Очки Воробьева победно сверкнули. Не дождавшись восторгов Кошкина, он уточнил: – Знаете, кого еще зовут Михаилом? Отца Юлии Михайловны, жены Дениса Соболева. И батюшка у нее то ли лавочник, то ли трактирщик. Все ведь сходится, Степан Егорович, согласитесь! Кошкин не согласился. – Мало ли в Петербурге трактирщиков по имени Михаил… Но Воробьев так просто не сдавался: – Может, не мало, только уж больно та дама, с которой было свидание у Николаши, на Юлию Михайловну похожа! Дама в теле, светловолосая, в каракулевой шубе. И у Соболевой, представьте, как раз такая шуба есть! – Откуда знаете? И Воробьев, водрузив чемоданчик прямо на стол Кошкина, с готовностью извлек из него настольную фотокарточку под стеклом и в бронзовой рамке. Это был семейный портрет Соболевых, сделанный во дворе их дома. Дата в углу – декабрь 1892. На фотокарточке в центре стоял Денис Соболев, по левую его руку еще живая Алла Яковлевна, а по левую – супруга. И правда в каракулевой шубке. Дети были на переднем плане, а как раз возле Юлии Михайловны примостился довольный чем-то Николаша. Сестра Соболева, скромно жалась за плечом матушки, будто бы случайно здесь оказавшись. А эту бронзовую рамку Кошкин как будто даже видел прежде. На столике в передней Соболевых. – Где вы это вязли? – строго спросил Кошкин. – Позаимствовал вчера у Соболевых, – не краснея, признался Воробьев. – Я… ненадолго заглядывал, чтобы одну вещь передать Александре Васильевне. Очень уж удивился, как увидал эту каракулевую шубу – тогда-то у мня вся картина и сложилась! Хотел сразу вам фото показать, да вас не было уже в кабинете. А карточку я верну непременно, не беспокойтесь! – Уж потрудитесь… – отчитал Кошкин, но без энтузиазма. Улика и правда была любопытной – нужно отдать должное Воробьеву. – А мальчишка-то что? Вы с ним хоть поговорили? – Поговорил. Нет, не знает он ни цыганку, ни Николая Соболева – копеек лишь выклянчил… Но, согласитесь, как удачно сложился тот разговор! Возможно… Да, и имя трактирщика, и каракулевая шуба могли быть обыкновенными совпадениями… Но Кошкин, признаться, цеплялся теперь за любую мелочь, потому что дело вдовы Соболевой определенно застопорилось. Поиски цыганки ни к чему не привели; повторный анализ следов на тростях Лезина тоже ничего не дал, хотя Воробьев изо всех сил старался – Кошкин это вполне оценил. Многие надежды он возлагал на водолаза, о коем хлопотал лично, но и погружение водолаза на дно пруда за особняком Лезина опять не дало ничего. Лезин даже поглядеть на то действо не вышел: точно знал, что ищут не там. Если он и причастен к убийству Соболевой, то добро сбросил в Неву – это куда более разумно. – Может, стоит в Неве и поискать? – предложил тогда деятельный, но наивный, как дитя, Воробьев. – В Большой Невке – под Строгановским мостом. Он наверняка там перебирался. Кошкин, подумав недолго, покачал головой: – Как вам сказать, Воробьев… В прошлом месяце драка случилось в одном кабаке на Сенной: один выпивоха другого порезал. Приехала полиция, хулигана арестовала. Он опосля точно показал, куда именно нож скинул в речку на Екатерининском канале. Здесь, говорит, стоял, и здесь скинул. Тоже отправляли водолазов нож искать… – Не нашли? – Нашли. Нашли турецкий ятаган, револьвер и труп утопшей накануне девицы. Нож не нашли. Нева – речка непредсказуемая, Воробьев. Бог его знает, что там найдешь, только не то, что ищешь. Тем более что Лезин – или кто бы то ни был – после убийства Соболевой с таким же успехом мог вернуться через Елагин мост, а не через Строгановский. Да и после до его особняка мостов – не сосчитать. Никто нам не позволит всю Неву обыскивать в поисках пары картин и каминных часов. – Кроме картин и часов, Степан Егорович, – поправил Воробьев, – исчезло еще четыре подсвечника и шкатулка с украшениями. – Благодарю за подсказку, Кирилл Андреевич, – не стал спорить Кошкин. Потом поглядел на циферблат и решил, что время уже позволяет навестить Лезина еще раз. Пусть фактов, доказывающее его причастность к убийству Соболевой, пока не было – у Кошкина все же имелось, что ему предъявить, и оставлять в покое этого господина он не собирался. * * * На этот раз господин Лезин встречал полицейских уже на крыльце своего богатого дома, лично. Позади – двое крепких лакеев. Разговор, впрочем, повел непринужденно: – Неужто вы, наконец, возвращаете мои трости, господа? – зло усмехнулся он. И сделал знак парням немедленности снести их на задний двор, не глядя. А там уже полыхал большой костер, выпускающий черный дым в осеннее небо. Воробьев даже дернулся, желая воспрепятствовать: видать, рассчитывал повторить анализ, если понадобится в будущем. Но поздно. – Могу ли я быть еще чем-то полезен доблестной полиции? – продолжал насмешничать Лезин. – Желаете перекопать весь мой сад, обыскать подвал, чердак, выгребную яму?.. – В этом нет нужды, – холодно прервал его Кошкин, – видите ли, следствие и впрямь решило пересмотреть дело двадцати восьмилетней давности, потому как нашелся новый свидетель. И он готов давать показания. Кажется, Григорий Осипович, актрису Журавлеву убил вовсе не Шмуэль Гутман, как мы все думали. Лезин поутих. Сделал знак второму лакею пойти прочь и прищурился: – Вдове Глебова суд не поверит, вы же это понимаете? Вздорная безграмотная баба вспомнила, спустя столько лет, ее благоверный совершил убийство, а помог ему скрыть улики такой добропорядочный господин, как я? Какие глупости! Глебов бы и сам посмеялся над нею, если был бы жив. – Но увы, Глебов мертв, – отозвался Кошкин. – Только я говорил не о его вдове, а об еще одном фигуранте дела. О том самом, на которого вы с Глебовым свалили убийство актрисы. – Этот пройдоха Гутман еще жив?! – ничуть не смущаясь, уточнил Лезин. Холодно, с затаенным вниманием глядел на Кошкина несколько мгновений, а потом расплылся в неискренней улыбке: – Что ж мы на улице беседуем, господа? Где мои манеры? Пройдемте ко мне в кабинет, прошу. Он сделал радушный жест рукой, приглашая идти вперед, а Кошкин успел бросить взгляд на Воробьева, мол, держи ухо востро. От этого господина всего можно было ожидать, вплоть до засады в стенах дома, нападения исподтишка и отравленного кофе. Но револьвер Кошкина был при нем, как всегда. Воробьев держался напряженно, хмурился и не очень-то хотел поворачиваться спиною к Лезину – не выкинул бы чего от страха. – Вы правы, господин Гутман жив, – продолжил Кошкин уже в кабинете, устроившись в том же кресле, где сидел когда-то, и помешивая ложечкой кофе. – Представьте себе, он недавно объявился в Петербурге, пришел в полицию сам и готов давать показания. У него есть некоторые интересные сведения. Уверяю вас, они и правда интересные и вполне способны доказать вашу, Григорий Осипович, вину. Кошкин многозначительно хмыкнул и рискнул отпить кофе. Воробьев к чашке даже не прикоснулся и глядел на начальника с живым любопытством. Кошкин пока и сам не знал, к чему приведет его откровенная ложь. Удачей было уже то, что Лезин поверил, будто Гутман жив, и факт этот его точно заинтересовал. Гутман ведь и правда мог много чего рассказать – в теории. Но Кошкин как будто ошибся. – Боюсь, вы откровенно блефуете, – прищурился Лезин, глядя на него через стол. – Вы, Степан Егорович, выходит, и половины не знаете всей правды о том, что случилось на даче Глебова тогда. Иначе бы вам в голову не пришло обвинять меня. Еще немного подумав, Лезин вдруг откинулся на спинку и резко отворил ящик стола. Воробьев дернулся – и в то же мгновение в руке протеже блеснул револьвер. Хорошая реакция. Только Лезин извлек из ящика всего лишь большой плотный конверт. Довольно потрепанный. И со вздохом повертел в руках. Револьвера он не увидел из-за стола, слава Богу, а Воробьева Кошкин наградил тяжелым взглядом. Протеже густо покраснел и спрятал оружие. – Право, не знаю, зачем я это делаю… – вздохнул Лезин, кажется всерьез. – Наверное потому, что мне невыносимо думать, что кто-то всерьез обвиняет меня в убийстве Розы. Ведь вы не только убийство актрисы хотите мне приписать, не так ли? Она была необыкновенной… Роза. Такой чистоты и искренности, мягкости и наивности я в ни в одной девушке не видел ни до нее, ни после. Я не святой, уж точно, но у меня бы рука не поднялась причинить ей зло. Что касается Гутмана и Глебова, – он тяжело поглядел на Кошкина, – эти двое получили то, что и заслуживали. Один всю жизнь провел на каторге и, думается мне, там и скончался, а второй до последнего дня мучился осознанием вины за убийство Журавлевой. Хотя он не убивал ее, конечно. Ни нарочно, ни нечаянно. Вот Глебов удивился бы, узнав правду! Лезин, вполне довольный собой, уверенный – передвинул конверт Кошкину. Великодушно позволил: – Оставьте себе. Делайте с этим, что хотите. Можете даже передать ее родственничкам, если духу хватит. Кошкин, усомнившись ненадолго, здесь же распечатал конверт и вытряхнул на стол несколько пожелтевших от времени страниц, испещренных уже знакомым ему почерком. Почерком Аллы Соболевой. Один край у всех страниц был рваный – кажется, их вырвали из дневников вдовы. Вероятно, не из тех дневников, что уже прочел Кошкин: там вырванных страниц не имелось точно. Но вот те оставшиеся, что похитили у Александры Васильевны… вполне возможно. Лезин, закрыв ящик, встал из-за стола и мимо полицейских прошел к окну. Глядя на полыхающий на заднем дворе костер, с ленцою в голосе пояснил сыщикам: