Саше бы в голову не пришло никогда эти события меж собою увязать. Еленину поездку и матушкину смерть. Ведь Елена так поддерживала ее… и дневники надоумила в полицию отнести – сама бы Саша не решилась! А потом ссора эта с Денисом и отчаянное желание Саши уехать – хоть куда, хоть с кем, пусть даже с тетушкой Анной Николаевной. Елена про тетушку наговорила всякого и ехать не советовала… а Саша не послушалась. Едва ли не впервые в жизни не послушалась совета подруги! И тетушке написала. Каково же было удивление Сашино, когда Анна Николаевна, ответив на ее письмо пару дней спустя, заявила, что не только в Крым этой зимою не ездила, но и вовсе Елены никакой не знает… Саша опечалилась тогда, подумала, что тетя совсем плоха и из ума выжила. Она бы, может, этим с Еленой поделилась тотчас – да только той же ночью случился обыск в их доме. Столько всего произошло! И Степан Егорович обмолвился, что некто – женщина – гостил у них на даче той самой зимой и, мол, не знает ли Саша, кто бы это мог быть? Догадка пронзила ее мгновенно! И тотчас Саша погнала ее прочь… подозревать Леночку? В подобном? Будто та прижила младенца, а брат Денис помог ей все скрыть? Немыслимо! Сыщикам Саша так ничего и не сказала. И Лене не сказала – язык не повернулся. Всю ночь и половину дня она металась по своей девичьей комнате, не зная, что делать, к кому бежать за советом. Спросить Лену прямо – обидит ее смертельно! Спросить Дениса – так Саша не сомневалась ничуть, что он снова ее обманет. Спросить Юлию? Ведь та видела ровно то же, что и Саша – и полноту Леночкину, и отъезд, и болезненную слабость по возвращению! Ей-Богу, Саша уж готова была к заклятому врагу, к Юлии, пойти с расспросами… а потом поняла, что все так или иначе крутится возле Благовещенского храма, который посещала мама. А ведь там не только храм, там еще и сиротский приют рядом. Так что если… И Саша, никому ни слова не сказав, поехала в Старую деревню. И выплакала себе все глаза в разговоре с отцом Иоанном… а впрочем, батюшка и сам знал не так много, оказывается. Но все же, подавшись уговором, показал младенца Александра, здорового и красивого полугодовалого мальчика. Даже позволил взять на руки. В апреле этого года, незадолго до гибели, мама обратилась к отцу Иоанну за помощью. Упросила разыскать младенца, отданного в какой-то из приютов вот только что, на днях. Сделать это удалось, с Божьей помощью, и ребенка забрали в Старую деревню. Кем он приходится ей, матушка так и не призналась. Быть может, не успела, потому как всего через месяц трагически погибла, а может, и боялась чего-то… Однако упросила батюшку, своего духовника, наречь младенца Александром, но молчать о нем. Если же с нею что-то случится, то отдать ребенка, во имя его же здоровья и благополучия, можно лишь тому, кто предъявит перстень с алмазом и особой гравировкой на нем. И ему же матушка просила отдать конверт, запечатанный и до сих пор никем не тронутый. – Она сказала отцу Иоанну… – сквозь слезы рассказывала Саша позже сыщику Кошкину, – сказала, что за мальчиком непременно явится его мать! Что она ищет его и любит, но пока что забрать не может. А вот как утрясется все – покажет кольцо и заберет! Только Денису говорить о младенце запретила… настрого запретила… Степану Егоровичу, хоть кольца у него и не было, удалось все же уговорить батюшку отдать ребенка. Тот и отдал, решив, по-видимому, что мальчику ничего не грозит рядом с полицией. Отдавать конверт, правда, напрочь отказался – но Саше особенно и не было дела до конверта. Вечер был бесконечным и плавно перерос в ночь. Саша теперь уж рассказала сыщикам все – все, что знала. Обо всех подозрениях, догадках и мыслях. После Кирилл Андреевич отправился на Фонтанку, за маминым кольцом, а Степан Егорович повез ее домой. Туда, где должна была состояться вторая бессонная ночь. Вскорости туда же, в особняк, чуть не под конвоем, доставили Николашу, заспанного и ничего не понимающего – а после Степан Егорович попросил Сашу принести в гостиную, где собрали всех, малыша Александра. Саша боялась это делать… страшно боялась. Однако Степан Егорович был рядом и обещал, что все будет хорошо. Саша ему поверила. Когда она вошла с младенцем на руках в гостиную, Елена стояла в углу, в самой тени. С гордо вскинутой головой, уверенная в себе и чуточку надменная. Но услышала детский плачь. Увидела ребенка. Побледнела еще более обычного, сделала пару торопливых шагов навстречу Саше и – обессилив, упала без чувств на руки Николаю. * * * Мир Саши рушился, рушился на глазах, и она четко осознавала, что как раньше уже никогда не будет. И хотя это «раньше» являлось далеко не самым благостным, Саша все равно цеплялась за него изо всех сил, все равно было больно его терять. Она даже обозлилась на Степана Егоровича, который так жестко и бескомпромиссно обвинял сейчас Николашу в самых ужасных вещах! А впрочем… наблюдая, как Николай неподдельно и искренне заботится о Леночке, как на руках отнес ее на диван, как интимно склонился над нею и называет по имени – ни у кого в гостиной не осталось сомнений на счет них двоих. Даже у Саши. Слава Богу, Леночке помогли нюхательные соли – она вскорости пришла в себя и первым делом потянулась к малышу: – Дай мне его… дай хоть на руках подержать, Сашенька… Саша, конечно, не смогла отказать, и у нее разрывалось сердце, пока глядела, как Лена, всегда такая сдержанная, плачет и обнимает младенца, словно вовсе не замечая, что творится вокруг. – Кто отец этого ребенка, Николай Васильевич? – негромко, но веско заговорил господин Кошкин. Брат молчал и был похож сейчас на нашкодившего школьника. Прямого отвела он умудрился все же избежать: – Велите Денису и Юлии выйти, – произнес Николай, глядя в сторону. – Я не стану говорить при них. Денис попытался, было, воспротивиться, но Степан Егорович настоял. Спустя мгновение в гостиной остались только сыщик, Саша с Николаем и Леночка на кушетке, крепко обнимающая сына. Николай заговорил в этот раз сам, почто что без обиняков. – Я не хотел, чтобы Денис слышал… но мы с Еленой обвенчаны еще с прошлого лета. Тому есть свидетели и есть записи в церковных книгах. Денис, разумеется, был бы против, а потому он ничего не знал. Никто не знал, кроме моих ближайших друзей. Елена на его слова и головы не повернула, а у Саши просто не осталось сил удивляться чему-то. Обдумав услышанное, она лишь обронила вопросительно: – Так, выходит, Александр законный твой сын? Слава Богу… – Александр? – брат дернулся и метнул быстрый взгляд в сторону ребенка. Он смотрел на малыша не так, как Леночка. Саша догадалась, что он, наверное, и на руки его никогда не брал, да и чувств таких, как Лена, не питает. И имени, разумеется, не знает. – Наша матушка хотела, чтобы малыша назвали Александром, – объяснила Саша. – Ведь ты не против? – Наша матушка?! – Николай отчего-то разозлился. – Она не захотела помочь Елене, когда она носила ее внука под сердцем, когда умоляла о помощи! Но считает, что может давать ему имя?! – Она уже ничего не считает, Николаша, она умерла, – тихо отозвалась Саша. Таким жестоким она не видела брата никогда. – Да, благодарю, что еще раз напомнила, Саша! – раздраженно отмахнулся тот. – Наша мать умерла и не оставила нам ровным счетом ничего! Я даже не могу содержать ни супругу, ни собственного ребенка – все из-за нее! Думаешь, по доброй воле Елена оставалась гувернанткой в этом доме? Наша мать – эгоистичная и самовлюбленная натура, которой дела нет даже до собственных детей, даже до внука! Она всегда такой была! – Это неправда… – Правда, Саша! Если бы ты осмелилась открыть глаза хоть на минуту и трезво поглядеть на своих родственников, то согласилась бы со мной! – Экий вы иногда бываете смелый да трезвый, Николай Васильевич… – холодно обронила Леночка, на миг оторвавшись от ребенка. Взгляд, которым она на него смотрела – на своего мужа, выходит – в нем определенно не было любви. Было только презрение и холод. А еще слезы. – Так вы рассчитывали получить наследство после смерти вашей матери? – спросил Степан Егорович у Николая. – Конечно! – ответил он не таясь. – Я уже говорил вам об этом и по-прежнему уверен, что меня банально ограбили! – Понимаю вас, – пожал плечами господин Кошкин. – И все же, пока ваша мать была жива, вы о ее завещании не знали и, заметьте, имели вескую причину желать ей смерти. Особенно, учитывая наличие у вас молодой жены и сына. Не так ли? Николай сперва согласно и уверенно кивнул – и лишь потом осознал, в каком страшном преступлении обвиняет его полиция. Брат опешил: – Что?! Вы хотите сказать, будто это я убил свою мать из-за наследства?.. – Николай побледнел, отшатнулся, и в какой-то момент Саше показалось, что он тоже упадет сейчас в обморок. И тон его высокопарных речей немедленно сменился: – нет-нет, уверяю, я этого не делал! Я, конечно, обижался на мать, сочувствовал Елене, злился на Дениса – но и только!.. Я бы никогда не посмел и подумать о таком! Елена, Саша, да скажите же! Саша не знала, что сказать, а Леночка некоторое время глядела на своего мужа с той же смесью презрения и холода. Она как будто что-то ждала от него. А Николай явно не понимал что. – Это правда, он ни в чем не виноват, – в конце концов, молвила Елена чуть слышно. – Саша, возьми ребенка, пожалуйста. Голос ее сел, но она прокашлялась, прогоняя хрипоту, устроилась на диване удобнее, вскинула голову и тотчас стала похожа на себя прежнюю. Гордую, уверенную, неприступную. И, ничуть не смущаясь, глядела господину Кошкину точно в глаза. – Это все я. Не вижу смысла более отпираться. Это я убила Аллу Соболеву. – Елена… – опешил брат. – Что ты такое говоришь?.. – Помолчи, пожалуйста, Николай, – не поворачивая головы, осадила она его. И ровным голосом продолжила. – Полагаю, раз вы принялись обвинять Николая, Степан Егорович, вам известно не так уж много. Да и то, что известно, вероятно, рассказала Саша? Так? Подруга (подруга ли?) посмотрела вопросительно, будто это ее действительно волновало, и Саша, несмело оглянувшись на сыщика, попыталась оправдаться, оттого что остро почувствовала себя сейчас предательницей: – Я сказала им про Крым, Елена… что тебя там не было. Я не могла не сказать, пойми. Елена в ответ улыбнулась и ответила наставительно, как говорила обычно: – Не унижайся оправданиями, Саша – ни перед кем, даже перед теми, кого любишь. И себя не вздумай винить. Если тебе станет легче, то я скажу, что не раскаиваюсь в убийстве твоей матери ничуть. Сашу это и впрямь обескуражило. Как она может так говорить? Саша словно и не знала Елену никогда… А та продолжала: – Я росла сиротой, вы знаете, Степан Егорович. И с малых лет понимала, что рассчитывать могу только на себя. На свой ум, на свою силу, на свою обаятельность и красоту. Николай… это правда, все, что он сказал. Мы состоим в законном браке. Он проявил ко мне известный интерес, а я сочла его подходящей партией. Саша услышала шумный почти мучительный вздох брата следом за этими словами и не устояла, чтобы спросить: – Ты даже не любила его?.. И увидела заминку на лице Елены. Гордая и неприступная, она старательно отводила глаза и будто подыскивала нужные слова. Степан Егорович, должно быть, тоже это заметил и, дабы не накалять обстановку, сказал: – Это не особенно относится к делу, Александра Васильевна. – Он попросил Елену: – продолжайте. – Да, я любила его, Саша… по крайней мере, тогда. Мне так казалось. Но, как вы верно заметили, Степан Егорович, это к делу не относится. – Прошлым летом я была счастлива и в какой-то момент вовсе полагала, что вытянула счастливый билет. Что отныне все пойдет как по маслу. Его семья была бы против, разумеется… я знала это, но считала, что Николай сумеет сказать им что-то… уговорить… уладить все. Он не смог. Николай попросил меня молчать пока что и дождаться, когда его мать умрет. – Ну вот, теперь ты говоришь так, будто я во всем виноват! – опять вскочил Николай. – А я не прекращал тебя любить! Никогда! Даже сейчас. Как ты могла, Елена!.. На сей раз осадил его Степан Егорович, велев не встревать в разговор. Саша молча глотала слезы, не веря, что это происходит на самом деле, и зачем-то прикрывала маленькому Александру ушки – будто боялась, что он услышит и что-то поймет. Елена, упрямо глядя в пол, дождалась, покуда все смолкнут, и продолжила: – Я никому ни о чем не говорила и ждала, как просил меня Николай. Прождала бы, вероятно, еще долго, но к осени стало очевидно, что я в положении. Еще месяц-два и скрыть бы это вовсе не получилось. Я умоляла Николая решить вопрос с его родными, сделать что-то, придумать, проявить волю… но все, что он предложил мне – это найти бабку и… избавиться от младенца. На это я пойти не смогла. Я решилась тогда поехать к Алле Яковлевне на Черную речку. – Когда это было? – спросил господин Кошкин. – В сентябре прошлого года. Я неважно знала эту женщину, поскольку мы совсем мало виделись, но из всей семьи мать Николая казалась мне тогда самой человечной. Кроме тебя, конечно, Саша. Однако не думаю, что ты смогла бы помочь – у тебя и своих забот хватало. И тогда я поехала к Алле Яковлевне, чтобы поговорить с нею откровенно, как женщина с женщиной. Я просила ее о помощи, ведь она могла бы выделить некоторое содержание Николаю… я надеялась на это. И даже уехала в уверенности, что смогла достучаться. Мне казалось тогда, что она меня поняла… Только я совсем не ожидала, что эта женщина тотчас, на следующий день буквально, расскажет все Денису, брату моего мужа. Тоже без обиняков и как есть. Не знаю зачем она это сделала… может, совета просила, а может, и впрямь надеялась, что Денис все уладит. Денис, который даже собственную сестру – тебя, Саша – не пожалел и запер в четырех стенах, лишь бы не растрачивать состояние Бернштейнов на приданое! Кем нужно быть, чтобы отдать ему на растерзание невинное дитя – законного потомка Бернштейнов, так сильно угрожающего ему одним лишь своим существованием! Денис уладил все, как посчитал нужным. Сказал домочадцам, будто его тетке понадобилась компаньонка в Крыму, а меня увез на эту дачу в Терийоках. На всю зиму. Чемодан, что я собрала с собой – отобрал. Приставил горничную в помощь – с нею вдвоем мы и справлялись всю зиму на той проклятой даче. Прервав Елену, в дверь негромко постучали, а после вошел Кирилл Андреевич, чем-то немало встревоженный. В руках у него был распечатанный конверт, который он тотчас подал господину Кошкину. Тот взглянул мельком, но быстро вернулся к разговору с Еленой. – Кто-то еще был осведомлен о затее Дениса Васильевича? Его жена, слуги? – Не знаю, врать не буду, – мотнула головой Елена.