Интересно, что описание внешности Г.Г. Кирилова и распорядок его дня мы знаем от того же Клеточникова — он сообщил в записках эти сведения товарищам-народовольцам: "Приметы Григория Григорьева Кирилова: среднего роста, усы и баки черные с проседью; подбородок немного пробрит, лоб облысевший, волосы темные с проседью; басит. Лицо смуглое, глаза синие; вид суровый; лет 40. Выходит из дому между 8 и 9 часами утра; в 12 или в 12 с четвертью дня (в III Отделение); делает доклад начальству в 4 часа. Ездит на извозчиках; живет в 4 этаже, Литейный, 43, [квартира] 11, имеет лакея; вход с парадного подъезда. У него собираются агенты по утрам до 12 ч. И в неопределенное время по экстренным делам"{273}. После разоблачения Н.В. Клеточникова статский советник Г.Г. Кирилов был вынужден подать в отставку с должности делопроизводителя Департамента Государственной полиции, на которую его перевели после ликвидации III отделения. Как бывшему чиновнику III отделения, ему была положена очень высокая пенсия — 4200 рублей в год! Однако из-за "дела Клеточникова" ему выплачивали "всего" 2200 рублей. Много лет Кирилов боролся за первоначальную сумму, однако ему удалось добиться повышения пенсии лишь до 3000 рублей в год{274}. По всей видимости, с 1881 по 1894 год Кирилов нигде не служил. В 1894{275} –1897{276} годах Г.Г. Кирилов, не получая жалованья, служил прикомандированным от МВД чиновником особых поручений при варшавском генерал-губернаторе. Дальнейшая его судьба неизвестна. 6.1.4. Август Ульрихович Гейер (02.05 1843–25.03.1891){277} Помощник начальника СПбСП с 01.01.1877 по 21.08 1878. Август Ульрихович Гейер стал первым помощником начальника Сыскной полиции — с 1 января 1877 года, как только эта должность появилась в штатах (см. раздел Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден). По вероисповеданию был лютеранином, воспитывался в 3-й Санкт-Петербургской гимназии[145], на службу поступил 13 декабря 1863 года{278}, на должность чиновника по особым поручениям СПбСП был назначен 08.07.1875 в звании штабс-капитана. 21 августа 1878 года Гейер перешел из Сыскной полиции в Наружную, где служил сперва приставом 1-й Выборгской части{279}, потом приставом 2-го участка Казанской части{280}, затем и до самой смерти в звании подполковника (числился по армейской пехоте) приставом 1-го участка Коломенской части{281}. Был похоронен на Волковском лютеранском кладбище{282}. 6.1.5. Василий Иванович Назоров Исправляющий должность начальника СПбСП с 30.04.1877 по 03.06.1878. К сожалению, в одних исторических источниках, например, "Справочных книжках с. — петербургского градоначальства", фамилия этого чиновника указывается как НазОров, в других — таких как "Адрес-календарь. Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц" — как НазАров, что осложняет поиски. Уроженец Костромской губернии, Василий Иванович долгое время служил в Костроме в административных учреждениях и в штате городской полиции{283}. С 21 октября 1872 года Назоров — чиновник для поручения СПбСП. В своем рассказе "Убийство под сенью святой обители", посвященном расследованию убийства иеромонаха Иллариона (о нём подробнее Ошибка: источник перекрёстной ссылки не найден), Иван Дмитриевич Путилин сообщает, что задержание преступника на станции Окуловка (у А.Ф. Кони — станция Любань) производил агент Назаров, который "действовал умно, тонко, осторожно"{284}. Скорей всего, это Василий Иванович Назоров (мы уже не в первый раз сталкиваемся с ошибками у Путилина с фамилиями, а словом "агенты" тогда было принято обозначать всех чинов Сыскной — чиновников, надзирателей и собственно агентов). С 21 декабря 1873 года Назоров имел чин коллежского асессора. С 30.04.1877 по 03.06.1878 Василий Иванович возглавлял Сыскное отделение в качестве исправляющего должность начальника. Приказом Санкт-Петербургского градоначальника № 2734 от 06.06.1878 в связи с возвращением на должность начальника Сыскной полиции И.Д. Путилина коллежский асессор Назоров был возвращен на прежнюю должность чиновника для поручений{285}. Однако на 5 ноября 1878 года он уже был выведен за штат Сыскного отделения и в чине надворного советника числился среди классных чинов градоначальства (этих чиновников обычно прикомандировывали для усиления состава к отделениям полиции, участкам и т. д.){286}. Затем он вышел в отставку. 11.08.1882 отставной надворный советник Василий Назоров по ходатайству Саратовского губернатора был причислен к МВД, командирован в распоряжение Департамента государственной полиции{287} и оттуда в распоряжение Саратовского губернатора для заведования сыскной и паспортной частью. В Саратов он прибыл 1 сентября{288}. Получал на новой службе жалования по 200 рублей в месяц, отозван был из командировки 22.11.1883{289} и 15.12.1883 уехал в Санкт-Петербург{290}. 8 января 1884 года был отозван от занятий в Департаменте полиции, но остался причисленным к МВД и не позднее апреля 1887 года получил следующий чин — коллежского советника{291}. Умер не позднее 11 февраля 1902 года, так как в этот день в МВД поступило ходатайство его жены Татьяны о назначении ей пенсии. Дело № 17. В.О. Михневич "Убийство кухарки поэта Н.А. Некрасова" "В 1877 г., летом, за несколько сот верст от Петербурга по варшавской железной дороге, близ станции Новоселье, в лесу был найден изувеченный труп не старой еще женщины, с явными признаками насильственной смерти и ограбления. Покойница оказалась совершенно неизвестной личностью как для местной полиции, так и для окрестных поселян, в том числе и для жителей Новоселья. Казалось, будто она с луны свалилась на территорию Порховского уезда, к великому скандалу и смущению порховских блюстителей. Ввиду такой загадочности события псковская прокуратура обратилась за содействием к столичной сыскной полиции, которая и командировала немедленно на место происшествия искусного и опытного агента. Последний, однако, на первых порах тоже стал в тупик. Из осмотра трупа он сделал одно только верное заключение, что покойница была петербургская жительница; но как она попала в лесную глушь Порховского уезда, кто её завез туда и для какой цели, кто, наконец, наложил на неё руки, — долго оставалось неразъяснимой тайной. Было очевидно, что она приехала по железной дороге на станцию Новоселье и отсюда отправилась дальше; но куда и с кем — нельзя было добиться от местных жителей. Особенно настойчиво приставал агент с расспросами к хозяину и прислуге находящегося при станции трактира, так как здесь обыкновенно происходили rendez-vous всех приезжающих. Потом оказалось, что трактирщик и его домашние очень хорошо заприметили петербургскую гостью и знали, с кем она уехала со станции; но, по присущему русским людям страху к следствию и суду, наотрез отказались дать какие-нибудь сведения, отговариваясь классической фигурой умолчания: "знать не знаем, ведать не ведаем!" Только благодаря случайности агент напал на прямые следы преступников. Одна соседняя помещица, узнав об убийстве и его обстоятельствах, доброхотно сообщила полиции, что она, быв на станции Новоселье в день убийства, видела лично, как такие-то, известные ей крестьяне (она назвала имена), ранним утром увозили куда-то приехавших с поездом трех женщин, по-городски одетых. Этим показанием целый угол завесы над кровавой тайной был приподнят, — и полиция вскоре открыла ее всю, путем очень сложных розысков, за которыми следить дальше нам нет надобности. Убитая оказалась жертвою очень замысловатой и даже довольно тонкой интриги, особенно если взять во внимание малоразвитость и некультурность действующих лиц. Жила у Некрасова в кухарках смирная, добронравная и бережливая чухонка, Марья Эсаиасовна Линдфорс, которую для краткости обрусили, назвав попросту Ильиничной. Известно, что творец поэмы "Кому на Руси жить хорошо?" любил сам хорошо жить и вкусно кушать. Следовательно, Ильинична была, вероятно, отличной стряпухой; но, видно, в делах житейских была простовата и большой смекалкой не обладала, как все почти петербургские чухонки. В Петербурге искусные и исправные кухарки дорого ценятся. Ильинична, надо полагать, жила всегда на "хороших местах", с точки зрения кухарочных выгод и прибылей, и скопила порядочные средства: у неё были и ценные вещи, и деньги в таком размере, что она могла давать в долг по сту рублей. Женщина уже зрелых лет, одинокая, состоявшая на положении девицы, Ильинична была не прочь от уз Гименея и вообще имела сердце теплое и общительное. Случай свел её с одной девушкой, Настасьей, служившей в кухмистерской, в том же доме г. Краевского, где всегда и до конца дней жил Некрасов. Ильинична очень сблизилась с Настасьей и переманила её к Некрасову на должность судомойки. Теперь подруги были неразлучны, и простодушная Ильинична беззаветно вверилась Настасье. У Настасьи были здесь родные — старшая сестра, Ульяна, и её муж, оба фабричные, которые тоже познакомились с Ильиничной. Неизвестно, кто первый из них набрел на мысль воспользоваться достоянием зажиточной чухонки, но обрабатывали они эту мысль все вместе, деятельнее же всех — Настасья. По всем вероятиям, они сразу остановились на убийстве, как на верном средстве для достижения намеченной цели; но как это сделать половчее? — Тут начинается комедия, очень ловко разыгранная и основанная на тонком изучении характера жертвы. Как старая дева, Ильинична была склонна к сантиментальности и жаждала выйти замуж по любви. Этой её слабой стрункой и пользуются злоумышленники. Настасья вспоминает, как бы невзначай, что у неё на родине, в Порховском уезде, есть приятель, некий волостной старшина — красавец, богач, ангел доброты, притом холостой, и, будучи "образованным человеком", желает жениться, но не на деревенщине, а на приличной городской даме — вот бы жених Ильиничне!.. Ильинична развесила уши и поддалась соблазнительной мечте стать супругой эдакого идеала. Настасья кует железо пока горячо — и положительно берется сосватать подруге блистательного старосту. По адресу его немедленно написано в таком смысле подзадоривающее письмо, в котором Ильинична представлена во всей красе своих прелестей и добродетелей. Ответ не заставляет себя долго ждать — староста в восторге от невесты и выражает полную готовность отдать ей сердце. Начинается любовная переписка, совершенно отуманивающая чувствительную чухонку. Наконец влюбленный староста, горя страстным нетерпением, зовет Ильиничну в свой "чертог златой" для заключения брачного союза… Дева побеждена и, пренебрегая "хорошим местом" у Некрасова, выгодами городской жизни, а — что всего важнее — неизвестностью будущего и незнакомством с женихом, бросает Петербург, берет с собою все пожитки и мчится очертя голову по железной дороге, в сопровождении коварных подруг и свах, Настасьи и Ульяны. В Новоселье встречает их с лошадьми муж Ульянин, раньше уехавший из Петербурга, чтобы подготовить развязку этой трагикомедии. Ильинична, полная сантиментальных мечтаний о близкой романической встрече с пленившим её сердце старостой, садится в телегу со своими друзьями и едет, ничего не подозревая. Путь был недолгий. Спустя не более получаса после отъезда несчастная уже лежала с раздробленным черепом в лесу, бездыханная и ограбленная… По показанию Настасьи, убийство совершили её сестра и муж последней; но если сама Настасья и оставалась здесь безучастной, то в подготовке преступления ей принадлежала главная роль. Говорить ли, что никакого жениха старосты тут не было и ниоткуда никаких писем с изъявлением любви Ильиничне не присылалось — всё это был плод изобретательной фантазии Настасьи и её родных, а что касается писем от мнимого старосты, то, за безграмотством всех участников этой интриги, их сочинял, по просьбе Настасьи и совершенно платонически, её "знакомый", молодой человек — ученик консерватории"{292}. Дело № 18. Убийство в Харькове врача А.И. Ковальчукова, раскрытое петербургской сыскной полицией 10 декабря 1877 года в № 48 харьковской гостиницы "Дагмара" был убит известный в городе врач, статский советник А.И. Ковальчуков, 45 лет. Подозрение пало на одного из постояльцев, отставного ротмистра барона Аркадия Штемпеля, который вызывал доктора в гостиницу для оказания медицинских услуг. После обнаружения трупа ротмистр спешно покинул гостиницу, забыв в номере свои вещи. Харьковская полиция выяснила, что убитый был женат, однако его супруга несколько лет назад, прихватив детей и деньги мужа, сбежала от Ковальчукова к гусару Ильяшенко. В связи с тем что теперь она проживала в Петербурге, харьковчане обратились за помощью к Петербургской сыскной полиции. Та выяснила, что гусар Ильяшенко давно отставлен и что до конца ноября Мария Ковальчукова проживала в питерской гостинице "Bell-vue"[146] с отставным поручиком Георгием Безобразовым под видом его жены. Однако в первых числах декабря Безобразов выехал в Ялту, и Ковальчукова переехала в меблированные комнат по адресу: Невский проспект, дом 94. За ней установили наблюдение. 15 декабря она выехала в Харьков, по дороге вела себя так, будто ожидала ареста. По внешним приметам Безобразов был схож с загадочно исчезнувшим из Харькова отставным ротмистром. Петербургская сыскная полиция раздобыла фотокарточку Г.А. Безобразова, переслала её в Харьков, где служащие гостиницы "Дагмара" опознали на ней "барона Штемпеля". А прислуга отеля "Bell-vue", осмотрев вещи, забытые "бароном" в харьковском номере, указала на их владельца — Георгия Безобразова. По приезду в столицу 29 декабря он был задержан. Суд состоялся в октябре 1878 года в Харькове. "В зале был весь цвет харьковской публики, все были разодеты, словно приехали не в суд, а на бал, а на лицах сияла такая радость и нетерпение, что, признаюсь, можно было подумать, что все эти люди собрались на самое веселое зрелище. Ввели подсудимых. Герой процесса — Безобразов, красивый ещё джентльмен, несмотря на свои сорок восемь лет. Он отставной офицер и принадлежит к знатной фамилии. Героиня — жена убитого доктора, недурная собой малороссиянка, тридцати одного года, несколько полноватая, с голубыми глазками. Лицо вульгарное, но не лишено пикантности"{293}. Георгий Безобразов сообщил суду, что "жил не по средствам и наделал более миллиона долга"{294}. Родственники предложили ему поехать на службу в Ялту, где он сблизился с отдыхавшей там Ковальчуковой. Очутившись позднее в Харькове, он увидел хорошие дома, "мне сказали, что дома эти принадлежат Ковальчукову. Я должен здесь сказать, гг. присяжные заседатели, что тут мне пришла мысль, и я подумал, что вот такая дрянь-ростовщик пользуется таким капиталом и прелестной женой, тогда как мои дела совершенно расстроены, и мне пришла мысль, что не худо было бы, чтобы Ковальчукова была вдова"{295}. "Разработав" эту мысль, Безобразов приехал в декабре в Харьков под чужой фамилией и вызвал Ковальчукова для врачебного совета. "Я зашел к нему сзади, взял топор и дал удар ему прямо в голову так, что голова раздвоилась. Он упал, сделав поворот налево. Может, я дал два удара — я этого не помню. Когда он упал и полилась, конечно, уже кровь, я вспомнил, что у меня дверь номера не заперта. Я наскоро дал ему ещё удар, кинул топор и побежал запереть дверь"{296}. Безобразов всячески выгораживал Ковальчукову, мол, она ничего не знала. Присяжные поверили. Её оправдали, а он был приговорен к 11 годам каторжных работ. По выходе из Окружного суда Ковальчукова сразу отправилась в ту самую гостиницу "Дагмара" и пожелала осмотреть номер, где погиб её муж, а затем заказала себе ужин с шампанским. На следующий день она посетила тюрьму, где "поплакала" вместе с Безобразовым, а вечером в том же "Дагмаре" закатила обед для друзей и родных. Марии Ковальчуковой было что праздновать — она избавилась от ненавистного ей мужа, унаследовав его капиталы. 6.1.6. Василий Васильевич Фурсов (06.10.1830 —?) Помощник начальника СПбСП с 21.08 по 08.10.1878. Родился 6 октября 1830 года в семье обер-офицера, окончил курс в Санкт-Петербургском Введенском училище[147], трудовую деятельность начал канцелярским служителем в 1-м департаменте Санкт-Петербургского городского магистрата 30 августа 1847 года{297}. Однако срок его коронной службы отсчитывался не с этой даты, а с даты достижения им восемнадцатилетнего возраста, т. е. 6 октября 1848 года. В октябре 1850 года Фурсова переводят в другой департамент — Гражданских отчетов, а 4 мая 1853 года он был произведен в чин коллежского регистратора (со старшинством с 6 октября 1852 года). Получал он немного: 113 рублей серебром в год жалованья, 25 рублей квартирных и 13 рублей 72 копейки пайковых{298}. К сожалению, сведений, чем занимался и где служил Фурсов следующие двадцать лет, у нас нет. По всей видимости, он выходил в отставку на три года, так как в коллежские асессоры был произведен только в 1870 году, тогда как его ровесник Путилин — в 1867 году (а первый свой чин — коллежского регистратора — они оба получили одновременно, в октябре 1852 года). В СПбСП Фурсов поступил не позднее 21.01.1874 на должность старшего помощника делопроизводителя. 26 августа 1875 года уже в чине надворного советника (старшинство с 26 августа 1874 года) стал чиновником для поручений{299}. Дело № 19. Убийство дворников Григорьева и Иванова 8 июня 1878 года во дворе дома № 22 по 9-й линии Васильевского острова при закладке фундамента нового флигеля был найден сильно разложившийся труп, при медицинском освидетельствовании которого обнаружены были следы насильственной смерти. Сыщики (кроме Фурсова, дознанием занимались полицейские надзиратели Эдуард Амброзиевич Руткевич, через пару лет ставший чиновником Сыскной и прослуживший там в этой должности до конца 80-х годов, и некий Шемаргин) выяснили, что ещё 2 мая пропали дворник означенного дома Михаил Григорьев и его приятель, дворник дома № 28 по 9-й линии, Денис Иванов. Брат Иванова опознал жилетку, которая была на убитом, мол, она принадлежала Денису. Возникло предположение, что Григорьев убил Иванова и решил скрыться. Однако оно не подтвердилось — 20 июля на том же дворе был найден второй труп и тоже со следами насильственной смерти. Рядом с ним откопали ключ от дворницкой, в которой проживал Григорьев. Сыщики стали опрашивать знакомых убитых дворников и выяснили, что у Григорьева в дворницкой долгое время проживали без прописки крестьянин Московской губернии Клинского уезда Андрей Киселев и жена его однодеревенца Марья Густова. Однако после "исчезновения" Григорьева их никто более не видал. Фурсов был откомандирован в Клинский уезд, где выяснил, что Киселев и Густова содержатся там под арестом за кражу, совершенную ими ещё до приезда в Петербург. Оба чистосердечно признались в том, что причастны к убийству Григорьева и Иванова, только как укрыватели преступника — дворника дома № 20 Алексея Ефимова. Тот ревновал их к своей сожительнице Александре Зиновьевой и давно искал возможность расправиться с соперниками. Удобный случай ему представился 2 мая. Ефимов был арестован. Дело было передано судебным властям{300}. За быстрое и успешное раскрытие сего дела чиновнику для поручений Сыскной полиции надворному советнику Фурсову санкт-петербургский градоначальник генерал-майор Александр Елпидофорович Зуров (1837–1902) объявил благодарность{301}. После перехода первого помощника начальника Сыскной А.У. Гейера в Наружную полицию, 21 августа 1878 года Василий Васильевич занял его кабинет. Но всего лишь на три месяца — уже 25 ноября 1878 года Фурсов был назначен заведующим Секретным отделением Санкт-Петербургского градоначальства{302} (официальное название до 1881 года — "Отделение для производства дел по охранению общественного порядка и спокойствия в Санкт-Петербурге", неофициальное — "Охранка"). Главной задачей Секретного отделения был надзор за жизнью политически неблагонадежных лиц, разрешение или воспрещение проживания им в столице, высылка их из города и объявление в розыск. Штат отделения был небольшим — всего 3 человека: начальник (заведующий), делопроизводитель и его помощник{303}. Также к отделению постоянно было прикомандировано от 4 до 6 человек{304}. Понятно, что такими силами надзор за неблагонадежными лицами в столице было не осуществить. Секретное отделение было не исполнительным, а распорядительным органом, в котором концентрировались, обобщались и анализировались сведения об этих людях, и на их основе готовились распоряжения (секретные прибавления к суточным приказам) градоначальника участковым приставам, которые и осуществляли надзоры и розыски{305}. По мнению начальника императорской охраны штабс-капитана Карла-Юлиуса Иоганновича Коха (1846–1909 (?)), В.В. Фурсов относился к охране общественного порядка с ленцой, а выделяемые ему на агентуру средства клал себе в карман. В качестве доказательства этих утверждений Кох в воспоминаниях рассказывает о визите к нему в феврале 1881 года (незадолго до убийства императора) вдовы отставного чиновника Ковальского, у которой, по её словам, на квартире собирались заговорщики, замышлявшие покушение на Александра II. Ковальская заявила Коху, что ранее она сообщала эти сведения В.В. Фурсову, но тот ровным счетом ничего не предпринял, а вдобавок ещё и не заплатил. Штабс-капитан К-Ю.И. Кох составил подробную записку с изложением дела и представил её министру внутренних дел графу Михаилу Тариэловичу Лорис-Меликову (1824–1888) Однако тот принял начальника охраны холодно, посоветовал ему "служить без суеты", а составленную записку велел отнести непосредственному начальнику Фурсова — тогдашнему градоначальнику (с 9 мая 1880 г. по 10 марта 1881 г.) генерал-майору Александру Владимировичу Федорову{306}. Федоров был лаконичен: "Хорошо, я передам вашу записку Фурсову". Позднее при встрече с Кохом Федоров "произнес следующее в довольно саркастически-насмешливом тоне: "А Ваше ужасное заявление осталось без последствий, так как заявительница, по отзыву Василия Васильевича Фурсова, оказывается сумасшедшей барыней, словам и личности которой не следует придавать никакого значения…""{307}.