— Здравствуйте, а только, барин, я вас, кажись, не знаю, а вы меня по имени называете. — Тебя, Фекла, небось, все знают, все у тебя чай пьют, вот и те, которые в субботу-то проезжали… Не дала Фекла мне договорить, перебила: — Да уж про тех не вспоминайте, таких-то мне не надо, уж больно ругани много да скандалов. — А с чего они скандалили-то? — А вот спросите их — просто по пьяному делу, да у них что-то из-за 5 рублей все спор был. — Фекла, а кто ж ото они были? — спросил я. — А вот не знаю, впервые тогда их видела, может, вам скажет сосед Морозов, он их отвозил от меня. Послали за казаком Морозовым. A тем временем Фекла накрыла стол скатертью, подала самовар, заварила чайку да хлеба белого с маслом поставила на стол. Только стал я пить чай, входит казак Морозов: высокий, лет сорока, опрятный мужчина, вошёл, перекрестился: — Что угодно-с? — задал он вопрос. От него я узнал, что в субботу его работник Иван Старков отвозил от Фёклы в Нижнеувельскую двух каких-то пьяненьких парней в кожаных куртках, и что Старков, когда вернулся обратно, то говорил Морозову, что довёз их благополучно в Нижнеувельскую и они его даже угостили, и что Иван Старков находится на работе, на прииске. Послал я немедленно за Старковым. Через полчаса вошел и он в избу. Это был молодой, коренастый, с кудрявыми волосами, парень. По его походке, по голосу, когда он спросил, по какому делу его позвали, я почувствовал, что он и сам знает, зачем его позвали. Я спросил его только, довез ли он седоков до Нижнеувельской? Он растерянно ответил, что "не довез, они сошли раньше Нижнеувельской". Тогда я отвел его в сторону и тихо сказал ему: — Иван, я все знаю, помоги отыскать второго, того, который был с бородой, ведь он-то тебя и ввел в грех. Иван отшатнулся, он почувствовал, что его соучастие в убийстве стало известно. Вероятно, поэтому он не стал запираться или делать вид, что не понимает, о чем идет речь, и прямо ответил: — А кто он — я знать не могу, видел я его один раз… Да вот еще — не из Качкаря ли они? Они хотели сначала в Качкарь ехать, а потом велели в Нижнеувельскую. Качкарь — большой поселок, верстах в 30 от Kичигина. Через четверть часа я, урядник и Иван Старков выехали из Кичигина по направлению к Качкарю. Там, несмотря на все наши старания, установить личность преступника не удалось. На обратном пути я посадил Ивана рядом с собой, и, когда поехали по мягкой проселочной дороге, я попросил его рассказать, как это все произошло. Иван взглянул на меня и угрюмо ответил: — Не знаю ничего, они сошли с повозки, а что дальше стало, не знаю. Я ему заметил тогда: — А если бы так было, так зачем же хозяину говорил, что довёз их до Нижнеувельской благополучно, и они тебя угостили? Вместо ответа Иван еще более понурил голову, с минуту помолчал, а затем начал свою исповедь: — Так вот слушайте: выехали это мы из Кичигина, тот-то, помоложе, лёг в повозку и заснул, крепко пьян был, а другой-то бородой обращается ко мне и говорит: "вот что, Иван, помоги мне избавиться от этого человека, стоит он у меня на пути поперёк дороги". Я, конечно, на это ему сказал, что на такое дело я неспособен, а он продолжает: "Есть у меня в Качкаре дочка — красавица писаная, женю я тебя на ней, построю каменицу (каменный дом), и будете вы жить припеваючи". Долго я не соглашался на уговоры, но потом смотрю: тот-то злодей вынул из-за голенища нож и всадил его в грудь товарищу. Я тогда остановил лошадей, злодей стащил раненого с повозки, и я ему еще помог. На земле он всадил раненому нож в спину еще раза три, после чего тот испустил последний дух. Тогда убийца снял с него сапоги и вынул кошелек с деньгами, сколько было денег, не знаю, ну а потом убитого мы оба стащили в какую-то яму, так дело и кончилось, злодей, взяв сапоги и кошелек с деньгами, пошел куда-то в сторону, а я поехал в Нижнеувельскую, чтобы дома не показалось, что рано домой вернулся, ну вот и все, — так закончил Старков свой правдивый рассказ. Проезжая мимо места преступления, мы остановились и сошли с повозки. Старков объяснил нам, где именно был убит Спиридонов и как затем труп его поволокли и бросили в яму. Приблизительно через месяц времени начальник Троицкой тюрьмы попросил меня прибыть в тюрьму для допроса Старкова, который имеет сообщить что-то очень важное. Я приехал и узнал от Старкова, что в тюрьму доставлен Агафонов, тот самый, который вместе с ним убил Спиридонова. Именующий себя Агафоновым, как оказалось, похитил лошадь, его казаки задержали и так избили, что его пришлось лечить в больнице. При выписке из больницы он заплатить за лечение не мог и назвался бродягой[184], его передали в распоряжение городского следователя, который и заключил его, как бродягу, под стражу. Агафонов был лет 37, с небольшой бородой, красивыми глазами, имел вид интеллигентного человека, на мой вопрос — знает ли он Старкова (который стоял тут же) — Агафонов ответил, что видит его в первый раз, однако Старков при нем же подтвердил, что Агафонов — тот самый неизвестный, который зарезал Спиридонова. Агафонов, изобличенный впоследствии Морозовым и, в особенности, Фёклой, принёс повинную, объяснив, что хотел избавиться от Спиридонова, потому что тот угрожал донести на него, что он бродяга. Так удачно закончилось мое первое следствие об убийстве. В Саратовской Судебной палате[185] про это дело говорили, что будь у следователя насморк, убийство могло остаться неоткрытым"{401}. Один день начальника Сыскной полиции В.Г. Филиппова "В.Г. Филиппов вступил в заведование уголовной полицией всего с 1903 года, но за время своего управления сумел обратить состав её в такую сплочённую организацию, что деятельность её получила неизмеримо большую продуктивность. Способности отдельных агентов имеют в настоящее время большое значение, и В.Г. быстро выдвигает и отличает их, но общий средний уровень, даже при понижении, уже не будет влиять на деятельность учреждения, благодаря системе, введенной В.Г., и почти механической регулярности работы. Главная цель, которую преследует В.Г., это предупреждение преступлений и обезвреживание преступника, и, стремясь к ней, он, естественно, содействует уменьшению самой преступности. Являясь центром всего сложного механизма, называемого уголовной сыскной полицией, он почти не знает отдыха и умеет поспевать всюду, где требуется его знание или участие. Каждый петербуржец, над которым стряслось в последние пять-шесть лет какое-либо несчастие, наверное знает В.Г. и знает, как участливо он относится к пострадавшим и как энергично берется за дело. Интересен в этом отношении его рабочий день. В 10 часов утра он в своём кабинете, но до 10 часов внизу, у себя в квартире, он успел уже пересмотреть заведенные им дневные ведомости с кратким отчетом деятельности каждого стола, и, придя в канцелярию, он уже знает, кто что и сколько сделал, у какого чиновника и в каком участке сколько для производства дел и какие это дела. На столе в кабинете перед ним куча писем, телеграмм, прошений и заявлений. Сперва является его помощник, и В.Г. обсуждает с ним текущие дела, назначает наряды, слушает его доклад о ночных событиях и делает распоряжения. Перед ним на стене в общей раме висят портреты всех агентов. В.Г. считает лучшим способом знать их всех и помнит, кто из них и куда командирован. Направляя агента для специального поручения, он вынимает из общей рамки его портрет и поставит его на свое место только по окончании агентом возложенного на него дела. А дел — масса. Следом за помощником в кабинете В.Г. появляются друг за другом чиновники поручений с докладами о делах, находящихся в их производстве. В.Г. помнит каждое чуть-чуть интересное дело и следит за ходом его до самого окончания, иногда направляя дознание, если ему кажется, что чиновник или агент пошли по неверному пути. Замечательно простую и в то же время поразительную по результатам реформу он ввел при допросе преступника. Преступник всегда поначалу врет, запирается и старается замести все следы. Допрашивающий его чиновник в прежнее время тотчас поправлял его на вранье и, таким образом, или выказывал свое знание дела, или помогал преступнику врать более правдоподобно. В.Г. сразу увидел эту ошибку и указал, что никогда не надо мешать свободно врать человеку. Пусть врёт. Чем ему дать больше свободы, тем легче ему врать и совершенно спутаться. Вруну надо памятливым быть. Если он говорит правду, то, рассказывая об одном и том же, например, как он провёл такой-то день, он всегда расскажет одинаково главные факты. Врун же забудет все и все перепутает. Три рассказа, переданные им с промежутками, через день совершенно обличат его и доведут до признания. В.Г. сидит за своим столом, слушает доклады и в то же время пересматривает корреспонденцию, делая на каждой бумаге соответствующую пометку. Присланные телеграммы содержат донесения командированных в провинцию агентов, запросы провинциальной полиции, сообщения о задержании того или другого разыскиваемого лица. Письма заключают в себе большею частью анонимные доносы. Вот учреждение, где доносом, и даже анонимным, никогда не пренебрегают. Эти доносы исходят обыкновенно от оскорблённых любовниц или обманутых в дележе товарищей по преступлению. Понятно, они никогда не могут быть подписаны и в большинстве случаев заключают верное указание. Так, однажды по доносу избитой любовницы была арестована шайка из семерых беглых каторжников. В другой раз было предупреждено убийство, быть может, целой семьи. В.Г. делает на таких письмах отметки и направляет их к проверке, назначая на каждое дело особого агента. А в это время подле его уха почти беспрерывно трещит телефон, и он то и дело берёт в руки слуховую трубку. Судебный следователь просит разъяснений по делу о подследственном; важный барин сообщает о краже в его квартире, важная барыня торопится сообщить, что у неё пропала любимая ею собачонка, из участка сообщают об открытом им убийстве или самоубийстве и т. д., без конца, и, выслушивая эти сообщения, В.Г. тотчас через помощника отдаёт свои распоряжения, командирует агентов, посылает за справкой. Тут же, слушая доклад своего чиновника, он ни на минуту не теряет нити его рассказа и продолжает просматривать поданную ему корреспонденцию. Толстая пачка мало-помалу уменьшается, доклады окончены, инструкции розданы, последняя бумага прочитана. Начальник звонит и передает вошедшему курьеру прочитанную им корреспонденцию с пометками для передачи к исполнению, а тот, в свою очередь, передает ему несколько визитных карточек и листок с написанными фамилиями. Это список желающих его видеть и ожидающих в приёмном зале. — Проси! — говорит В.Г., и приём начинается. Круглым счетом ему приходится принять и выслушать ежедневно утром человек 10. Старики и старухи, мужчины и женщины, простые и привилегированные, с комическими и трагическими историями, с просьбами и жалобами, с делами уголовными и интимными — друг за другом садятся у стола В.Г. и открывают перед ним свои тайны. Чего не выслушает за это время приёма В.Г.! Вот естественная, но невыполнимая жалоба-просьба почтенной, богатой матери беспутного сына: — Ваше превосходительство, ведь он еще мальчик, всего на втором курсе, и она его совсем, совсем запутала. Вчера, — шепчет она с ужасом, — он выкрал у меня из ящика комода 600 рублей и отвез ей. Пригрозите ей, заставьте оставить его. Ведь есть взрослые. Пусть она их соблазняет и грабит. Ваше превосходительство, вы все можете! — Увы, но не это! Он сочувствует её горю, но помочь не может ничем. — Вы лучше пришлите ко мне вашего сына. Я попробую подействовать на него. — Ой, не поедет он! Испугается и не поедет… В.Г. разводит руками. — Что же я могу больше, сударыня!.. На смену являются муж и жена. Они в отчаянии. У них сбежал сын-второклассник, вероятно, начитавшись путешествий. В.Г. тотчас звонит и командирует агента. Рис. 77. Канцелярия Сыскной полиции на Офицерской, 28. 1916 год Раскрашенная дама свистящим шепотом передаёт, что один из её гостей, человек общества, украл у неё бриллиантовую брошку. Жена приходит с жалобою на беспутное поведение мужа, а другая пришла с требованием закрыть тотализатор. И В.Г. всех выслушивает, а время идёт и приближается к трём часам. День В.Г. начинается ранним утром. Он оканчивает приём и спускается к себе, чтобы вечером подняться снова. В половине восьмого он уже опять в рабочем кабинете, и опять у него приём. В эти часы являются чаще с семейными тайнами, и кабинет начальника уголовной полиции обращается иногда в исповедальную. Кончился вечерний приём, просмотрена вечерняя почта, В.Г. просматривает дневную ведомость, а его ждет работа: подготовка к докладу градоначальнику, просмотр докладов своих чиновников, которые исполняют иногда сложные поручения. Так под руководством В.Г. собран и разработан огромный материал об иоаннитах[186]. Наступает поздний час. Работа В.Г. за день кончена, но случись исключительное по обстановке преступление, и он тотчас будет уже там, производя первые дознания. Он не едет только туда, где дело раскрывается сразу, где преступник уже разгадан и преступление само по себе грубо и несложно, но всегда, когда преступник кажется загадочным, он уже является на место и руководит дознанием. Такова деятельность этого незаметного общественного деятеля, которому известны тайны чуть не всего Петербурга и в руках которого все нити общественной жизни сплетаются в запутанный клубок несчастий и преступлений, побед и поражений. Отдыхом В.Г. служит его любовное увлечение своими графиками и статистическими выходами, которые впоследствии послужат богатым вкладом в криминальную науку, фотографией, которую с помощью своего фотографа-художника он поставил на такую высоту…"{402} Под руководством В.Г. Филиппова СПбСП раскрыла несколько тысяч преступлений. Рассказы о даже самых резонансных из них потянут на дополнительный том. Поэтому мы были вынуждены ограничиться всего несколькими историями. Всем, кого интересуют другие расследования В.Г. Филиппова, посоветуем уже не раз упомянутую книгу петербургского исследователя Льва Лурье "Преступления в стиле модерн"[187]. Дело № 31. Убийство на станции дно "В деревне Поповщине, Михайловской волости, Порховского уезда, Псковской губ., расположенной верстах в 15-ти от станции "Дно" Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги, проживал крестьянин Иван Симанов, по занятию — торговец льном. С названным Симановым, слывшим за весьма зажиточного человека, жили, кроме жены, его сын Егор Симанов, с женою и 6-ю детьми в возрастах от 9-ти месяцев до 16-ти лет, и работник Фёдор Прокофьев. Вся семья Симанова помещалась в одной избе, где жил и названный выше работник. Вечером 23-го января 1907 года к Симанову, вся семья которого, кроме сына Егора, временно отлучившегося в город Порхов, была дома, явилось трое неизвестных людей. Видимо, между Симановым и приезжими произошел разговор делового характера. После этого гости пили чай в кругу его семьи и остались ночевать. В первом часу ночи в доме был погашен огонь. Утром следующего дня соседями Симанова было обнаружено, что как сам Симанов, так и вся его семья, включая грудного ребенка, убиты — взрослые ударами топоров и молотков, а дети ударами кинжала. Одна лишь 16-летняя внучка Симанова — Екатерина, тяжко раненная, проявляла слабые признаки жизни. В результате сведений, собранных на месте, немедленно вслед за обнаружением описанного злодеяния, выяснилось, что убийцы, которыми могли быть только неизвестные, ночевавшие у Симанова, выехали из дому последнего на взятой у него же лошади. Исчез при этом бывший у Симанова железный сундук, в котором находились деньги и процентные бумаги в сумме, известной лишь покойному Симанову. Вместе с тем было установлено, что неизвестные сели на поезд, отошедший в 4 часа утра со станции "Дно" в С.-Петербург. Сообщения об этом выдающемся по зверству преступлении были получены С.-Петербургской Сыскной Полицией от местного исправника. Ввиду дошедших до сведения Сыскной Полиции слухов о том, что неизвестные приехали к Симанову под предлогом покупки льна, возникло предположение, что среди участников убийства могло быть лицо, которому Симанов был известен как торговец льном. Поэтому было приступлено к немедленной проверке местных крестьян, бывших на замечании Сыскной Полиции вследствие тех или иных данных в отношении поведения их. В результате негласного дознания оказалось, что у Симанова ранее жил в работниках крестьянин деревни Люто той же Михайловской волости Дмитрий Николаев, отбывавший затем в Спасской полицейской части города С.-Петербурга за недозволенное ношение оружия месячный арест с 12 октября по 12 ноября 1906 г. Одновременно с Николаевым отбывали арест два несовершеннолетних крестьянина той же волости Андреев и Богданов. Оба они работали в одной из туфельных мастерских гор. С.-Петербурга. При опросе служащих этой мастерской были получены сведения, что Богданов, будучи в нетрезвом виде, еще до убийства Симанова, рассказывал о том, что в Спасской части Дмитрий Николаев сговаривался с каким-то рыжим арестантом ограбить Симаныча (так Николаев называл Симанова). Задержанные же Андреев и Богданов подтвердили, что Николаев указывал какому-то рыжему арестанту на Симанова как на зажиточного крестьянина и о чем-то с ним шептался.