– Странное дело. Похоже, мои предложения тут никого не интересуют. – Что вы, Александр Наумович! – вскричала Тонечка. – Извиняюсь, – буркнул режиссер. – Сосредоточились? – Мы… пытаемся, – Тонечке принесли тарелку, и теперь она нюхала пар. Пахло, между прочим, просто прекрасно. – Сценарий нужно переделать, – сказал Герман, чуть повысив голос. – Эдик, вы когда в съемки уходите? – Как… переделать? – обомлел режиссер. – Да он же утвержден! Вами утвержден, я извиняюсь!.. А кастинг? А сроки? Тонечка ела суп. Такой вкусный суп в этом особом буфете!.. – Ну и что, какая разница! Я же его не читал, когда утверждал!.. – Это вы напрасно, – заметила Тонечка. – Веселитесь, веселитесь. Переделывать сценарий будете вы. – Я?! Режиссер с размаху нахлобучил кепку, словно кепка могла как-то помочь ему в этой жизненной драме. Тонечка перестала есть и положила ложку. – Саша, – начала она, испуганно глядя на Германа, – это не мой сценарий! Я даже не знаю, о чем там речь! У меня заявка, вы сказали, что ее нужно было сдать вчера! Я не могу… переписывать чужие сценарии. – Ничего, научитесь. – Да мы в производство не уйдем! – режиссер Эдуард сорвал кепку, ничего она не помогает. – Александр Наумович, вы же все понимаете и про бюджет, и про группу! А простои кто будет оплачивать?! Да вы же сами утвердили!.. – Называйте меня Сашей, – сказал Герман режиссеру. – И не волнуйтесь. Вот Антонина. Она моментально поправит все огрехи. – Я не буду ничего поправлять! – А я вам не дам работу в следующий раз, – сказал Герман будничным тоном. – Просто не дам, и все. – Это шантаж. – И угрозы, – согласился Герман с удовольствием. – Подождите, будет еще подкуп. – А как же производство? – перебил режиссер. – Сроки?! Пожалейте вы нас, Александр Наумович! – Саша, – поправил Герман. – Я так решил как раз потому, что всех пожалел. Вас, Эдик, в первую очередь. Потом актеров. Снимать и играть такую… мутотень, должно быть, трудно. – Мы привыкли, – заметил режиссер. – Еще я пожалел себя. Мне абсолютно понятно, что никаких рейтингов канал не получит с таким сценарием. А у меня тоже бюджет и сроки!.. Тонечка, что вы смотрите на меня, как лишенец на управдома? Я предлагаю следующее. Тонечка, вы поправите диалоги. Секунду, дайте мне договорить! – И крепкой рукой он взял ее за запястье. – Это в первую очередь. Там, где сочтете нужным, поправите сюжет. Такие правки много времени не займут. Эдуард, вы проводите кастинг, утверждаете артистов, все, как предполагалось. Ну, с чем-нибудь мы потянем, сколько сможем! Допустим, я долго буду отсматривать главных героев. Группу распускать не станем, в производство пойдем по мере готовности текста. – Елки-моталки, – простонал Эдуард. – Вот влипли!.. – Ни штрафовать за простой, ни требовать соблюдения утвержденного графика с вас никто не будет. Попробуем немного… поднять планку, вы согласны? Эдик нахлобучил свою кепку на коленку и с досадой дернул ее, многострадальную, за козырек. – Да мы-то согласны, Александр Наумович! Мы давно согласны, только все это не вовремя. Ну, что вам наш проект, а? У вас таких два десятка! А мы уж готовы, а тут такое! Мы ж не авторское кино снимаем! – До авторского кино нам как до Китая на велосипеде, – перебил Герман. – Зрителей оно не интересует, меня тоже не слишком. Поэтому авторское кино мы снимать не будем, просто попробуем снять получше, чем обычно. Считайте, что у меня такая придурь. – Придурь, – повторил режиссер тоскливо. Тонечке стало его жалко: – Да вы не отчаивайтесь раньше времени, Эдуард, – сказала она. – Может, и не понадобится ничего переделывать. – Это в том смысле, что придурь завтра пройдет? – уточнил Герман, и Тонечка ничего не ответила. Он угадал. Конечно, пройдет! – Все в производстве, – продолжал Эдуард, – лето впереди, самое хлебное время! Говорят, Филиппов тоже запустился! А я в простоях погрязну. – Филиппов виски трескает, как чай, – сказал Герман и поморщился от воспоминания. – И орет на всю телекомпанию!.. – Из-за Светы? – спросил режиссер Эдуард. – Жалко девчонку, хорошая девчонка Светка! – Вы не знаете ее родственников? – спросила Тонечка быстро. – Дольчиковой? – Нет, откуда! Василия жену – эту знаю. Деловая баба, слов нет! Он за ней как за каменной стеной жил. Она то ли юрист, то ли адвокатша, и красивая! А Васька вечно у нее под носом со всеми подряд крутит! – Он женат? – удивилась Тонечка, и Эдик засмеялся. – А как же! В Москве все женатые, только в экспедициях разведенные! – А как зовут жену? – Зоя, – ответил почему-то Герман. – Какая вам разница, Тонечка. Как это какая, подумала Тонечка стремительно. Выходит, пьяный Филиппов убивался по своей молодой возлюбленной, а собирался звонить жене, чтобы она «все уладила»? Как хотите, а это странно. И спросила вслух: – Эдик, вы не знаете, у Василия есть недоброжелатели? Только такие, настоящие? Чтоб с угрозами звонить, например? – Да у нас тут все друг другу недоброжелатели, особенно когда один в производстве, а второй лапу сосет, вы не в курсе? Вы ж наша! А Васька что? Как все. Может, конечно, бабы ему и грозят карой небесной, когда он их бросает, этого сказать не могу, а так… – Он прямо герой-любовник, да? – уточнила Тонечка, вспоминая пьяненького Василия, его слезы, сопли, вопли. – Орел-мужчина? – Орел, – сказал Герман. – Давайте в павильон вернемся, у нас все же работа. Гори она огнем, от души добавила про себя сценаристка. Провались все пропадом, подумал режиссер. Получится хороший фильм, решил продюсер. – У нас что-то случилось, – выпалила Тонечка. – У нас все в порядке. – Господи, что могло случиться? С мамой?! Герман сбоку посмотрел на нее. Она вдруг дернула ручку автомобильной двери и чуть не вывалилась на ходу. Он надавил на тормоз. – Тонечка, черт вас побери! Машина встала. Тонечка выскочила и помчалась со всех ног, изо всех сил. Герман приткнулся позади черной представительской «Ауди», перегородившей ворота и хлипкую калитку, посидел, подумал и зашел на участок. Дом с высоким крылечком и пристроенной терраской был как из старого кино, герои которого то и дело восклицали: «А теперь на дачу! Поедем на дачу!» Отмытые после зимы окна сияли на закатном солнце, дикий виноград, обвивший сосну и крышу терраски, еще не взялся зеленеть, но чувствовалось, что вот-вот. Рамы старинные, с частым переплетом, ухоженные, недавно выкрашенные, да и вообще дом, как Тонечка, производил впечатление… веселья и жизнерадостности. Видно было, что его любят и ухаживают за ним. На крыльце, на особой циновке стояли чистые резиновые сапоги, на перилах в детской лейке с желтым цветком на боку – первые нарциссы, целая охапка. Герман постучал в переплет двери и заглянул: – Можно? Ему показалось, что в комнате уйма людей и все одновременно и очень громко говорят. Девчонка с хвостом на голове оглянулась, скользнула по нему взглядом и опять заговорила, громко и сердито. Герман помялся в дверях и зашел. – Ну и что?! – запальчиво говорила девчонка – С кем не бывает! Она что, виновата?! А Даня нас провожал!.. – Я провожал, – соглашался высоченный, худой, очень симпатичный парень. – Пап, я же тебе позвонил!..