Спохватился Степан: незачем Аксинье знать обо всех намереньях его и ошибках. Да только рот оказался дырявым мешком, из коего сыпалось все. Сказал куда больше, чем намеревался. Он замолк. – Ежели не дочь, ты бы не появился в моем доме? – раскрыла Аксинья уста. Знахарка и так знала ответ. Он не раз терзал ее душу, заставлял бояться будущего. – Не ведаю, – ответил Строганов, и от честности его Аксинья вздрогнула, словно от удара кнутом. Да, тот Степан остался в прошлом, а рядом с ней был другой мужчина, близкий, любимый. Не разрушат воспоминания ее горькое, грешное, долгожданное счастье. Глава 3. Дар 1. Доброта На Преподобного Харитона Исповедника[74]Дуня все утро заливалась слезами. Ее причитания, нежданно раскатистые, неслись по двору: – Матушка да батюшка, давно вы в могиле,Не утрете мои слезоньки, родные да милые.Прощаюсь я с жизнью девичьей, с волей вольною,И сердце заходится, и плакаться больно… Вместе с девкой завыли собаки, и в горнице раздался дружный смех. Хихикала сестра невесты Маня, хохотала, дрыгая ногами, Нютка, улыбалась Аксинья. Так забавно звучал причет вместе с печальным «у-у-у» псов, сочувствующих девке. Не выдержала сама Дуня – залилась смехом, вытерла слезы с полного лица. – Псы ишь как стараются, хотят яства с праздничного стола вкусить, – хмыкнула Маня. – Всем угощенье достанется – и до собак дело дойдет, – подтвердила Аксинья. – Скорей бы, скорей. – Дуня уже забыла о поводе для смеха. Она сжимала руки в беспокойстве. Аксинья понимала девичье нетерпение. Если жених по сердцу, время до венчания тянется бесконечно. По обычаю невесте следовало быть с незамужними подругами, но Дуня вцепилась в Аксинью и повторяла: «Не уходи». Сейчас она вытолкала сестру и Нютку, сжала в руках душегрею, спросила, побледнев точно снег: – Аксинья Васильевна, скажи ты мне, что происходит меж мужем и женой? – Дуня, и радость, и огорчение, и… – Да не о том я! – Дуня всплеснула руками, полные мягкие пальцы ее не знали покоя. – Я про ночь, про тайное. Аксинья глядела на молодую невесту и не находила слов. Как описать? Что сказать девке? У всякой найдется свой ответ. – Все хорошо будет, Дуня. Любишь ты жениха своего, и Хмур будет ценить тебя. Не бойся, золотая моя. – Не сказала ничего мудрого, а Дуняша обняла так крепко, с такой благодарностью, точно открыла какой секрет. – Как не огорчить мужа своего? Я каждую минуточку боюсь, что разочаруется он… Эх, Дуня, нашла, у кого спрашивать совета! Будто ведьма, живущая столько лет во грехе, могла что-то знать о святом таинстве брака. Аксинья согласилась быть посаженной матерью, подарила ткани и каменья на невестин наряд. Тончайшая белая рубаха, красный сарафан с шелковыми вставками, расшитый сердоликом, сапожки на высоких каблуках, кои стали носить недавно. Невеста, высокая, полная, была хороша. «Пусть все ладно будет», – Аксинья натирала растолченным молодилом бледные щеки Дуняши, вспоминала, как спросила Хмура в лоб: не ты ль жену свою погубил? Думала, пошлет в преисподнюю казак, а он все рассказал… Как жену взял себе по сердцу, как счастливы были… Да недолго. Хворь унесла счастье – а мужик не роптал, да и сестрица жены помогала. Годы шли вереницей, от жены остались только глаза, они плакали, гневались, молили о помощи. Не выдержала сестрица, дала травы ядовитой – мол, нельзя так страдать плоти и душе человечьей. Скрыли ото всех правду, словно в колодец глубокий забросили. Отмаливала грех сестрица, винил себя Хмур, что не уберег жену… Только пора забыть о прошлом. «Не противься судьбе, Никита Фомич, и она тебя наградит». – Аксинья желала непростому Хмуру и Дуняше счастья. Пусть кто-то венчается, а не во грехе живет. Все прошло быстро, Дуняша от волнения чуть не упала оземь, и голос ее дрожал, и вся она трепетала, словно осинка. Жених в добром темном кафтане казался невозмутимым, и суровое лицо стало благостным. Лишь когда батюшка трижды сказал: «Обручается раб Божий Никита рабе Божией Евдокии», Хмур схватил за плечи невесту, статную, с него ростом, откинув покров, впился в губы ее – путник, изнемогающий от жажды. * * * Бедро ягненка, утка, дичь, всяческие пироги, варенье и пастила – стол ломился. Степан Строганов не скупился, устраивая свадьбу одного из лучших своих людей. Да только Аксинье изобилие было не в радость. Посидев недолго за обильным свадебным столом, она вернулась в горницу и крепко обняла бадью. Что-то невообразимо тошное, мерзкое поднималось в ее утробе, подкатывало кислой оскоминой, выливалось тонкой струей, откатывало – и все начиналось сызнова. Испарина покрыла ее тело. Не по-осеннему горячий воздух, напоенный ароматами яств, томил и внушал отвращение. – Мамушка, как ты? – заботливая Нютка зашла в клеть, позевала и, скинув нарядный сарафан, легла рядом. – Худо мне… Кажется, жадность объяла, лишнее вкусила. – А Дуня с Хмуром уже… Сказали, что доброе свершилось[75], – возбужденно тараторила Нютка. Мать представила, что десятилетняя дочь сейчас примется выяснять, что за «доброе», как оно свершилось, поежилась. Да только Нютка пошла другой тропкой. – А когда вы с отцом меня замуж выдадите? – Тебе уже не терпится? – Аксинья, не выдержав, засмеялась. – А что? Уже скоро. Да? – Через несколько лет. – Мать вспомнила: всего каких-то пять лет, и Нютка станет невестой. Страх! – Я сразу говорю: за старого да безобразного не пойду. Ищите доброго молодца. – Батюшке твоему передам. Обещаю, все, что можно, для тебя, душа моя, сделаю. Нютка уже закрыла глаза и, кажется, угомонилась. Аксинья долго еще сплевывала отвратное месиво в бадью, кашляла, но ее дочь спала праведным сном. * * * – Мяу! – Кто-то щекотал ее ухо, тыкался мокрым носом, пытаясь разбудить хозяйку. Аксинья нехотя открыла глаза, ощутила во рту кислую оскомину, всплыло откуда-то: «Словно кошки в рот нагадили», не удержалась, улыбнулась. – Посыпася, – радостно заверещали под ухом. Так будил ее Игнашка Неждан. И вместе с ним мурлыкал кот, требуя внимания. Аксинья не забирала мальца в свою горницу, знала, что домочадцы с неодобрением отнесутся к такой вольности. Игнашка иногда проскальзывал к ней ранним утром, что-то говорил на непонятном своем языке, обнимал. Мальчонке не хватало матери, и Аксинья жалела его и делала для приемыша что могла. – Опять он здесь? – Синие Нюткины глаза с возмущением взирали на мальчонку. – Малый он еще, забота да ласка нужны всем, доченька. – Он же… – Нютка спросонья искала слова, – чужой. – Агафья, мать его, умерла на моих руках. Сын подруги – тоже родич. – Так ты всех детей окрест соберешь. – Нютка вылезла из-под одеяла, подцепила смятый праздничный сарафан и, гордо подняв голову, пошла прочь из горницы. – Стой-ка! – окликнула ее Аксинья. Кот урчал и тыкался ей в бок, Игнашка замер, понимая, что речь идет о нем. – Без сострадания и жить нельзя на белом свете. Как бы мы ни грешили, каких худых дел бы мы ни творили, всегда должны помнить: есть сирые да хворые, слабые да беззащитные, кому нужна наша помощь. Забыть о том – поддаться диаволу. Завтра же пойдем в храм и оделим нищих пожертвованиями. Нюта кивнула. Но мать знала, что ревность заглушала в ней христианскую доброту и жалость к сирому Игнашке.