— Гарантирую, с ним всё хорошо. Матерям (да и отцам) свойственно усиленно переживать за своих детей, поэтому… Перебиваю печальным голосом: — У него их нет. Джексон снижает скорость автомобиля, издавая вздох, словно в один миг его сердце оборвалось. — Что с ними произошло? — с меланхолией интересуется он. — Погибли в авиакатастрофе, — отвечаю и раскрываю ему правду о его жизни, которую знал лишь Питер. Он делает нахмуренное лицо и страдальчески зажмуривается, будто пытается отогнать непрошеные воспоминания. — Мне искренне жаль его. Мне известно, что есть жизнь без одного родителя, а в его ситуации… — Он резко приумолкает. — Поэтому я и просила тебя быть снисходительным к нему и дать мне возможность поговорить с ним наедине… — умоляюще произношу я. Но его доброта и сострадание снижают обороты. — Если бы кто-то не хотел причинить ему морального и физического зла, то да, но все иначе, поэтому нет, — укоризненно провозглашает он. — Но, Джексон!.. — подаюсь в его сторону, вытягивая шею. — Моя горячо любимая, а ты не думала, на что мне жизнь, если не будет тебя? — Его сокрушенный, глубоко трогательный голос пронизывает меня. — Тоже самое могу и я сказать тебе. — Обещаешь, что не поедешь к нему одна? Что я могу ответить, если это важно для моей любви? Только согласиться. — Постараюсь. Проходит пять минут. — Я попытаюсь попросить помощи у Тайлера, он поможет разузнать, что за враги у Даниэля, и где он может быть. — Я буду благодарна тебе, Джексон. — Его бабушка и дедушка обрадуются и, быть может, это подарит им лучик надежды на то, что с ним действительно ничего не случилось. Я решаю начать говорить о своих происшествиях: — Я ушла из дома, поругалась с матерью, забрала вещи и… — Я так и понял по твоему голосу. Я же всё чувствую, помнишь? — Смотрит на меня и светлеет лицом. Я широко улыбаюсь, озаряясь исходящим от него светом. — Она продолжает отпираться? — Джексон, она перешла всевозможные границы, считает всех в округе предателями, поругалась с мужчиной, Марком, я рассказывала тебе про него… Все это время я тешила себя пустыми иллюзиями, считая, что она свыкнется со временем с тем, что мы вместе. Мама все еще носит в сердце всепожирающую злобу и твердую ненависть к твоей семье. — Она угрожала? Я киваю, перебирая ее слова вслух: — «Если ты уйдешь сейчас, то я сделаю все, чтобы разлучить тебя и эту тварь, которая прилипла к тебе. С завтрашнего дня буду искать способы связаться с семьей Гонсалесов, сообщу родителям его наивной девушки, чтобы отвели ее от такого изменщика…» Джексон уставляется на меня, стиснув зубы, поигрывая желваками. — К чертовой матери бы их всех послать! — огрызается он и небрежно добавляет: — Против нас весь мир! — стукает по рулевому колесу. — В ней воспалилась страстная жажда причинять страдания другим. Ярость не дает ни минуты покоя. Она пылает изощренной жестокостью по отношению к нам. С опущенной головой поглядываю на свои сплетенные руки. — Да, но… — уныло бормочу я. — Джексон, если моя мама против нас, это еще не означает, что против нас весь мир. Он объят страхом, что родители Беллы узнают раньше о нас, чем сама Белла? А что, если в этом и выход? Если он не сможет признаться, так пусть моя мама сделает это за него. — Я в замешательстве, как огородить тебя ото всего… — с горечью признается он, снизив тон голоса, но я вижу, что его рассудок переваривает другие мысли. — Джексон, проблемы образуются потому, что мы не идем на искупление, мы признаем ошибки, только говоря о них друг с другом, но пока ни Белла, ни Даниэль не знают всей правды. И поэтому, сделав один шаг вперед, к любви, мы одновременно делаем два шага назад. — И что ты предлагаешь? — незлобно сетует он. — В один прием отрезать им мысль, что мы любим и рождены друг для друга? Я пожимаю плечами, вздыхая: — Я не знаю, как лучше, Джексон, но я устала от того, что мы живем на краю лжи. Пусть даже так, — указываю рукой. — Может, хоть камень с души опустим. Перейдя к теме беседы о наших счастливых Ритчелл и Питере, готовящихся к свадьбе, настроение начинает улучшаться. Между разговором Джексон сообщает: — Мы почти доехали до малоизвестного места. Я снял нам квартиру, это не роскошь, но для первого времени подойдет. Будем вместе жить… — я успеваю распахнуть врата радости в своем страдающем сердце, ведь это моя мечта жить с ним, — …но до тех пор, пока не разберемся со всеми проблемами и не переедем в Нью-Йорк. Радость миновала. Не переедем в Нью-Йорк? — Не перее… что? Куда? — расширяю глаза от изумления, снимая ремни безопасности. — Милана, в Нью-Йорке безопаснее и свободнее. Об этом мы поговорим позже. Выходи. Мы на месте. — Ничего не понимаю, — сглатываю слюну. — А у меня ты спросил, хочу ли я переезжать в Нью-Йорк? — гнев начинает возрастать. — У меня неоконченное образование, контракт с агентс… — Милана, я же не говорю, что мы улетим сию минуту, — он уничтожает разделяющее нас пространство, приближаясь ко мне, но я отодвигаю его руками, упираясь в грудь. — Без модельного агентства и диплома психолога ты не останешься. — Джексон, как ты можешь всё решать за меня? — Мои глаза сверкают негодованием. — И… и к чему все это? Почему мы не можем жить в той усадьбе, которую ты купил? Что-то кроется за этой блуждающей улыбкой. — Малышка, там рискованно. Ты же не хочешь, чтобы наша жизнь превратилась в кошмар? В конце концов этого не избежать, так как мы оба публичные, но только не сейчас… — В его зеленых глазах — страх. — Могу попросить тебя не спрашивать об этом? Я делаю всё для нас, помни об этом. — В голосе — нечеловеческая мука. Он обогащен думами, о которых не желает мне говорить. Может, это как-то связано с тем, что он подписался стать преемником компании Брендона? Джексон прислоняет ладонь к моему лицу, я трусь щекой, сбрасывая дурное предчувствие, но что-то заставляет меня переживать за него. За всеми его поступками стоит обрывистый мосток. — Ты что-то недоговариваешь, Джексон, — осмеливаюсь ему сказать. Он, закрывая глаза, в уголках которых скрывается горечь, молча одаряет поцелуями тыльную сторону моей ладони и покрывает ею свою щеку, как делал это мне. В такие минуты он становится очень милым. Своим воздействием он смягчает, поселившуюся во мне, внутреннюю тяжесть. — Идем, — говорю я, обратив внимание, что время 03.47. — Идем, — отвечает Джексон. — Не суди строго маленькое убранство. Это скоропалительное решение — времени выбирать было ничтожно мало. Я включаю кнопку лифта: — Ты всегда говоришь так, а затем оказывается, что там царские палаты, протянувшиеся в километр. — Несмотря на позднее время и длинный эмоциональный день, меня угораздило еще и пошутить. — Вот и увидишь, — смеется Джексон, тыкая на десятый этаж и снимая с себя бейсболку, — всё не так. По крайней мере на этот раз. Открывая дверь, мы входим в темноту, в коридор. Джексон включает свет во всех трех комнатах, располагающихся перед нами, и я, беглым взглядом пробежав по квартире, разеваю рот. — Она восхитительна, пусть даже и небольших размеров! — заверяю я, широким взмахом руки обводя пространство. Левее всех располагается кухонный деревянный гарнитур светло-коричневого оттенка, по центру, из полупрозрачной, мозаичной двери виднеется ванная комната, а правее — спальня, которую хочется скорее увидеть. Сделав несколько шагов вперед по махровому пушистому бежевому ковру, я улыбаюсь, разглядывая составляющие комнаты, созданной в кремовом тоне. Спальня с альковом, в котором покоится кровать, чарует глаз. Вверху, на потолке вкраплены светильники, предоставляющие романтичную атмосферную нотку. Сзади кровати, в стене повешены три полки, каждая из которых заставлена книгами. Ниша прикрывается белым занавесом, рядом с которым стоит белоснежный пуфик, сверху него оставлена кем-то книга, вероятно, прежними жителями. Удлиненный письменный стол и в комплекте с ним два кресла со шкафом искусно подходят под интерьер спальни. В конце комнаты — балкон с открытым видом на город, с двумя креслами-качалками, одетыми в пушистые покрывала. «Сесть бы сейчас в одно из них и наблюдать за звездами». — Мы… мы… правда будем здесь вместе жить? — от счастья заикаюсь я, прижимая ладони к своим щекам. Он улыбается, медленно покачивая головой. — Спасибо тебе, Джексон, за всё и… — с чувством невыразимой благодарности начинаю я и замолкаю, не в силах сказать. Он без слов обнимает меня сзади, целуя в затылок, и я растворяюсь в прикосновениях. — Мне нужно разобрать сумки, — шепчет в ушко, пуская горячий воздух, — а ты пока изучай апартаменты душевого типа. — Душевного типа апартаменты прошли цензуру, осталось оценить ванную, — тихонько смеюсь я и, зевая, прикрываю рот ладонью. Этот смех, как детское веселье, как глоток воды. И он льется из меня каждый раз, когда я нахожусь рядом с любимым. Джексон разбирает привезенные им два ларца вещей, я принимаю ванную — снимаю косметику с лица, надеваю свою любимую черную широкую длинную футболку и делаю на голове гульку. Свои вещи я разберу в другой день. Я сижу маленьким комочком в кресле-качалке, взирая на звездные миры. Чувствую, боль прогрессирует. Память продолжает хранить последний разговор с матерью. Мы так отдалились друг от друга, за считанные дни. Мне никогда не будет ясно, зачем она так поступает, зачем распускает туман на сердце, черный-черный, от которого тяжело дышать.