Вот она и призналась, что мечтала обо мне! А сама-то на днях, когда мы сидели в беседке с Ритчелл-Жозефиной и Питером, молвила, что была мала и не понимала, любит ли она меня иль нет. Неприятные чувства образуются при упоминании о Софии. На внешность девушка не была дурной, на что я и был схваченным, (не верил, что внешняя оболочка может быть ошибочной) а внутри — в неё вселился словно дьявол, изгрызавший все её благородные черты. И то, как она могла поступить со мной затем, по мотивам ревности, до сей поры трудно осознать и выкинуть из жизни этот кусок, при котором я мог кровожадно быть унесенным в бескрайние горизонты, не насытившись жизнью. Тайлер узнавал о ее несчастной судьбе, предопределившей расцвет ее жизни в заточении. Богатство ее родителей не смогло предпринять никаких мер, чтобы ту отстранили от наказания. Выходит, материальные блага не всегда разрешают проблемы. И наступает день, когда расплачиваться следует исключительно собой. Неужели девушки, которыми управляет знойная ревность, способны на самые жестокие поступки? Что внутри у такого человека? Мало верится, что там живет хоть частица, сотканная из доброты и сострадания. Помимо брезгливости, омерзения к этой злостной душе во мне закралось и чувство глубокого сожаления… Как низко может пасть переполненный злобой человек и в два счета утратить человеческий облик. — Причём после, мне говорили, что я была главной претенденткой на эту роль! Я наизусть знала весь сценарий! Изредка я спрашиваю себя: «Милана, а почему ты не рассмотрела возможность быть актрисой?» Эмоциональность пресыщена, искренность тоже, но я отнюдь не лишена робости, стеснения, смущения… Но ведь это тоже плюсы, да?! Какой актер без этих качеств? Нет! Я бы смогла бы… О! Я смогла бы! — Кто бы сию секунду взглянул на эту разъяренную Джульетту, тот бы увидел, какая твердая настойчивость и уверенность наполняет её. Сомневаюсь о сообщенной ею робости. «Но об этом лучше не проговориться вслух. Шума будет, уж особенно в ванной, в которой, как мне кажется, мы будем ночевать сегодня, судя по неумолкаемой речи Миланы. «Не зря ее Питер зовет болтушкой». Если затронуть живые нити души этой прекрасной девицы, она пойдет по головам и достигнет желаемого. Это качество в ней вызывает во мне чувство гордости. — И я должна была быть рядом с тобой! О… как бы мы сыграли с тобой… Настоящая влюбленная парочка!.. Ты же представь, романтика какая, мы бы сыграли так, что нам бы все поверили! Все бы поверили в нашу любовь! А, подумать, зачем нам играть, будучи уже влюбленными друг в друга, согласен? — Пушистость ее фраз позволяет не сходить улыбки с моего лица, оттого уже и скулы напряглись. — Нам бы стояло только выучить текст и всё. И… взглянув друг на друга… — мечтательно закатывает кверху глаза, — мы бы… утонули в очах… Ну как же, как же на моем, на законном моем месте была эта Софушка, как ее прозвали в классе!.. И ты пялился на нее, а не на кого следует!.. — бунтует она громогласными восклицаниями, пускаясь в откровения. — Никогда не слышал столь пронзительных высказываний. Любимая, — едва сдерживаю хохот, иначе снова обозлится, как она это любит делать, «девушка же», — если я признаюсь, что, когда искусно, — возвышаю тон голоса, — излагал отрывок, я думал о вас, вы угомоните свой ревностный пыл? — чмокаю ее в висок и пытаюсь припомнить строки из произведения. «Не только же ей наизусть знать тот текст. Не так давно я сам перечитывал трагедии У. Шекспира». — Сомневаюсь! Как можно думать обо мне, забыв при этом любовные строки, льющиеся у этого гениального писателя из самых нот сердца? — ввязывается со мной в перепалку. — Наоборот, ты бы мог таким образом признаться в любви… — А ты не мыслила, что не припомнить слова можно в случае, если чрезмерно быть погруженным в чувства, не дающие сигналы в мозг? — Джексон, да сознайся, ты не выучил строки, вот так и запамятовал! — Это вызов, это самый настоящий вызов. «Ну, память, выручай». Демонстрирую свои актерские навыки: — «Меня плащом укроет ночь. Была бы Лишь ты тепла со мною. Если ж нет, Предпочитаю смерть от их ударов, Чем долгий век без нежности твоей20». Сделав стон потрясения, Милана приподнимается и, глядя мне в глаза, произносит удивленным голосом следующую строку: — Кто показал тебе сюда дорогу?21 Отвечаю, с простодушной радостью поддавшись обаянию ее пораженной наповал улыбки: — «Ее нашла любовь. Я не моряк, Но если б ты была на крае света, Немедля мига, я бы, не страшась, Пустился в море за таким товаром22». Огорошенным взглядом, полураскрыв рот, Милана смотрит на меня и покачивает головой. — Ты помнишь? — Милая, а ты во мне сомневалась, — подмечаю со смешком я. — По правде, я перечитывал недавно книгу. — И УЧИЛ? — визжит она от произведенного на нее шока. — Ну как учил. Что-то мне помнилось с тех времен, а что-то само проникло в голову и неплохо укоренилось. Хочу сказать, что знания, почерпнутые из книг, (а я полюбил классику) благотворно повлияли на меня. Ты мне говорила, что, когда ты пишешь книгу и поглощаешь себя в этом процессе так, то не замечаешь ход реальной жизни. И, знаешь, я тоже это делал, погружался в другой мир, когда совсем было худо… — И чтобы не углубляться в это, продолжаю: — Я полностью изменил отношение к отдельным вещам благодаря литературе. И я виню себя, что не читал ранее и с презрением относился к Питеру, который ночи напролет сидел с книгами. Кстати, его детектив я так и не прочел. Но сделаю это только после твоего романа. Она широко улыбается и такие большие ямочки, которые я безумно люблю, проявляются на ее личике. — Мы много друг о друге ещё не знаем, — обнимает меня за шею с бесконечной ласковостью. — Милая, я тебе больше скажу, мы сами не знаем себя так хорошо, как предполагаем. — Обмякая уже который час в воде, сгорая от желания переместиться на сушу, я двойственно шуточно спрашиваю: — Свет мой, как никак ты решилась перевоплотиться в русалку? — С чего ты взял? — Она совсем не понимает. Говорю уже без намеков, кашлянув: — Может, нам уже пора? — Куда пора? — невинно смеется она. Нет, она издевается. — В мир сна и грез, малышка, — наконец смеюсь я. — Аа, — хохочет она, — да-да. Я… — о чем-то думает она постороннем, — Выходим, да. Перебравшись в спальное ложе, укутавшись в объятиях друг друга, как ни странно девушка отдается полному молчанию. — Что тебя занимает, милая? — Джексон… — говорит тоненьким голоском, застланная одной мыслью, — Роза и Джек, Джульетта и Ромео… их истории отчасти так схожи с нашей. Я понимаю, к чему она клонит, но выясняю, случайно бросив взгляд на стену, на часы, указывающие 01:00: — Ты про… — Я про то, что великая любовь может быть разрушенной из-за таких малосущественных причин. Джульетта не смогла быть с Ромео, поскольку принадлежала к враждебному роду… — Секунда отделяет ее от истинных дум, вертящихся в голове ураганом: — Ключевой фигурой в роду Монтекки выступает твоя мама, а в моем, Капулетти — моя мама. Развив мысль, прихожу к тому, что помимо этих схожих черт имеется и то, что меня принуждают женить на графине Белле, как принуждали Джульетту. Чтобы успокоить и себя, и Милану произношу, гладя ладонью по ее волосам: — Это всего лишь сказка, малышка. Она вздыхает, безмолвно соглашаясь со мной, уткнувшись в мою шею. — Клянусь, я отгорожу любую тварь, посмеющую к тебе прикоснуться! И ни за что не оставлю тебя! — восклицаю с негодованием я, припомнив последние встречи с Брендоном и выдвинутые им мне условия. — Счастье в мгновении? — шепчет она, крепче прижимая меня к себе. — Счастье в мгновении, — медленно и с нежностью целую ее в лоб. Плавно перейдя к беседе о годах, проведенных в разлуке, мы — несчастные влюбленные — поочередно описываем всё, вплоть до мелочей: о чем думали, что делали, какими надеждами были полны наши души и как берегли мы наши воспоминания, которые яркой звездой горят в нас. Милана цитирует мысль из своей книги, которую я с нетерпением жду в бумажном варианте: «Насколько близок нам человек, настолько и дороже нам память о нём». И жизни мало, чтобы восполнить каждый день, который мы провели не вместе. Глава 32 Джексон Проснувшись спозаранку, взглянув на спящее нежнейшее существо, сладко сопящее, которое, опершись на маленькую ручку щекой, погружено в крепкий сон, я целую её сомкнутые губы, который глубокой ночью беспрерывно журчали слова. Аккуратно встав с постели, натянув на себя штаны, я на цыпочках захожу на балкон, физически ощущая себя гораздо лучше, чем в другие дни. Недуг отступил, но на его смену пришел новый. Моральный уровень на нулевой отметке. Не могу свыкнуться с той мыслью, что мои спокойные дни пролетели и счастливое время миновало. Гложущие мысли о кознях мистера Гонсалеса сверлят мозг. Не сводя глаз с бесконечного горизонта, зевая, я мрачно взглядываю на нависшие над городом угрюмые тучи. Солнце не всплывает. Птицы умолкли. Живое возвещает о начинавшейся незримой битве, к которой я мысленно готовлюсь. В каждом постороннем звуке мне только и слышится постылый, с оттенком высокомерия голос Брендона, а перед глазами встаёт его рослая фигура с самодовольной физиономией. Ненароком его прозывают каменной глыбой, смеющей встать на чужом пути, исходящий воздух которого помешает его богатому, вседозволенному житию. Измыслив грядущий план, я совершенно выпустил из виду, что моё сердце решилось на благородный поступок на объединение двух разлученных, но нуждающихся друг в друге душ. Уверенность в том, что отчаявшийся придет не только в назначенное время, но и часом, а то и более, раньше, возрастает во мне при мысли, как он упал на колени, в преддверии события, снизойденного на него с небес. После окончания выступления у них будет время, чтобы поговорить, наконец, друг с другом и прийти к прощению Часы в спокойном ритме бегут к смертельным минутам. До дефиле ещё целых восемь часов, но решительные секунды настают. — Да, — вполголоса отвечаю раннему звонку тревожащегося Тайлера, прикрыв дверь, чтобы не разбудить Милану, но с опаской я не перестаю поглядывать в оконце, проверяя, спит ли она или уже проснулась. То, к чему я пришел, ей посчитается эгоистичным, опрометчивым и неблагоразумным. Обогатится ее сознание правдой тогда, когда мы с безмятежной душой помашем рукой Мадриду, сидя в самолете. — Охрана будет выдвигаться вместе с вами ровно в час дня, — монотонным голосом произносит он. — Паспорта на другие имена для подстраховки на тебя и на Милану подготовлены. Вылет в полночь, как и договаривались, — еле выдержанным тоном ставит меня в известность телохранитель. «Прости, любимая, но всё это ради твоего блага и моего», — проговариваю про себя. Мысль, что Милана осознает мою заботу, сулит надежду о ее прощении. Как только миновал вчерашний второй разговор с Тайлером, я чётко для себя рассудил, что не могу поступить по-другому, как отгородить нас только таким путём. Изначально это был самый крайний вариант, а затем он же оказался единственным. Жалкое препятствие, но оно вселяет уверенность, что что-то может измениться. На случай если все удастся, то мы будем в самом отдалённом месте в Нью-Йорке. До свадьбы брата есть время и за этот срок мы попытаемся что-нибудь придумать, подключив к делу отца. — Благодарю за то, что ты… Он безотлагательно перебивает: — Я не поддерживаю этой затеи, Джексон… И ты же соображаешь, что это незаконно? — сетует он скрипучим голосом. — Я согласился исключительно только из-за твоих уговоров… Это рискованный и сумасбродный поступок, невозможно рискованный. Один шаг к нему ускорит катастрофу. Безумие считать, что даже, если все благополучно обернется, то не придется иметь дело с последствиями. — Тайлер, осуждение в данном случае нагромождается только на мою совесть, что я применяю ложь. И только. Тебя, даю гарантию, никто не будет ни в чем упрекать, — швыряю я словами. С таким поворотом дел, когда неясные угрозы целиком сосредоточены на нас с Миланой, когда нельзя произнести и одного слова, ибо оно может быть подслушано, трудно прийти к иному убеждению, как к скорейшему отъезду. — Не только, — с несвойственным ему возражением он говорит мне. — Ты известный человек, что будет, если узнается, какими способами ты воспользовался?.. Несмываемое пятно позора повиснет на тебе и твоей компании!