* * * По коридору, в котором в суматохе мелькают фигуры участников дефиле, я, цепляясь то за одну мысль, то за другую, так еще и в этих перчатках, являющимися уже влажными от мокрых ладоней, пока Милана зависла в женской гримерной комнате, увлекаюсь в беседу незатихающих жизнерадостных детей, поджидающих у двери мою любимую. Они еще не знают жизни, не знают, как подчас бывает трудно принимать те или иные решения, от которых зависит твое будущее. Им предстоит пройти столько испытаний, чтобы воссоздать свой жизненный путь. Я и сам был когда-то таким же, беззаботно вовлеченным в процесс игры в машинки… Собирал конструктор, строил дома, из бумаги делал самолетики и пускал их по двору, резвясь, совершенно не задумываясь ни о чем. Не забыть и как я приносил домой брошенных кошек и щенков, умоляя маму отвезти их в приют или забрать себе, но на второе мама выражала отказ, поэтому и с неохотой отвозила животных в убежище. По сей день помню, когда Ник на мой семилетний день рождения подарил мне одежду рыцаря с доспехами, и я, достав из коробки меч и надев на себя шлем, принялся торжественно кричать Милане, лежавшей тогда в гамаке, строча что-то в своем дневнике: «Я спасу тебя, прелестная принцесса! Я ваш доблестный рыцарь и готов отдать свою жизнь за тебя! Есть те, кто обижал вас? Я уничтожу их одним лишь взмахом!» Милым смехом она отвечала на мою детскую болтовню и ворчала, что я отвлекаю её. Трудно было вытащить её из этой писанины. Пока другие играли в куклы, она писала и писала… Однажды (ей я не говорил об этом) я пробрался в ее комнату, пока в ней никого не было, и любопытным оком прочел несколько строк в её дневнике, оставшемся лежать в открытом виде на столе. До сего времени помню: «Привет, дорогой дневник. Как у тебя дела? У меня отличные! Сегодня мы с Джексоном, Питером играли в салочки и прятки. Было весело! Но братья вечно дрались из-за того, кто будет первым водить. Они всегда не могут поделить между собой любую вещь. Когда я попросила, чтобы кто-то из них принес мне апельсиновый сок, они оба потащились на кухню, к холодильнику, чуть ли не снесли наших мам, готовящих ужин, и затем каждый из них поспорил, кто быстрее добежит обратно, чей сок я и выпью. Смешные такие! Но я люблю их». Я еще долго ходил потом и думал, что значит она любит «их». «Как это она любит нас обоих? — спрашивал я себя, будучи мальчишкой, не ведающим в любви. И приговаривал, насыщаясь злобой на Питера: «Я сделаю так, чтобы она любила только меня». Наши перепалки с ним родом из детства. — Джексон, — окликает Александр, возвращая меня из воспоминаний назад в суровую реальность, — а можно задать вам вопрос? Этот смышленый парень никак не отходит от меня. С самого первого дня знакомства прилип ко мне, как банный лист. И про работу мою расспрашивал, и про другие увлечения. Докладывал, какая коллекция машин у него собрана дома и как он любит помогать животным, часто посещая с мамой приют. Удивляясь сходству его и моих мыслей, интересов, я узнаю в нём себя. Иногда у него проскакивают взрослые рассуждения на тему жизни, профессии, как он хочет быть учёным-космонавтом. Я киваю, глядя на него, рассуждая, как он к тому же похож на меня по внешнему прикиду. — Что для вас «любовь»? Услышав его вопрос, из меня сначала исходит удивленный смех. Я-то предположил, что он спросит что-то из детского репертуара. — Александр, а с чего бы вдруг тебя заинтересовала «любовь»? — Я стряхиваю пылинку с рукава, раскидывая мозгами над тем, что изрек мне будущий филолог. Не имея опыта общения с детьми, частенько сомневаюсь, как разговаривать с ними: по обычаю или переделывать реплики, упрощая их содержание. Но с Александром всё иначе. Он заявил о себе в первый день нашей встречи сурьезным, смелым юношей, каждый разговор с которым должен быть как с мужчиной. — Я читал, что если мужчина любит девушку, то он пойдет на все, чтобы сделать её счастливым. И хотел узнать у вас, так ли это? Я делаю широкими глаза. — Иисусе, Александр! — выказываю с неприсущим мне ошеломлением. — Что же за книги ты такие читал, где такое пишется? — Классическую литературу, — отвечает он, приводя меня в изумление. В его-то возрасте я упивался над короткими рассказами о подвигах Геракла, о богатырях и рыцарях, и то, каюсь, частенько просматривал в сборниках лишь картинки, нежели внедрялся во внимательное чтение. — И кто же заставил тебя, юнец, читать такое? — Сам. Я пораженно смеюсь. — Уильям Шекспир писал, что «влюбиться можно в красоту, но полюбить — лишь только душу»!24 И он же говорил, что «у всех влюблённых, как у сумасшедших, кипят мозги»25. И мне стало интересно, что же такое «любовь», почему она и хороша, и опасна в то же время?! Александр приводит меня в шок своей эрудицией, и я чуть ли не давлюсь слюной. В настоящем мире все дети такие умные? И детьми их не будет справедливым называть. — Да… верно он говорил, — дивлюсь я и припоминаю цитату этого писателя, которая так глубоко укоренилась во мне: — «Любовь придает благородство даже и тем, которым природа отказала в нем»26. — Я пытаюсь сформулировать ответ на волнующий его вопрос, как можно проще: — Александр, наступит день, когда ты сам поймешь, почему настоящая любовь ввергает и в блаженство, и бросает в терзающую бездну. — Тогда зачем она нужна, если так плохо от неё? — настойчиво углубляется он в эту тему, которая подчас захватывает и меня. — Сам же делаешь себе хуже. Нужно ли любить, чтобы затем страдать?! Перебирая мысль за мыслью, думая о своей любви, я подаю голос, не замечая того: — Нет жизни без дыхания, так и нет жизни без любви. Мальчик замолкает на несколько секунд, обдумывая то, что я изъявил и снимает шляпу, пыхтя, что ему жарко в ней и неудобно. Я повторяю это же действие за ним. — Но сейчас же я живу без любви, и все же хорошо у меня? Я дышу и не задыхаюсь. Забавно мыслящий ребенок. — Это все потому, что ты не нашел её. — Кажется, не далека та минута, когда мы дойдем до того, что мои аргументы закончатся, и это рассудительное дитя победит познания о любви, заложенные во мне. — А как я узнаю, что это та самая любовь? — Ооо… — посмеиваюсь я, припомнив, как узнал об этом я. «Узнал я, что люблю ее тогда, когда потерял…» — Всё в тебе будет кричать о любви. Ты захочешь оберегать её, захочешь огородить ото всех невзгод, заботиться так, как не заботишься о себе… И смотреть ты будешь на нее по-особенному. — Теперь я буду ее ждать! — с непоколебимой уверенностью убеждает он себя. — Стойте, а как, как это так по-особенному? Я ворошу его волосы, улыбаясь. — Для тебя не найдется в мире краше её. Твои глаза будут прикованы только к ней. Распахивается дверь, в которую будто вечность назад заходила Милана. — Я в боевой готовности! — издаётся от неё, и она разворачивается передом к нам. Детвора вскрикивает почти в один голос: «Ух-ты-ы-ы-ы. Красота-а-а-а-а». Будущее женское сообщество проницательно оглядывает идеал красоты, к которому стремится. Пробегая по ней глазами, облизывая непроизвольно губы, я не перестаю восхищаться ею. «Я любил её так сильно, что заново влюблялся в неё каждый день». Александр дергает меня за руку, приподнятую и зависшую в воздухе: — Так вот, какой это особенный взгляд. Я понял. Значит, ты пойдешь на все, чтобы сделать ее счастливой, раз любишь её, — проговаривает он так четко в тот момент, когда образуется тишина. — Замолчи, — смешливо указываю я ему и прикладываю свою ладонь к его рту. Милана смущенно улыбается и делает шажочек ко мне. Мы отходим на несколько шагов от нашего детского сада. С видом режиссера, я соответствующими интонациями приказываю карапузам стоять, повторять движения танца и не баловаться, хотя, возбужденные от эмоций, меня они не желают слушаться. — У меня нет слов… Запас слов, описывающих вас, исчерпан!.. — Смотрю в ее припудренное личико, от которого веет благоуханным ароматом парфюмерии. — Который раз убеждаюсь, как кудрявые волосы выдают ваше очарование. — Изящная роза из завитых прядей ее волос собрана на макушке. Три маленьких кремовых живых розочек дополняют прическу, внося в её образ нежность и романтичность. Она прикрепляет мне живой бутон розы на пиджак. — На вас невозможно наглядеться… — Я любуюсь на её прерывисто вздымающуюся грудь из-под корсажа. — Благородная дама, смею заметить, что вы не учли, что ваш столь откровенный вырез будет заманивать стоящего перед вами джентльмена! — Вы тоже сама элегантность! — выдает мне похвалу, игриво улыбаясь. — А мы идеально сочетаемся с вами. Жаркий воздух, струившийся от цветочного запаха, стесняет наше дыхание. Опьяняясь ароматами, растворяясь в немом обожании, слегка наклонившись к ней, я чувствую на своей щеке тепло ее лица. Бессознательным движением я провожу пальцем по её шее и только желаю спуститься ниже на сантиметр, она, смятенная от моих смелых действий, ступает на шаг назад, восклицая: — Вы выбрали не самый подходящий момент! Пронизывая ей сладострастным взглядом, выдаю: — А когда будет подходящий? Она взирает на меня с пылающими щечками. «Люблю ее смущать двусмысленными шутками». — Джексон, опомнись! — хихикает тихо она. — Пофантазируем на эту тему в другое время. — Прости, — чуть слышно извиняюсь я. Я выдохся играть в прятки. Хочется свободы, свободы в действиях, в чувствах, без скрывательств. В толпе детишек мы завуалированно говорили о своих чувствах — жестами, взглядами, особыми интонациями, звучащими в голосе. Порой, забывшись на мгновение, передавая друг другу сценарий, наши руки украдкой встречались друг с другом и это была единственная ласка, которую мы позволяли себе. — Милана, Милана, — подбегает Фелиция, прервав наш милый возбуждающий диалог. — Да, малышка, слушаем, — замедлив взгляд на мне, говорит она, через пару секунд сделав наклон к девочке. — Я в туалет хочу!.. — стесненно говорит девчушка. Я про себя вздыхаю, чувствуя уже головную боль от столького количества детей, забивших всю голову своими «хочу». Тем не менее с Александром у нас получился довольно-таки взрослый разговор. — Джексон тебя отведет, — по-доброму молвит Милана, указывая на меня головой, на что я приподнимаю кислый взгляд, без слов губами произнося: «Ты что?» Чтобы я с ребенком, да еще и с девочкой пошел… На что я соглашался, когда решил участвовать в этом проекте? Не на то, чтобы быть нянькой и папашкой. «Ты соглашаешься на все, если знаешь заранее, что в этом действе будет принимать участие Милана», — глумится надо мной рассудок. — Джексон, пожалуйста. Мы же отвечаем головой за каждую крошку, — молит она ласково и нежно. — А мне еще нужно уточнить настроили ли наше музыкальное сопровождение и… — Тебе уже сказали, что да, зачем досаждать людей повторно? — сетую я, поджав губы. — А мне нужно знать точно. И к тому же я еще хрустальные туфельки не обувала. — Туфли обуть — секундное дело. — Не будь вредным! Подгузник менять не придется, — еще и находит место, чтобы вставить нелепую шутку. «Недаром она сестра моего брата-занозы». — Просто покажи ей место, и она сама разберется, — продолжает тихо хохотать и, как дама благородных кровей, прикрывать ротик, чтобы посторонние не сочли эту манеру за необразованность ее натуры. Вдобавок дамам тех времен запрещалось чихать, зевать, плакать… Чистый пример сумасбродства и принижения естественности женского существа! Закатив глаза, дерзко выдохнув, я, взяв на руки, неподъемную, но маленькую принцессу, ухожу в уборную. Пару минут и она приходит обратно, но на ее светлом личике уже не улыбка, а слезы, нарастающие с каждым ее шагом ко мне. — Ты плачешь? Она шмыгает носиком, пальчиками утирая соленые ручьи, извилисто стекающие с ее щек. — Джексон, мне мама звонила, — дитя вынимает из розовой сумочки в виде сердечка кнопочный телефон в доказательство своей правоты. — Она не успевает подъехать и застряла в пробке. Я не выйду, если не увижу маму и пока она не чмокнет меня в щечку. Я всё забыла, чему вы меня учили, я ничего не помню, ничего… — Рыдания детки учащаются и я, сначала подумав отвести её к Милане, отказываюсь от своей первой мысли и напрягаю голову, чтобы самому как-то утешить ее. Ни капельки я не умею этого делать. «Что сказать ей? Как ободряют детей? Сладости помогут, если я скажу, что они ждут её после представления?»