— А папа? — спрашиваю я на автомате, не вдумавшись, интуитивно предположив, что его приход ей будет достаточным. Слезы крохи удваиваются. Спустя пару минут ко мне приходит вразумление — ее отец в разводе с матерью. «Всех особенностей двадцати детей и их родителей не запомнишь». «Пожалуйста, Джексон, Милана, не говорите ей ничего, что напомнит ей про отца. Прошу вас! Девочка лишь не так давно начала отвыкать от него. Эта болезненная тема для нашей семьи. Она очень переживала и тяжело переносила каждую нашу ссору с мужем-алкоголиком… Он выбросил нас двоих два года назад на улицу, оставив без жилья, которое впоследствии он продал. Через несколько месяцев я подала на развод, а он и не явился в суд. Но нас развели, слава Богу, в его отсутствии. С таким человеком не было жизни. В бегах, скрываясь от органов, он не выплачивал нам ни копейки алиментов. Забыл напрочь свою дочку! Мы переходили с одного пристанища на другое, так как хозяины квартир, в которых мы скитались, повышали арендную плату. Нам не хватало денег даже на еду. А когда доченька заболела менингитом я думала, что умру вместе с ней. Но Господь нам помог. Болезнь чудодейственным образом отступила, а через месяц после выписки с больницы, мне предложили работу воспитателем в частном центре. Потихоньку, шаг за шагом, мы выкарабкивались из этого кошмара, в который занесла нас жизнь. Девочка стала ходить в школу. Кроме старенькой моей мамы у нас никого не осталось… А мечта девочки — стать моделью, никогда не утрачивалась и, когда я увидела рекламу этого конкурса, сразу же позвонила по номеру, указанному в ней. Вы исполните ее мечту!» — как я помню, предупреждала ее мать с опасением и в голосе, и в лице, нас с Миланой в первый же день. И Милана, услышав эту историю, еще сказала мне, не только до беспредела насыщенная состраданием, но и представляя себя в этой девочке, грезившей о модельных днях: «Джексон, мы должны сделать так, чтобы эти, которые проведет с нами Фелиция, стали для нее самыми красочными, чтобы она вспоминала их всю свою жизнь… Мне так жалко её. Надо поговорить с Максимилианом. Он в следующем году будет набирать модельную группу детей. Мы обязаны, обязаны ей помочь воплотить мечту. И… она без отца, она совсем без отца… Относись к ней иначе, помягче как-то. Из-за случившегося в ней может размножится разочарование к мужчинам, которое приведет к отвержению всех лиц мужского пола и к последующему одиночеству… Я это изучала на учебе, и сама по себе знаю. И я тоже постараюсь побольше уделять ей внимания…» Еще бы Милану не задела судьба этих двоих. Создается впечатление, что в некоторых случаях она готова обменяться жизнями, взять какое угодно чужое бремя на себя лишь бы другому стало легче. «Милана, я же не её отец, как я пойму, что нужно ей от меня, как от мужчины, а что нет?» — задавал я ей вопрос, на что я она отвечала: «Делай то, что подсказывает сердце». Я должен сию же секунду что-то сделать, но что? Обрывисто разносится трогательная музыка от конкурсантов «Waltz» Ryan Stewart. Я усаживаюсь на корточки и трогаю маленькие плечи девочки: — Фелиция, маленькая фея, а ну-ка взгляни на меня! — Она усердно мотает головой в стороны. Я нежнее проговариваю: — Взгляни же на меня! — Не хочу! — плача, проговаривает она. — Я хочу, чтобы мама и папа были вместе, хочу, чтобы он изменился. Джексон, почему, почему он так поступил с нами? — Ее слезы что-то делают со мной и меня начинает переворачивать и я, взяв в обе ладони ее маленькие ручки, высказываю слово за слово, вынимая мысли из души: — Моё милое дитя, скажу тебе так. Я не твой папа, я не могу тебе сказать, почему он ушел, но он показал своим поступком, что не джентльмен и уж точно не принц из какой-нибудь сказки. Но раз он так поступил с тобой, с твоей прекрасной мамой то, не стоит желать, чтобы он вернулся таким же прежним в вашу семью. Взрослыми делают людей не возраст, а поступки. Он всё еще сам ребенок, коли пренебрег своим дурным отношением к вам. Ты не должна плакать, не должна убиваться из-за него и ждать дня, когда он возвратится. Он подарил тебе жизнь и это, пожалуй, единственное, за что его стоит благодарить и любить. Вспомни, сколько он обижал вас с мамой. Он изменится, если захочет сам… — Не принц. Да, он всегда нас обижал. А вдруг ему одиноко сейчас? Думает ли он обо мне? Вспоминает хоть изредка? — пищит малютка, и я узреваю в ней саднящую боль Миланы. Словно она проживает внутри тоже самое, что и моя малышка. — Кто знает, Фелиция, — поводив плечами, продолжаю: — У тебя только начинается жизнь. Никогда не падай духом, чтобы ни произошло! Запомни: всё можно исправить. И если папа захочет к вам вернуться, он обязательно это сделает. Но тебе же не надлежит отдаваться постоянному горю и думать о нем. Ты такая талантливая и артистичная! Стремись к своей мечте. Представь: какие чувства ты в нем вызовешь, если станешь известной моделью. Он так будет восхищен, что у него такая дочь! Она улыбается, переспрашивая: — Да? — Она смотрит на меня мокрыми глазками. Черпая радость от улыбки девочки, твердо произношу: — Ну конечно! Безвыходных ситуаций не бывает! И… мы не выйдем на сцену до тех пор, пока твоя очаровательная мама не придет. Я решу это. Но ты мне пообещаешь, что перестанешь плакать, переживать и поверишь в себя, выступив так, как учила тебя Милана. И твоя мама не сможет оторвать от тебя глаз и будет плакать от гордости и счастья. По рукам, принцесса? — Я стираю слезинку, почти засохшую с ее левой розовой щечки, и протягиваю ей руку. Вместо того, чтобы пожать ее мне, она блаженно ручонками прижимает меня к себе за шею, шепча в ухо: — Спасибо, Джексон. Ты показал мне, как это быть сильной и не сдаваться. Ты — мой рыцарь. — Меня охватывает прилив нежности и я, покоренный детской искренностью, еще под воздействием проникновенной мелодии, крепко обнимаю её. Прежде я не испытывал ничего подобного. Будто этот ребенок пробудил во мне какие-то особые эмоции, зародив в сердце первые зернышки отцовских чувств. — Я так полюбила тебя. Я бы хотела, чтобы у меня был такой папа, как ты. — В эту фразу она вкладывает всю свою доброту и маленькое сердце, отчего исцеляющим бальзамом омывается моя душа и теплота разливается по всем частям тела. Она становится прямо и пристально взирает на меня. — Джексон, я тебя заразила, да? Я широко улыбаюсь ей в личико, а в голове стоят слова: «Я бы хотела, чтобы у меня был такой папа, как ты». Она отвечает за меня, чуть смеясь: — Ты плачешь, плачешь! Одна слеза предательски стекает. Не могу ее сдержать. — А вот и нет, — отвечаю я и насколько это возможно прихожу в себя, и прибегаю к щекоткам. Это средство всегда выручает. Фелиция заливается смехом, а я в это время говорю ей: — Спасибо, сияние моей души, за слова… — Джексон, пообещаешь, что будешь приходить к нам в гости со своей невестой? — Невестой? — Я встаю в полный рост. Она делает такое забавное лицо — лицо взрослого, который знал, что его водят за нос. — Миланой. — Мы не… — начинаю я оправдываться перед ребенком. «Дожили». — Джексон, я уже не такая маленькая. И все понимаю. А это кто? — интересуется Фелиция, указывая в сторону. Не успел я исчезнуть на пять минут, как рядышком с Миланой образовались две темных фигуры, повернутые спинами к нам. — Не злодей ли? — Тот самый, — говорю я и начинаю злиться. «Кто-то намеренно держится возле моей любимой, играя роль соблазнителя». — Держись, Фелиция, сейчас нам придется взлететь, как ракета в космос, — предупреждаю ее я, перед тем, как понестись навстречу лицам, увлекательно затянувших мою девушку в беседу. «И не буду представлять, насколько невменяемым я кажусь сию минуту тем, кто видит меня». Фелиция кричит от восторга, глася: «Быстрее, еще быстрее… Ехуу-ууу», я же мысленно кричу от восторга, как только мы встреваем и перебиваем разговор этой тройки своим появлением, чуть толкая вперед одного из мужчин, из которого вырывается с гневом: — Слышь! Милана делает пораженное лицо, выразительно создавая гримасу негодования и через секунду извиняется за мои действия, представляя меня второму проблемному поджарому субъекту. Поставив ребенка на ноги, оглядев лица стоящих напротив, я прихожу к тому, что тот самый, что пялится, не отрывая взгляда от Миланы, и есть источник бывшей нашей с ней ссоры. — Джексон, — протягиваю руку ему, но, быстро бросив на меня презренный взор, он снова отдает предпочтение выпускать глаза на девушку. — Мейсон, — с неохотой выдает он, формируя мое первое, не самое лучшее, впечатление о нем. Чуть загородив открытую часть тела Миланы, я заговариваю их обоих о выступлении. Марк с доброжелательностью желает нам успешного прохождения конкурса и с улыбкой заключает, что будет сидеть в первых рядах. Мейсон, отдавшись молчанию, бродит по затаенным думам, ибо задумчивый процесс прямо выражается в его голубых недоверчивых глазах. Милана становится слегка дерганной после разговора с ними и, чуток побранив меня за отсутствие учтивости и проявлений уважения к Мейсону, повторяет (сотый раз) с моделями движения, которые должны ими совершаться на ковровой дорожке. Я же звоню матери Фелиции, и она сообщает мне, что её машина заглохла посередине дороги. Я отправляю к ней измотанного своего водителя. Изнемогая от паники, все больше волнуясь и раздражаясь, она вертится, совершая круги туда-сюда, около меня и сборища выряженных существ, перекладывая свой приступ на них. Я не стану сознаваться ей в своих страхах и ограничусь банальными словами поддержки. Поймав ее, внимательно заглянув в глаза, заградив ее губы ладонью, говорю, сам же окутанный вуалью нездорового предчувствия, пронзая разум тысячью других вещей, могущих свершиться: — Малышка, я уверен: всё пройдет идеально. Минутные объятия убаюкивают трясун в телах наших. В помещении становится невыносимо душно, словно огненное солнце поместилось прямо над головами. Просунув глаз в маленькую щелку, поминутно оглядываясь с нарастающей тревогой, наблюдая за первыми претендентами на победу, за жюри, жестко оценивающих моделей, мой взор невзначай падает на главного подошедшего опоздавшего гостя, усевшегося в ряду, по центру сцены. Едва я только избавился от страха, стоящего передо мной от разговора с Беллой, на удивление кончившегося благоприятно (но не в душе) как мысль, что мучительно томленный, с убитым видом, мерит огненным взглядом всё, что видит напротив себя. Лихорадочный румянец от ждущего им великого действа, напичканного его воображением в самых разнообразных красках, распаляет взором существ живого мира этим буйством пламенных грез, кучею возившихся в его воспаленном мозгу. Опрятно приодевшись в чёрные брюки и не отличающуюся белоснежностью рубашку, навыпуск, на два раза размера больше его, засученную им до локтя, открывая свету дряхлую кожу, он не перестает являть постороннему глазу вид высушенного годами и душевной пыткой старика, точно приговоренного к смерти. Разительные перемены в выражениях его действий приметно выделяются в окружении смирной публики. Такая ломка появляется в минуты, когда мы ослеплены одной ведущей мыслью о свершении того, чего неистово ждали, считая секунды вечности. Изнеможенный от долгого терпения, бледный, как поганка, он то растирает костлявыми пальцами по ногам, то подается телом вперед, сгибаясь, как старец, то выпрямляется, как стойкий, мужественный гусар, обволоченный в красный мундир, придающий ему героический облик. Душа его обессиленная рвётся, а тело тормошится, как сотня муравьев, вьющаяся около паданцев. Вздрогнув от изумления, что он вблизи нас, меня охватывает легкий озноб. «Как бы Милана не упала без чувств, прямо на сцене, лицезря его. Может, я поторопился к их встрече в публичном месте?» Тотчас же я одергиваю себя, внушая, что как, если не в такой час им сблизиться, когда они так беспощадно по велению рока были отлучены друг от друга. Отторгнутый от мира, в его глазах мелькает предвкушение о сладости жизни, о которой он столько грезил. Всё выдает в нем душащую муку. Он так беспорядочно оглядывается влево, вправо, в надежде, что уже сейчас, уже в следующую секунду его гнетущего существования, наполненного обрывающим душу черным куполом, державшимся над ним в воздухе, куда бы он не пошел, о чем бы он не подумал, обрушивая на него непереносимые страдания, от которых не в силах уже дышать, взойдет она. Он даже не охотится на то, чтобы обрести в ее сердце место, он всего лишь желает увидеть личико дочери, смотрящее на него, и уловить ее улыбку, в которой есть отсвет его самого. Он ищет её, свой смысл жизни глазами. Оглашают наш выход. Перебросившись с Миланой обеспокоенными взглядами, она — от предстоящего показа, я — от того, что тревожусь за неё с отцом, с улыбками на лицах, мы идем вперед. Красный занавес медленно раздвигается под водворившееся молчание. В приглушенном интимно-чарующем озарении люстр мы занимаем места поодаль друг от друга, становясь за темно-коричневые трибуны так, чтобы сцена была свободной для прохода моделей. Свет от прожекторов на софитах полосами падает на сцену, и мы ослепляемся от ярчайшего света, сравнимого со звездным. Я улавливаю: мать Фелиции спешит занять место. Ведущий излагает о нас краткую характеристику на двух языках: английском и испанском, а я, отогнав глаза от вспомогательного листа, положенного на случай, если призабуду свои слова, смотрю на Ника. То, что следует далее, поражает мое сердце и будит нечеловеческий трепет. Отец проникает взглядом в дочь и неотрывно взирает на неё, на несколько секунд окаменев, не донеся руку до коленей, повисшую в воздухе. Резкий толчок устремляется прямо в его грудь. Счастливец смотрит так, что не остается и доли сомнения в его истинной отцовской созревшей любви. Отцовское сердце подымается к его устам. Он простирает к небу руки в знак крайнего изумления и стремительно подымаясь, не веря, не веря своим глазам, отчетливо различающим дочь, его любимую дочурку, о которой он столько думал, сколько не думал о себе за всю жизнь, он грохается на пол, совершенно ненамеренно вставая на колени, а душа, душа — кто бы проник в неё, поверил бы в неземные чудеса — воспаряет в лазурные дали и яркие блики в виде лучистых точек падают на каждого стоящего с ним рядом. Огорошенные, близ сидящие возле него, помогают ему подняться и спросить, все ли хорошо с ним. Не принимая помощи, он отмахивается от людей, не замечая их, так как ступив сюда, его покинул разум, и сам занимает сиденье. Лишенный мирских радостей принимает жизненный свет, проливающийся в иссохшее сердце, тот самый жизненный свет, без которого его дни были сочтены. Небольшой переполох в зале, вызвавший у каждого любопытство, доходит и до Миланы. Приглядевшись, она вздрагивает, как от сильного толчка и, распознав родную кровь, она не перестает щуриться, напрягая зрение, которое, как ей кажется, ее обманывает. Осыпанного пылью долгих мучений, беспросветной тревогой, его и вправду не узнаешь с первого взгляда. Какое расстояние их разделяло, а теперь они в нескольких метрах друг от друга. Перед ним уже не та девочка, которая лишь на словах казалась амбициозной и стойкой в отношении своих желаний, перед ним — женщина, достигшая заветной цели, ставшая моделью, чью профессию он так бойко с высокомерием презирал, разрывая хрупкую душу дочери. Немигающим взглядом он, кричавший когда-то, что его дочь никогда не дойдет до такого карьерного пути, что ей надлежит чуждая ее душе работа, сию секунду тонет в расплескиваемой им гордости за родного дитя, уверенно держащегося перед громадной публикой. «В его взгляде сквозит глубочайшее восхищение дочерью. На расстоянии он долгим-долгим взглядом обнимает её». У обоих — лихорадочно блестящие глаза, оба — мертвенно-бледные, оба — в глубоком смятении, оба — согбенные под грузом тайны рока. Очи одного устремляются в очи другого. Глубоко. Остро. Волнующе. Он предпочел бы минуту жизни лишь бы смотреть на счастливую дочь, чем бесконечную жизнь, в которой, кроме как нескончаемых пыток, нет ничего более. Их взгляды пронзают до самых пят… Комок, стоявший в моем горле, жаждет выбраться наружу. Колени Миланы подкашиваются и её руки, слегка посиневшие, опираются о кафедру. «Душой она рвется к нему, а телом стоит неподвижно. Этого ей не видно, но, глядя на него, она сияет, как солнце. Такова непреодолимая потребность друг в друге отца и дочери». Глава 34 Милана Мысль гвоздем вонзается в мозг: «Отец». Никого не видя, за исключением отца, стоя и обозревая взглядом его… его напрочь изменившуюся натуру, я упускаю из вида всё и только строка из книги проплывает перед моими глазами: «Он смотрел на нее с восхищением, как смотрит на летний теплый, точно дыхание вечернего солнца, дождь. Присутствие дочери осветило его, окрылило упоительным счастьем. Видеть её для него — значит жить». В отуманившейся душе, со стесненными в груди чувствами я задыхаюсь от внезапного волнения, почти теряя сознание. Гулкие удары пораженного очага в левой части груди передаются моим ладоням. Каждый орган взвинчивается. Ноги отказываются служить. Секунду держусь неподвижно. Сердце неистово колотится, скачет, как бешеное, точно спасаясь от убийцы. Согбенный, словно под тяжким грузом, проникает в меня острым взглядом в глубь, до мозга костей. Он — как выходец с того света. Я моргаю, чтобы избавиться от жжения в глазах из-за подступающих слез. «Папа. Передо мной — папа», — сидя на одной пластинке, повторяю и повторяю я себе. Засохшая боль, приглушенная течением времени, воссияла в груди, как первая звезда, появившаяся на небе. Проткнутый им нож в мою спину, всецело поломал меня, поломал души моей компас, восстанавливаемый столько лет… И вот, завеса прошлого материализовалась и проступила очертаниями, что я уже не сознаю отчетливо ни себя, ни того, что происходит.