Находясь под воспоминаниями того страшного и мучительного дня, извергая их из себя терзающим пламенем, судорожные пульсации берут в оковы пальцы моих рук, а тело превращается в термометр, то повышающий, то резко снижающий температуру. Меня бросает в жар и в следующую же секунду трусит от холода, и снова жар, холод, жар, холод. Острое ощущение боли доходит до такой крайней степени, и я проваливаюсь в яму, как Алиса, попавшая в страну чудес, едва закрыв глаза и некрепко заснув. И кто-то вспять натирает покрытую корочкой рану, становившуюся сочной, кровавой, разрубленной. Узнал ли Джексон моего отца? Понимает ли причину моего зависания? Я взираю вправо. Джексон с ужасом глядит в мою сторону, храбро скрывая свое волнение. Узнал. Выходит, и я не ошиблась. Это он. Это мой отец. Глазами Джексон передает мне, что пора начинать, но я не могу собраться, не могу, не могу. Я смотрю на него, а потом снова на несчастную старую мордашку, выглядывающую вперед. Что за изуродованная наружность, покрытая им, как самовластная пыль, устилающая мебель в нежилом месте и грудившаяся столетиями? В какой катаклизм попало его сердце, что так отразилось на поверхности его тела? Нарастают противоречивые чувства. Что-то подталкивает меня к тому, чтобы приблизиться к нему, но и отталкивает… С силой бы убежать и скрыться в укромном местечке, не подавая голоса жизни, дабы навсегда вытащить из сердца человека, предавшего меня! Услышав шептания Джексона: «Мы не можем больше отмалчиваться, на нас все смотрят, мы столько проделали работы, мы не можем не показать дефиле с элементами хореографии», я чуть-чуть прозреваю и сразу же прихожу к рассуждению: «Как он вычислил меня и Джексона? Как он попал сюда? Не собрался ли он испортить нам выступление?» Я делаю незаметный кивок Джексону, и он восторженно начинает, медленно-медленно вытягивая меня из отрешенного состояния: — Приветствуем вас, дорогая публика! Моя очередь, но мой язык отнялся. — Обладаете ли вы таким настроением, что готовы насытиться нежным упоением? — Он произносит мою строчку уже взволнованным голосом и всячески скрывает напряжение от моего состояния. Раздаются возгласы согласия. Устранив взгляд от отца, сознавая, что мы с Джексоном столько работали над этим проектом, что нельзя сейчас вот так опустить руки из-за эмоционального потрясения, наконец говорю несобственным голосом, всматриваясь вдаль, в поток света, прямо направленный на нас: — Мы для вас подготовили такое представление, поэтому, дорогие гости, приготовьтесь к изумлению! Джексон, выдохнув, что я оживилась, подхватывает с большей чувственностью: — Другая эпоха пред вами предстанет и на светский бал и маскарад отправит! Направив думы только на то, чтобы воплотить затеянное, уже оживленно подхватываю ритм, заданный Джексоном: — Встречайте же наших джентльменов и моделей-принцесс и отдайтесь душою и верою в исполнение чудес! Под музыкальное исполнение П.И.Чайковского «Вальс цветов»27 модели выходят парами, очаровывая пристально глазеющих. Приглушается свет. Оханье и аханье публики возносится в зале и покрывает душу сахарной пеленой. Родители улыбаются детям со сцены и с гордостью смотрят, как они выплывают, как лебеди, по глади озера, созерцая синюю глубину небосвода. «Волнение не отпускает меня за этих деток, но мы столько репетировали, у них должно всё получиться». На вытянутую руку кавалера положена девичья маленькая ладошка. Расточая нежность, распыляя её в воздухе, облекая на каждую сухую душу сладость чувств, так искусно показываемых милейшими существами и, приближаясь к концу сцены, благородный малый садится на колено, юная дама, держась за его руку, проделывает под звучащую композицию вокруг него оборот. «Справились, мои крошки. Но еще второй выход, где танцуем и мы с Джексоном». Группа помощников помогают сменить образы моделями. Джексон подаёт следующие реплики, описывая структуру одеяний, которые демонстрировали дети, указывая о совмещениях старинного и современного стилей, и дает краткую справку о проводимых ранее выпускных балах по всему миру. Нагревшись эмоциональным котлом до предела, я с дрожью в голосе выражаюсь: — Настал выход пар вальсирующих, сотканных из небесных звёзд пульсирующих! Источается романтическая мелодия «Ghost Waltz» Abel Korzeniowski, возрастающая по эмоциональному накалу и неистово трогающая сердца. Сначала выходят кавалеры, становясь вдоль правой части сцены и затем ослепительные Бутоны Маргариток, овеянные золотистой пылью, располагаясь по другую часть дорожки. Мерцающие женские фигуры синхронно делают шаг вперёд и порханием бабочки кладут левые ручки на плечи партнёров, а правые укладывают в их ладони и, с несущимся звучанием быстрых звуков, танцуют, точно янтарные опавшие листья, подхваченные первым осенним ветром. Слышится топот маленьких ножек, пристукивающих каблучками. Вихрь будто живых огней поднимается на сцене, приковывая взглядом зрителей. Кто-то неудержимо издает словесные восхищения. После нескольких сказанных мною слов о карнавальных костюмах на моделях, мы с Джексоном завершаем выступление задуманным — вальсом. При свете потухающих огней, с силой любви, сплетаясь друг с другом в танце, мы оказываемся в кругу детей, вертящихся в хороводе, в вихре живых цветов. Тонкие ручонки малюток утопают в перьях. На нас осыпается фейерверк цветочных лепестков, будто мы попали под дождь грёз. Пребывая в опьяняющем восторге, захваченные туманом сердца, взявшись за руки, мы раскачиваемся по кругу, образуя мириады чувств, которым недозволенно повсеместно распахиваться и ощутить свободу. Сердце бьётся учащеннее. Не сходящая с наших губ улыбка действует на меня успокаивающе. Случайно встретив глаза отца, меня куда-то уносит от охватившего легкого головокружения, но Джексон плотно удерживает меня за руки, незаметно для зрителей растирая мои холодные ладони, пока я не обретаю полноценное равновесие. И как только музыка подходит к концу, юнцы склоняются на колени перед дамами, сплетающими круг, середину которого заполняем мы с Джексоном. С изяществом подавая ручки кавалерам для поцелуя, мы все замираем на мгновение, будто создавая таинственную неподвижность для художника, пишущего в нынешнюю минуту картину. Крики «браво», буйное ликование, шумное рукоплескание и гул восклицаний, державшийся чуть больше минуты, разносится в каждом уголке зала. Бросив взгляд на Максимилиана, на подбадривающую публику, говорящую: «Бра-во! Бра-во! Бра-во!», я прихожу к тому, что мы справились, победили свои страхи и, способствующие повышению в нас необъятного волнения, непредвиденные обстоятельства. «Я пыталась не смотреть на отца, но его блестевшие от радости глаза так и натыкались на мои». — Любимая, мы смогли! Как твоя головка? Не кружится? — Лучше, любимый. — Я так переживал, что не получится, но не говорил тебе. Я не имел опыта общения с детьми… — Любимый… Я тоже переживала. И… я бы наоборот сказала, что ты так многому их научил… Они так привязались к тебе. Я намерена иной раз позволяла себе посматривать за ним, за тем, как он обращался с детьми. Хоть и урывками он забывался, путая роли, которые играет, потребляя научный лексикон в разговорах с ними и чрезмерную логичность, строгость, выработанные в статусе руководителя компании, но малыши продолжали слушаться его и тянулись к нему. И те его слова о детях: «Я хотел бы сына…», сказанные с такой серьезностью, мужеством и решимостью, не произошли ли от того, что мы на какое-то время были для них родителями. Несомненно, мы набрались небольшого опыта в руководстве по управлению взрослеющими маленькими человечками. По его выражению лица заметно, как он смущается от темы о детях, поскольку не ночь на дворе, не одни мы с ним в эти минуты, когда человек позволяет себе раскрепоститься, и он переключает такие мысли на результате нашего танца: — И я ни разу не наступил тебе на ногу! — Мы улыбаемся друг другу и смеемся, припомнив наши хореографические учения. — Люблю тебя, моя Роза! — И я тебя люблю, мой Джек! Фелиция, державшая нас с Джексоном под надзором, вскрикивает детскую дразнилку: — Ага-а-а, попались! Тили-тили-тесто, жених и невеста! Наши лица заливаются волной горячей крови. — Фелиция, кто у нас подслушивает взрослые разговоры! — Я вас вижу насквозь. Вы влюблены, вы влюблены! — Т-ш-ш-ш! — Он утихомиривает гомон детских голосов, глагольствующих о нашем романе. Ведущий изъявляет свои впечатления, и с оглушительным всплеском мы уходим со сцены, перед этим выразив огромный поклон за просмотр нашего состоявшегося шоу. Сливаясь в одном большом объятии, с крохами, которые сделали невероятное представление, научившись танцевальным движениям, к которым я их призывала, у меня текут слезы от гордости, радости и счастливого дебюта, совершенного детьми. У них большое будущее! Работа с ними была сложной, но свершимой задачей. «Они успели завоевать за короткое время наши сердца добротой и упорством». — Я вас так люблю! Мои детки! Я так буду скучать по вам! — плачу я, сильнее трогаясь словами детей: — Милана, я буду скучать… — Милана, Джексон, я не забуду вас никогда! — Вы самые добрые! — Вы такие красивые! Их счастье на лицах и благодарности за впечатления — как им понравилось находиться на сцене, танцевать, демонстрировать наряды, говорит о нашей победе с Джексоном. И большего не нужно. До оглашения результатов ещё целых два часа времени. Обнявшись с каждым родителем, не устающим повторять слова «спасибо за этот шанс» для их настоящих творческих деток, во мне не перестаёт расти чувство немыслимой радости. Устроив детям сюрприз, мы с Джексоном отправляем их в волшебную комнату. С чинными манерами будущие мужчины-защитники ведут дам к столу. Александр, разыгрывая взрослого, подает руку скромной Мии, очаровательной Золушке. Гомон детей усиливается — их взор разбегается по всем роскошным угощениям. Мы улыбаемся при виде восторга крохотулек. Рассаживаясь, детки протягивают руки к сладостям, мигом опустошая их. — Уплетают «хомячки наши». Ты так красиво всё разложил, спасибо, — мило смотрю на деток и шепчу Джексону, который через пару минут раздает подарочки для детей, девочкам — фирменные платья с перьями, мальчикам — запакованные коробки с конструктором. Стоя рядом с Фелицией, она целует его, объятого смущением, в щечку и что-то говорит ему. «Боже. На это не наглядеться». Предчувствуя, что нас могут застать корреспонденты и задать косвенным путем щепетильные вопросы о любовных фронтах, на которых всё ещё ведутся бои, мы, держась настороже, принимаем серьезный вид и ограничиваем любые движения друг с другом, предотвращая последующие за всем этим нежелательные объяснения, подкрашенные неправдой. Джексон отходит в сторону, чтобы ответить на звонок. Переодевшись, я поддерживаю непрекращающееся общение с каждой мамочкой, удивляющейся способностями детей (они совсем не знали о нашем сценарии). Я до сих пор не прибегаю к думам об отце, о Мейсоне, с которым мне не удалось поговорить наедине, чтобы разузнать, не передумал ли он снабжать город моими снимками. Как только я вижу, что Джексон с тяжелым и закисающим видом укладывает телефон в карман, я, ставя стакан сока на стол, подхожу к нему. — Мы можем поговорить? — Тоже самое хотел предложить тебе. Отойдём в свободную гримерную? — предлагает он, с целью устранить перебивающие в разговоре голоса детей. Среди окружавшего нас веселья вести диалог об отце и время от времени перекрикивать звонкие голоса — неуместно и малокомфортно. «Как бы наше временное отсутствие наедине не сочли бы за выражение неприличия. Уже столько лиц знают о нас, даже дети давно всё поняли». В мольбе, чтобы не наткнуться по дороге на дотошного Максимилиана, мы на расстоянии друг от друга, озираясь вперед, назад, заходим в комнатку. Я усаживаюсь на стул, у зеркала и, вспомнив образ изборожденного морщинами отца, прямо неспокойно выдаю: — Папа в зале. — Опускаю голову на свои сплетённые руки, упорно их разглядывая. «Отец не упустит момента не подойти ко мне». Джексон, заложив руки за спину, охватывая твердо кистью запястье другой руки, помалкивает и беззаботно взирает в открытое окно, словно его эта мысль никак не трогает. Внимательно осматриваю его жест — он разочарован, расстроен или чем-то озабочен. «Разговор с Беллой был неудачным? Об этом он хотел поговорить со мной?» Перед тем, как дать ему свободу слова, безвольно толкую начатые мною мысли об отце: — Я не могу поверить, что кто-то его пригласил сюда… Ни с того ни с сего он бы не появился. — Я продолжаю раздумывать над тем, кто самовластно за моей спиной строит планы на мою жизнь. — Теперь же он не отвернется, он будет доставать меня, требовать прощения… — Я с силой сжимаю голову обеими руками, как будто хочу разломить череп. — Когда я его увидела, я вновь вспомнила, сколько боли он принёс мне и маме и… — Пожимаю плечами: — Не знаю, смогу ли я поговорить с ним, не крича, не ругаясь, не затрагивая прошлого… Смогу ли я выдержать уменьшавшуюся в разы дистанцию с ним… То он был вдали, а сейчас — рукой падать. Молчание сохраняется. Изредка стены доносят шумы от звуковой аппаратуры. — Джексон, — смотрю на него через зеркало, — ты ничего не скажешь? Ответь мне на один вопрос. Ты видел его или это… Он монотонно вставляет после минувшей минуты: — Я видел его. — И? — чуть раздражённо бросаю я, не соображая, где его многословность и живость. Он со мной сейчас или нет? Сам вызвался поговорить, а сам отмалчивается.