— Вы плохо знаете мой репертуар, — отрезал Всеволод Алексеевич, довольно сдержанно, но без улыбки. — Я пишу по десять-двадцать песен в год, у меня недавно вышло сразу два альбома! «Да, и ни один не поступил в продажу, — мысленно добавила Сашка. — Вы напечатали пару сотен дисков и раздали их на очередном концерте зрителям. Москвичам, преимущественно приглашённым, так как концерт был неафишный. В общем, диски попали к тем, кому они абсолютно не нужны. А поклонники переписывали друг у друга песни, скидывая их через Интернет». Вопрос Туманову явно не понравился, а потому помощница режиссёра поспешила передать микрофон тем самым дедушке с бабушкой, что сидели перед Сашкой, одноклассникам. — У меня нет вопроса, — прошамкала бабушка, — я просто хотела рассказать, что Севушка у нас в классе считался самым красивым мальчиком. Он уже тогда демонстрировал музыкальный талант, пел на всех вечерах. В него все девчонки были влюблены. — И ты, что ли? — вмешался дед. — И я, — улыбнулась бабка. — Но вышла замуж за Толеньку, уж извини, Сева. И демонстративно обняла «Толеньку», того самого взревновавшего деда. Умилённые зрители аплодировали, а Сашка смотрела на Туманова, которого явно перекосило. То ли он хорошо помнил, что никто на него в школе никогда внимания не обращал, он вообще был забитым и закомплексованным подростком. То ли разглядел своих одноклассников в их нынешнем обличии и, как и Сашка, пришёл в ужас. На этом вечер вопросов и воспоминаний завершился. Сашке микрофон не дали, чему она была несказанно рада. Какие вопросы? У неё и так голова шла кругом от обилия информации и передозировки Всеволодом Алексеевичем. После съёмки она могла к нему подойти, успела бы, пока от артиста отцепляли микрофон и объясняли ему, когда передачу дадут в эфир. Но Сашка прошла со всеми зрителями на выход. Зачем подходить? Автограф взять? Глупость какая, она сама могла расписаться за Туманова, один в один, не отличишь. Когда получала паспорт, и нужно было выдумывать подпись, просто скопировала его закорючку. И теперь её автограф в точности совпадал с его. Подростковая шалость и память на всю жизнь. В кои-то веки она шла до метро, а потом ехала к себе в общежитие без наушников. Выключенный плеер болтался на дне рюкзака. Обычное музыкальное сопровождение ей сегодня не лезло. Всё услышанное и увиденное требовалось переварить и разложить по полочкам. И почему-то, вот ерунда, совершенно не вовремя, всё же в переполненном вагоне сидит, хотелось плакать. * * * Телевидение — страшная штука, я вам скажу. Вот ты вроде бы понимаешь, что там, за кадром, работают гримёры, осветители, сценаристы, режиссёры. Монтажёры, в конце концов, которые могут просто «вырезать» лишнее. В молодости Всеволода Алексеевича они, кстати, чаще всего вырезали нелишнее. Иногда артиста наказывали за недостойное, с точки зрения телевизионных или партийных начальников, поведение и убирали из предстоящего эфира запись его выступления. А бывало и вовсе уничтожали все его записи. Но это надо было серьёзно провиниться, например в грубой форме отказаться петь про вождя народов. Я подчёркиваю, в грубой. Всеволоду Алексеевичу тоже иногда подсовывали программный репертуар, иногда он его даже исполнял. Но откровенных шедевров в стиле «Мы говорим партия, подразумеваем Ленин» он всё же умудрился после себя не оставить. По крайней мере, я таких записей не нашла. Что вы улыбаетесь? Ну да, даже если бы нашла, вы бы об этом не узнали. Всеволод Алексеевич, сам не подозревая, преподал нам несколько очень ценных уроков. Мы невольно перенимали его манеру поведения в тех или иных вопросах, очень помогает, знаете ли, особенно если у тебя тоже публичная профессия. Так вот Туманов великолепно умел «лакировать действительность», просто виртуозно. Посмотришь с ним интервью, ну просто Дедушка Мороз, правда, без бороды. Добрый, улыбчивый, идеальный семьянин, верный патриот, отец-покровитель начинающего певческого поколения. А перешагнёшь телевизионный барьер, окажешься по ту сторону экрана и… Да, и будешь как Сашка рыдать в подушку. Ну это по молодости, конечно. Потом привыкаешь. Так вот, когда Союз развалился и на советских певцов спустили всех собак за их «Ленин, партия, комсомол», заодно вытурив из эфира, вдруг выяснилось, что именно Туманов не спел ни одной компрометирующей песни. И вообще он при Советах был чуть ли не угнетённым, затравленным подпольщиком, которого обижали все телевизионные начальники, кому не лень. Один заставлял коротко волосы стричь, другой не позволял танцевать в кадре. Я замечу, пластика у нашего дорогого Всеволода Алексеевича как у слона в посудной лавке, так что телевизионные начальники, полагаю, о его благе заботились. Но образ он себе создал правильный и остался на эстраде как символ ностальгии по старым добрым временам. Тогда как многие его коллеги благополучно канули в Лету. Но вернёмся к волшебству «голубого экрана». Оно сыграло с каждой из нас злую шутку, потому что долгое время мы видели одного Туманова — улыбающегося, жизнерадостного, несущего только хорошее настроение, говорящего какие-то правильные, очень нужные тебе в детстве слова, совершающего (на экране) очень хорошие поступки вроде благотворительных концертов или покровительства молодым талантам. Ты веришь в телевизионного героя, заодно придумывая себе ещё что-то поверх того, что видишь. А потом встречаешь живого человека, не выспавшегося, в отвратительном настроении, потому что у него не продались билеты на гастрольный концерт или банально болит голова. После вчерашней пьянки, такой же банальной. И контраст настолько очевидный, что тебя начинает корёжить от ощущения жесточайшего обмана. А ты ведь сам был «обманываться рад». У всех людей свои недостатки, с какими-то можно мириться, с какими-то нельзя. Но реальность не даёт нам слишком очаровываться. А в случае с господами кумирами реальность наступает поздно. Пока мы выросли, пока мы добрались до Москвы, пока мы кем-то в той Москве стали. Или не стали. Но до своего золотого идола дотронуться смогли. И когда с него посыпалась позолота, было поздно. За спиной лет десять сказки, в которой прошло твоё детство, а заодно и юность. И теперь ты должен признаться себе, что всё это время жил в придуманном мире? Верил в несуществующего героя? Сложно. Гораздо проще убедить себя, что позолота на месте. Впрочем, каждая из нас выбрала свой путь. * * * Два дня Сашка ходила словно в трансе. Автоматически записывала лекции, отвечала на вопросы одногруппников, вечно теряющих нужную аудиторию, жевала пирожки в столовой, даже умудрилась каким-то образом написать контрольную, которой их огорошили на первом же после каникул занятии по физике. Но мысли её крутились исключительно вокруг Всеволода Алексеевича и прошедших съёмок. Известная фраза «в голове не укладывается» перестала быть просто фигурой речи и обрела вполне конкретный смысл — всё увиденное и услышанное и правда не укладывалось. В голове, в сердце — не важно. Нигде не укладывалось. Её Туманов, тот Всеволод Алексеевич, к которому она привыкла с детства, не отмахивался от жены, не грубил окружающим, да просто не выливал на всех вокруг негатив. Сашка очень хотела отвлечься, старалась занять себя учёбой, но ничего не получалось. Ей казалось, что Туманов её обманул. Её лично. Глупость, конечно. Он просто жил, а о существовании Сашки даже не подозревал. И просто пришёл на съёмку не в настроении. Да, точно, не в настроении. А может быть, он плохо себя чувствовал? Все мы, когда нам нездоровится, но нет возможности отлежаться дома в кровати, начинаем срываться на окружающих. Ладно, не все, но многие! Это же естественно! Вот взять хотя бы Фёдора Степановича, их преподавателя по истории медицины. Тот страдал гипертонией, и по его внешнему виду можно было сразу понять, как пройдёт коллоквиум. Если давление у Фёдора Ивановича в порядке, если он не трёт виски, не порывается ежеминутно открыть окно, несмотря на тридцатиградусный мороз, значит, можно рассчитывать на хорошие отметки. Но если он чувствует себя плохо, будет придираться к каждому слову и в итоге к концу занятия нарисует с десяток «лебедей». За спасительную мысль Сашка и уцепилась как за соломинку. Всё сошлось: Всеволод Алексеевич просто приболел. Всё же не мальчик уже. Может, тоже давление? Или колено разнылось, на перемену погоды бывает такое со старыми травмами. Да может, банальная простуда? Напился таблеток и пришёл на съёмку, отменить-то уже нельзя. Конечно, его все вокруг раздражали, конечно, ему не хотелось улыбаться и веселить народ и даже с женой разговаривать. Ну а то, что он периодически начинал нести бред, как раз легко списывалось на высокую температуру. Едва Сашка нашла объяснение, жизнь снова обрела краски. И Туманов снова пел в её плеере во время утомительных поездок на метро, и по воскресеньям она снова сбегала в Интернет удостовериться, что он в порядке, прочитать очередное бодрое интервью и узнать последние новости. Окончательно всё встало на свои места, когда по телевизору показали ту самую передачу, на съёмках которой Сашка присутствовала. Сашка ждала её с опасением, она даже не была уверена, что хочет её смотреть. И забыла бы про неё, как раз конец цикла подошёл, и она опять закопалась в книжки, но позвонила Аделька. Верная Аделька, у которой каждое появление Туманова на телеэкране прочно ассоциировалось со школьной подругой. Она, кстати, тоже училась в Москве, но не в институте, а в каком-то модельном агентстве. Решила стать моделью, ну а почему нет, с её почти двухметровым ростом, эффектной внешностью и постоянным поиском приключений на пятую точку — отличная профессия. Вожделенный шоу-бизнес, опять же. Словом, Аделька позвонила и, уточнив, не нашла ли себе Сашка более подходящее увлечение, сообщила про увиденный по телевидению анонс. И Сашке пришлось включать и телевизор, и видеомагнитофон, перетащенные в общежитие из дома и чудом впихнутые на крошечную тумбочку. Она смотрела на вполне жизнерадостного, отлично выглядящего, абсолютно привычного и родного Всеволода Алексеевича и недоумевала, что же так расстроило её на съёмках? Всё как всегда — истории из детства, воспоминания о первых шагах на сцене, актёрские байки. Правда, передача со всеми рекламами заняла минут сорок, рассказы Туманова сильно подсократили, в эфир не вошли его откровения про отоваренные карточки и растопку печи, да и многие моменты из взрослой части биографии пропустили. Но в целом это был всё тот же Всеволод Алексеевич. И Сашка окончательно уверилась, что виноват её дурацкий характер. Мама всегда ей пеняла, что она пессимистка, и стакан у неё наполовину пустой. Наверное, мама права. А карточки и дрова для печки можно считать художественным преувеличением творческого человека. Бывает! Студенческая жизнь уже несла Сашку дальше, не давая скучать и грустить. Закончился первый курс, началась долгожданная практика. Всем не терпелось уже хоть кого-нибудь лечить! Хотя самым практическим предметом из сданных была гистология, и вряд ли эти, безусловно ценнейшие, знания помогли справиться хотя бы с простудой. На практику их отправили в ветеранский госпиталь, и Сашка ликовала. Её очень смущал тот факт, что врачу приходится лечить не только мужчин, но и женщин. Почему-то больные женщины вызывали у неё отторжение, она даже не могла представить, как раздевает женщину, чтобы, например, послушать лёгкие. Что-то было в этом неправильное, ненормальное. Вот мужчину — пожалуйста, и раздеть, и обследовать, и вылечить она в своём воображении могла. С такими особенностями ей следовало бы идти в урологи, но девушка-уролог — это ещё смешнее, чем девушка-травматолог. Сашка боролась с глупыми мыслями, недостойными её белого халата, пусть и студенческого, гнала их от себя подальше. Но была несказанно рада, когда узнала про ветеранский госпиталь. Уж там-то наверняка одни мужчины. Это оказалось не совсем так, потому как в госпитале лечились и жёны, и вдовы военнослужащих, а в пульмонологии лежала какая-то легендарная бабушка из отряда «ночных ведьм», совсем уже спятившая, но вызывавшая всеобщее уважение количеством наград на висящем здесь же, на спинке стула, пиджаке — в госпиталь бабуля прибыла при полном параде. Но всё это не имело никакого значения, потому что в первый же день выяснилось — студентам-первокурсникам никто не доверит даже разносить таблетки. Их посадили в пустующем кабинете, вручили истории болезней и велели подклеивать назначения. А заодно и изучать, для практики. Сашка честно пыталась разобрать невероятный почерк, заполнявший серые казённые листы, ещё сложнее оказалось понять, что и почему назначено тому или иному больному. Знаний не хватало, а спрашивать у и без того замотанных врачей было совестно. После обеда студентов вообще отослали домой, чтобы под ногами не путались. На второй день Сашка решила проявить инициативу, подошла к отвечавшему за практикантов доктору и попросила какое-нибудь задание. Она слышала от старшекурсников, что, если хочешь закрепиться в больнице, нужно показать себя во время практики. Делать то, что остальным лень, напрашиваться на работу. Доктор посмотрел на Сашку поверх очков с таким умилением, что в какой-то момент ей показалось, он достанет из кармана конфетку и вручит «хорошей девочке». Но вместо конфетки ей вручили ведро и швабру! — Тётя Маша третий день в запое, — доверительно сообщил врач. — Полы на всём этаже немытые. Так что давай помогай. И хлорочки не жалей, не жалей! И Сашка драила коридоры под шутки одногруппников, мирно гонявших в это время чаи с шоколадками, которые им скормила давно пресытившаяся немудрёными гостинцами от ветеранов старшая медсестра. Словом, первая практика оказалась не очень полезной в плане получения новых знаний. Зато, когда она закончилась, вдруг выяснилось, что тёти Машин запой затянулся, и полы по-прежнему некому мыть. И Сашку, неплохо справлявшуюся с уборкой, оставили, но теперь уже не на общественно-практикантских началах, а со скромной, но приятной зарплатой. За зарплату пришлось мыть и палаты, и даже туалеты, однако Сашка только радовалась и, орудуя шваброй, старалась присматриваться и прислушиваться — что делают врачи, как они разговаривают с пациентами, что назначают. К тому же теперь у неё был весомый повод не возвращаться в Мытищи на летние каникулы. Когда начался второй курс, работу и учёбу пришлось совмещать. Едва выдавалось окно между парами, неслась в госпиталь. Иногда пропускала занятие, иногда появлялась в госпитале только поздним вечером, но начальство относилось к Сашке благосклонно: она и убиралась на совесть, и, в отличие от тёти Маши, не уходила в запои. Да и сочувствовали Сашке: глядя на студентку с синими тенями под глазами, каждый вспоминал собственные голодные институтские годы. Вот только на Всеволода Алексеевича у Сашки не оставалось ни времени, ни сил. Он выпал из её ставшей слишком насыщенной жизни, хотя она по-прежнему сверяла свои поступки с ним, каждый раз, когда у неё возникали сомнения, примеривала ситуацию на Туманова: как бы поступил он? Что бы он ей посоветовал? Третий курс запомнился появлением огромного количества новых и сложных предметов: патанатомии, патфизиологии и особенно фармакологии. Фармакология ей нравилась, это была уже максимально приближённая к жизни и реальной медицине наука; Сашка с удовольствием разбиралась в принципах действия того или иного вещества на организм, штудировала справочники, сидела по ночам над задачками. Со второго семестра добавилось акушерство и гинекология, и с первого же посещения роддома Сашка окончательно уверилась, что женским врачом ей не быть. Крики новорожденных, стоны рожениц, истеричные папаши под дверями, неприятнейшие виды и мучения, которыми сопровождается появление на свет нового человека, — нет, это всё не для неё, увольте. Многим девчонкам в группе предмет понравился, а Сашка решила, что ну его к чёрту. То ли дело её тихие старички в военном госпитале, которые почти никогда не вопят, потому что у них банально нет на это сил. Другим знаменательным событием третьего курса стало появление у Сашки ноутбука. Необходимость в нём назрела давно, писать рефераты и курсачи от руки было уже просто неприлично, а на походы в библиотеку не хватало ни времени, ни энергии. Ноутбук, как ни странно, подарили родители на её день рождения. У Сашки вообще с ними неожиданно улучшились отношения, вот уж правда говорят, что чем дальше, тем роднее. В Мытищи она выбиралась хорошо, если раз в месяц, а то и в два, тратить единственный выходной на изнурительную поездку в Подмосковье, а потом назад совершенно не хотелось. Да и что делать дома? В её комнате теперь была обустроена родительская спальня, и Сашка ночевала в зале на диванчике. Но чаще срывалась назад, в Москву уже поздним вечером воскресенья, предпочитая свою пусть крошечную, но единолично ей принадлежащую комнатку в блоке общаги. С ноутбуком жить и учиться стало гораздо веселее, особенно после того, как одногруппница из соседней комнаты предложила вместе платить за вай-фай в блоке и вместе же им пользоваться. Благодаря регулярным дежурствам в военном госпитале деньги у Сашки имелись, а оплату Интернета она сочла разумной тратой. И теперь перед тем, как лечь спать, чаще всего уже глубокой ночью, Сашка, уже устроившись в постели, совершала короткую вылазку в Сеть. Маршрут всегда один и тот же: забить в поиск заветное словосочетание «Всеволод Туманов», отфильтровать результаты по дате и за несколько минут следом за ним пролететь из Владивостока в Хабаровск, заглянуть в леденющий концертный зал где-нибудь в Якутске, смотаться на корпоративчик в Белоруссию. А главное, убедиться: жив, здоров, работает. Ещё на минутку заглянуть на форум, пробежаться по новым сообщениям, переброситься парой фраз с кем-нибудь из завсегдатаев насчёт новой песни и с чувством выполненного долга захлопнуть крышку ноутбука, почти сразу проваливаясь в долгожданный сон. Странно всё-таки получилось. Переезжая в Москву, она думала, что будет видеть его часто, а в реальности получалось пару раз в год. Почти так же, как когда она жила в Мытищах. И дело было не только в деньгах, которых вечно не хватало на билеты (какие же они тут дорогие!). Сидя на не очень интересной лекции, Сашка порой думала, что глупо упускать столичные возможности. Что надо собраться и куда-нибудь пойти. Если не на концерт, то хоть к его офису. Но занятия заканчивались, и в голове оставалась единственная мысль — добраться бы до общаги и рухнуть в кровать. В середине третьего курса она вдруг поняла, что невозможно соскучилась. Зима выдалась просто ужасная — с метелями, постоянным снегопадом, рекордно низкими температурами. Солнце не появлялось неделями, от постоянной темноты за окном и гуляющего по аудиториям ветра хотелось удавиться. К тому же приближалась сессия, допуск к которой у Сашки был ещё под вопросом из-за всё того же акушерства, по которому Сашка задолжала два зачёта. Она сидела в общаге, пытаясь согреться уже пятой чашкой чая и хоть что-нибудь выучить, но учёба не лезла, чай тоже. И, как в детстве, когда становилось особенно тоскливо, потянуло ко Всеволоду Алексеевичу. Её доброму волшебнику, всегда возвращавшему ей желание жить. Но если в детстве она просто запихивала кассету в плеер или видеомагнитофон, то сейчас Сашка решила действовать кардинальнее. Пробежалась по форуму, выяснила, что буквально на следующий день Всеволод Алексеевич должен выступать на концерте памяти Фокина, довольно известного композитора, когда-то подарившего ему с десяток шлягеров. Сашка рванула к ближайшим кассам. Но оказалось, что почти все билеты давно распроданы, осталось только несколько мест в первом ряду, и неудивительно. За первый ряд предлагалось отдать сумму, на которую Сашка могла жить месяц, а то и полтора. Она пересчитала наличность, вздохнула и отошла от кассы. Ладно, сама виновата, такие вылазки заранее надо планировать. Можно поискать, когда там следующий концерт, подготовиться как следует. Вот только увидеть Всеволода Алексеевича нестерпимо хотелось именно сейчас. И вдруг Сашку осенило. Она же его хочет увидеть, а не услышать. Так за чем дело встало? На следующий день за час до начала концерта она уже была возле служебного входа ДК, где должно было состояться мероприятие. Отчаянно мёрзла, переминаясь с ноги на ногу, прижимая к груди огромный букет белых роз, тщательно завёрнутых в плотную бумагу. На букет ушли почти все остававшиеся с зарплаты деньги, зато она выбрала именно то, что нужно — цветы были роскошные, на длинных ножках, одиннадцать штук. По числу лет, проведённых «вместе» с Тумановым. Сашка вздрагивала каждый раз, когда на стоянку ДК заруливала очередная иномарка, спешила рассмотреть номера. Чёрт бы побрал этих звёзд, они что, сговорились чёрные «мерседесы» покупать? Как будто других машин не бывает. Она не собиралась кидаться на него и просить провести на концерт, ни в коем случае. Хотя Аделька рассказывала, что поклонницы иногда так поступают. Ну, может быть, если их кумирам лет по двадцать. Кинуться на Всеволода Алексеевича? Что-то у него попросить? Да Сашка бы со стыда сгорела. Нет, она собиралась просто отдать ему букет. Приятно, наверное, приходить на концерт с цветами от почитательниц. Артисты ведь тоже друг перед другом хвастаются, кто из них популярней, любимей, кто больше букетов за выступление собрал. А тут ты ещё даже ничего не сделал, а тебе уже цветы дарят. Но время шло, а Всеволод Алексеевич так и не появлялся. Неужели отменил своё участие? Без весомой причины не мог. Сашка хорошо помнила сюжет, показанный по телевидению после смерти Фокина. Всеволод Алексеевич говорил о нём много добрых слов, рассказывал, как благодарен Фокину за поддержку, которую тот оказывал молодому артисту, и сам чуть не плакал на камеру. В общем, на вечере памяти он точно должен был присутствовать. Да и в программе заявлен. Однако концерт начался, а Туманов так и не появился. Сашка решила, что просто проворонила его. Он ведь мог и за два часа до начала приехать. Настоящие артисты, на минуточку, всегда приезжают заранее, чтобы звук попробовать, распеться, приготовиться. Оставалось только ждать окончания концерта. Чтобы не замёрзнуть насмерть, пришлось зайти в кофейню неподалёку. Денег она наскребла только на стакан чая, и цедила его полчаса, а то и дольше. Потом снова топталась на улице, надеясь, что цветы сохранят прежний вид. Два раза обошла всю стоянку, присматриваясь к каждой припаркованной машине, номеров Туманова не обнаружила. В конце концов, водитель мог его привезти и куда-нибудь уехать. Заправить машину, например, или помыть. Наконец двери служебного выхода распахнулись, один за другим стали выскальзывать артисты. Машины выезжали с парковки и останавливались у входа, впуская своих владельцев. Подтянулся и народ из зала, жаждущий поймать звезду и получить автограф. К счастью, публика тут собралась степенная, так что давки не возникло, от входа Сашку никто не оттеснил. Но Всеволода Алексеевича среди выходивших не было. А Сашка отлично знала, что он терпеть не может послеконцертные посиделки, он всегда одним из первых покидает зал. Получается, к Фокину он так и не приехал. Сашка задумчиво смотрела на никому уже не нужный веник из роз. И куда его теперь девать? В мусорку? Но вдруг заметила Рубинского, неспешно идущего к машине, то и дело останавливающегося, чтобы расписаться на концертных программках для особо морозоустойчивых бабушек. Ещё один певец старой гвардии. То ли лучший друг, то ли злейший враг Туманова, их не поймёшь. Они в один год грызутся, в другой обнимаются. Сашка поначалу пыталась разобраться в их сложных отношениях, потом плюнула. Детский сад какой-то, песочница: то они песню не поделили, то звание последнего мамонта на эстраде. Ну-ка их. Рубинским она никогда не восхищалась, ну поёт, ну и молодец. Но сейчас он очень вовремя попался под руку. Не особо раздумывая, Сашка сделала шаг ему навстречу и протянула букет, на ходу сорвав защитную бумагу. Розы слегка подвяли, но в общем сохраняли вполне приличный вид. — Возьмите, пожалуйста, Аркадий Иванович, — громко выговорила Сашка, сама себе удивляясь — ни капли волнения, трепета. А рядом с Тумановым у неё и голос пропадает, и коленки дрожат. — Спасибо, спасибо! — Рубинский прямо расплылся в улыбке, довольный залез в машину, примостив розы на коленях. Сашка проводила взглядом его машину, — ну хоть кто-то на «ауди», — и поплелась на метро. Но у самого входа вдруг выяснилось, что жетонов у неё не осталось. А последние деньги были отданы за чай в кафе. Потрясающе просто! Минуты две Сашка постояла у турникета, прикидывая, что делать. У прохожих просить? Да сейчас! Развернулась и пошла пешком. Не так уж тут далеко, станций пять. А если быстро идти, то и согреешься. В общежитие она завалилась в четыре утра. Ещё час стояла под горячим душем. А когда привела себя в порядок, высушила волосы и проглотила бутерброд, выяснилось, что ложиться спать уже смысла не имеет — через полтора часа начиналось её дежурство в госпитале. Перед тем как выходить обратно на мороз, Сашка, всего на пять минуток, присела за ноутбук. Сна не было ни в одном глазу, зато в душе´ прочно поселилась тревога. Ну не мог Всеволод Алексеевич просто так не появиться на концерте памяти Фокина. Значит, заболел. В два клика перешла на привычный форум, пролистала темы, загрузила поисковик. И почти сразу наткнулась на маленькую заметочку о том, что Всеволод Туманов поздравил славных работников газовой промышленности города, название которого Сашка с разбегу бы даже не произнесла, с открытием новой буровой установки. Дата под заметкой стояла сегодняшняя, точнее, уже вчерашняя. Сашка закрыла ноутбук и пошла стучаться к соседке, одалживать денег на метро. Главное было не думать, что корпоративный концерт оказался для Туманова важнее памяти старого друга. Главное — не думать. * * * Всё забывается со временем, знаете ли, все обиды. Поклонники найдут миллион оправданий для своего артиста, в этом их суть. Вариантов-то немного: или ты находишь объяснение его нелицеприятным поступкам, или тебе придётся уйти. Признаться себе, что выросла, что идеал оказался неидеальным, и вернуться в реальную жизнь без всего того, что приносило тебе радость: концертов, поездок, ожидания встреч, счастливых воспоминаний, да просто звуков его голоса в наушниках. Поверите, я до сих пор мгновенно реагирую на его голос. Это самый дорогой, самый родной звук на свете. Потому что он из детства, потому что он ассоциируется со всем хорошим, что в этом чёртовом детстве было. И не только в детстве. А плохое забывается. Точнее, поклонники очень стараются забыть, потому что собственные сказки гораздо ценнее какой-то там реальности. Был ещё третий вариант — научиться принимать его таким, какой есть. Неидеального, как все люди. По большому счёту, не самого доброго и порядочного. Да, жуткие вещи я сейчас говорю, девчонки услышали, разорвали бы. Особенно Тонечка, вот кто настоящий адвокат дьявола, то есть Всеволода Алексеевича, конечно же. Мы с Сашкой другие, поязвительнее, пожёстче. Чаще говорили то, что думали. Потому и доставалось нам от жизни чаще, наверное. Нурай вообще отдельная история. Вот вы спрашиваете, почему Сашка почти все годы учёбы провела в одиночестве? Почему не нашла себе подруг по интересам, чтобы вместе ходить на концерты и устраивать засады у его офиса? Ведь были же в Москве ещё поклонницы Туманова, и встретить их на том же концерте не составило бы труда. Знаете, хором можно любить футбольную команду, родную школу или город. А мужчину хором любить нельзя. Это со стороны кажется, что в фан-клубах всеобщая дружба. Ничего подобного, там грызня ещё хлеще, чем в шоу-бизнесе, где крутятся их кумиры. Особенно в молодёжных, где главный приз вполне доступен. Юная звезда наслаждается вниманием со стороны девчонок и пускает к себе в постель то одну, то другую. Я лично видела, как солист одной очень популярной рок-группы после концерта выходит и осматривает девок, выстроившихся у служебной двери за автографом. Пальчиком тыкает: эта, эта и вот та, идёмте со мной. Чтобы на всю ночь хватило. Или на весь коллектив. А девки потом себе вены режут, и те, которых не выбрали, и те, которым «посчастливилось», во вторую или третью смену. Туманов, конечно, подобного не вытворял, не тот возраст, не то поколение. По крайней мере не с нами. Да, я представляю себе подобную сцену с Сашкой, например. Бог богом, а по морде он бы от неё получил. Но, повторюсь, нет, это не про него. Однако и в нашей среде царила просто поголовная ненависть. Я же вам уже рассказывала, поклонники, появившиеся у Туманова в семидесятые, презирали тех, кто пришёл в перестройку, когда он вдруг начал петь про любовь. Все вместе они уже не понимали нас, поколение девяностых. А мы, со свойственным молодости нигилизмом, считали их сумасшедшими, отставшими от жизни мамонтами. На концерте они кричали ему из зала названия старых хитов, а мы закатывали глаза. Нам хотелось новых песен, из нашего детства. И нас очень злило, что они кичатся годами своего сумасшествия. Мы завидовали им, видевшим своими глазами те концерты, которые мы могли посмотреть только в записи, да и далеко не все плёнки сохранились, и от зависти, наверное, смеялись над ними, нашли, мол, повод для гордости. А потом сами такими же стали, да… Нам только повезло, что мы — последние. За нами уже никого. И над нами посмеяться уже некому. А Сашка долгое время считала, что она одна такая, молодая, среди бабушек, почти бабушек и сумасшедших тётенек, ходивших на его концерты. И общаться с ними не рвалась. Это позже уже появились Нюрка, Тонечка и я. Но давайте всё же соблюдать хронологию… * * * Четвёртый курс превратился для Сашки в череду больниц. В больницах проходили лекции, в больницах велись практические занятия, в больницу, точнее, в ставший уже родным военный госпиталь, она возвращалась после учёбы, чтобы заступить на ночную смену теперь в новом качестве медицинской сестры. В конце третьего курса им предложили сдать дополнительные экзамены и получить сертификат, дающий право работать медсёстрами. Большинство девчонок их группы презрительно сморщили носы — вот ещё, тратить драгоценные дни уже начавшихся каникул на новую зубрёжку и экзамены. Да и ради чего? Они пошли в вуз не за тем, чтобы выполнять обязанности младшего медперсонала. Но Сашке сертификат был нужен позарез, в госпитале ей давно намекали, что готовы видеть старательную девушку не только в качестве уборщицы. Правда, знающие люди предупреждали, что заработок у санитаров порой выше, чем у медсестёр, так что приходится выбирать, что важнее: деньги или свобода от уток и суден. Медсестре что? Сделал укольчики, разнёс таблетки, проверил капельницы, и сиди себе, чай пей с подаренными шоколадками. Для грязной работы санитары есть. Но Сашка умудрилась найти третий вариант — стала ночной сиделкой в своём родном отделении, в пульмонологии. Первого подопечного, Ивана Афанасьевича, в прошлом подполковника, а в настоящем — милейшего деда, постоянно угощавшего её нанесёнными родственниками фруктами, Сашка запомнила на всю жизнь. У Ивана Афанасьевича было три дочери и какое-то бесчисленное количество внуков, но никто из них не горел желанием ночевать с полубезумным, по их мнению, стариком. Сашка подозревала, что они его и в госпиталь-то засунули, чтобы дома не возиться с разгулявшейся астмой. Дед был, в общем-то, стабильный, с приступами мог справляться сам — умел пользоваться баллончиком и вполне контролировал своё состояние. Но — днём. А если приступ случался ночью, что чаще всего и происходило, пугался, терялся, забывал про спасительный ингалятор. Родственников это раздражало, они считали, что дед просто требует к себе повышенного внимания. Сашка пыталась объяснить, что ночь, точнее, предрассветные часы, тяжело переносятся всеми больными, а особенно астматиками, и поведение деда вполне объяснимо, но дочка (или внучка, кто их разберёт?) только отмахнулась: