— Ну да. У меня есть, в чемодане. Я вам принесу. И принесла, когда он уже лежал на диване в своём номере. Присела рядом, протянула жестяную баночку. Туманов смотрел на неё как-то странно, слегка покачивая головой своим собственным мыслям, будто не мог во что-то поверить. У него и взгляд был удивлённый. — Ну давай, лечи, — насмешливо произнёс он. Пришлось Тоне «лечить». Она осторожно втирала мазь, стараясь не попадать на волосы, а Туманов продолжал на неё смотреть. Потом вдруг перехватил её руку, задержал в своей. И до Тони вдруг дошло, что она слишком близко к нему наклоняется, что её грудь маячит прямо перед его носом. Как-то в одну секунду она вспомнила, что он — мужчина. Не просто мэтр, легенда, учитель и грозный босс, а мужчина. А она дурочка, которая, между прочим, в его номере, на его диване. И хотя никакого опыта отношений у Тони ещё не было, что-то на краю сознания наконец проснулось и теперь сигнализировало об опасности. А Туманов по-прежнему на неё смотрел. И в его странных почти синих глазах сквозило что-то, заставляющее Тоню не двигаться с места. Что-то парализующее волю. Ей вдруг стало жарко, особенно руке, там, где её касался Туманов. Он уже давно не лежал, а сидел на диване, очень близко к ней. Чего-то ждал. А не дождавшись, притянул к себе. Тоня не сопротивлялась. Какое там, она уже готова была ко всему, что он собирался ей предложить. Хотя и не смогла бы ответить себе, к чему именно. Конечно, она знала, что происходит между мужчиной и женщиной. И с подружками обсуждали, пусть и чисто теоретически, и книжку читала, которую нашла у мамы. Как же она называлась? «Девочка, девушка, женщина», как-то так. Подробную, с картинками. И в ней чёрным по белому писали, что в близости с мужчиной нет ничего приятного, а поначалу это даже и больно. Но — необходимо, если речь идёт о муже, разумеется. Как же далеко оказалась теория от практики. Или всё дело в том, с кем этот пресловутый первый раз происходит? Больно? Неприятно? Да авторшу сего пособия можно было только пожалеть. Ей Туманов не встретился. Потом Тоня часто пыталась воспроизвести в памяти эту ночь, но ничего не получалось. Она запомнила только волну нежности, накрывшую её с головой. И сигареты. Почему-то они удивили её больше всего. Подумать не могла, что Всеволод Алексеевич курит, прежде никогда не видела. А он достал из барсетки пачку, зажигалку, и прошёл к окну, обернув бёдра простынёй. Простыня свисала и волочилась по полу, и Тоня видела, что у него невероятно кривые ноги, сходящиеся в коленках буквой Х. В брюках незаметно. В концертном костюме, причёсанный, в гриме, он красив, как бог. А сейчас? А сейчас просто красив. И какая разница, что у него кривые ноги? На следующий день они вернулись в Москву, самолётом. Всеволод Алексеевич всю дорогу горячо обсуждал с Ренатом какую-то неустойку и костерил некоего Олега, который их якобы подвёл. В сторону Тони он даже не смотрел. Как, впрочем, и в сторону всех остальных участников коллектива. Родик и дядя Саша лениво играли в крестики-нолики, Кэт читала роман в мягкой обложке, а Тоня сидела возле иллюминатора и ничего не могла понять. Всеволод Алексеевич выпроводил её на рассвете, очень мягко намекнув, что ему нужно хоть немного поспать. Как будто нельзя спать вместе. А потом, когда встретились в вестибюле гостиницы, между ними уже была стена отчуждения. И возвёл стену Туманов. Тоня почувствовала её с первой секунды. Он смотрел мимо Тони. Не улыбался, не шутил, подгонял музыкантов, обещая, что не оплатит им новые билеты, если они опоздают. — Пешком до Москвы пойдёте, — ворчал он, залезая в машину. Тоню с собой не позвал. Ничего, доехала на пазике, невелика беда. Но что, что случилось? Что она сделала не так? В аэропорту Ренат вручил ей ключи и бумажку с адресом. — Твоя новая квартира. На месяц вперёд оплачена, дальше будешь платить сама. Район, конечно, дерьмо, но метро рядом. Три дня выходных, седьмого работаем в сборном концерте. Я позвоню. Да, чуть не забыл. Гонорар. Протянул ей белый конверт и поспешил за шефом, стремительно удаляющимся в сторону парковки, где его уже ждал водитель. Тоня проводила их обоих взглядом. Повернулась к Кэт. Та деловито пересчитывала деньги в своём конверте. — Ренат, сука, опять сотню зажал, — пробормотала она. — Всегда обманывает. Пышка, ты свои-то пересчитай. Тоня рассеянно посмотрела на конверт, потом на Кэт. Она даже не знала, сколько должно быть в конверте. И не предполагала, что ей что-то причитается. Да она бы бесплатно пела, только на сцене бы стоять. И рядом со Всеволодом Алексеевичем. — Кэт… Кэт! А куда он поехал? — Кто? — Катька наконец оторвалась от подсчётов. — Туманов же. Кэт как-то странно на неё посмотрела, пожала плечами. — Домой к жене, наверное. А может, и не к жене. Думаешь, в Москве мало мест, где нашего Севушку обогреют и обласкают? Или вообще на футбол рванул, он любит после гастролей, в качестве разрядки. Достают его эти песни-пляски, а спорт — отдушина вроде как. А что? Тоня покачала головой. Ничего. Совсем ничего. * * * Следующие два месяца пролетели для Тони как сон. Иногда прекрасный, но порой и мучительный. Недели без гастролей казались ей невыносимо долгими и скучными. Съездить домой и навестить родных было нельзя — Ренат мог позвонить в любой момент и вызвать на концерт, часто за пару часов до его начала. Не сольный концерт Туманова, конечно, такие вещи планируются заранее. Дёргали в основном на «сборные солянки», где требовалось выйти на одну-две песни. Но всё равно: собирайся, мчись до метро, там с пересадками до центра. Прибегаешь взмыленная, ни причёски, ни макияжа, кое-как приводишь себя в порядок в общей гримёрке, где дядя Саша влезает в брюки, а Кэт клеит накладные ресницы, обсуждая с Родионом, что Севушка опять с похмелья и злой, как чёрт. И на сцену, на сцену бегом. Часто выступали в каких-то сомнительных кабаках, перед пьющими и жующими толстопузами в малиновых пиджаках. Они неизменно пытались пригласить Кэт танцевать, а Всеволода Алексеевича в итоге усаживали рядом с собой за стол и начинали спаивать. И он пил и пел, совмещая одно с другим до потери дикции. А Тоня, остававшаяся на небольшой ресторанной сцене в компании музыкантов, чувствовала себя полной дурой. Её танцевать обычно не звали, Кэт толстопузам нравилась больше. Тоня боялась «кабацких концертов», боялась, что кто-нибудь всё же обратит на неё внимание, и ей придётся отбиваться от пыхтящих и слюнявых ухажёров. — Дура, — фыркнула Кэт, когда Тоня имела неосторожность озвучить свои опасения. — Наоборот! Строй им глазки, улыбайся. Может, подвернётся неженатый? Ну или женатый, но без принципов? Тебе свою судьбу надо устраивать, нет? Или ты собралась до пенсии у Севушки на подпевках стоять? — Я… Не… Тоня так растерялась, что даже не нашла, что ответить. А Кэт только глаза закатила. — Ну конечно, «я другому отдана и буду век ему верна». Ещё одна… Ты думаешь, первая, что ли? Про Севушку можешь забыть. Он не трахается с коллективом. — Но… — Но один раз — не пидорас, — продолжила Кэт, копаясь в косметичке. — Один раз в год, знаешь ли, и палка стреляет. А на большую и светлую любовь можешь не рассчитывать. Так что мой совет остаётся в силе — улыбайся «пиджачкам». Твоя предшественница вот вполне удачно махнула и замуж, и в декрет. Тоня тогда едва сдержалась, чтобы не расплакаться. А потом постаралась как можно быстрее выбросить слова Кэт из головы. Нет, не может быть. Кто угодно, но только не Всеволод Алексеевич. Просто Кэт его не любит, как и дядя Саша, как и Родион. Они все судачат за его спиной, что, на её взгляд, как минимум нечестно. В конце концов, именно Туманов обеспечивает их всех работой. И относится он к коллективу нормально, не требует больше, чем необходимо. Ну кричит иногда, но по делу же! А они снисходительно зовут его Севушкой и считают старым дураком, чуть ли не слабоумным. Всеволод Алексеевич по-прежнему не обращал на неё внимания, держался подчёркнуто отстранённо, не допуская ситуаций, когда они остались бы наедине. Вокалом с ней больше не занимался, после выступлений сразу уезжал, и никто никогда не знал, куда. Тоня исподтишка наблюдала за ним, пока они ждали в кулисах своего выхода, научилась распознавать его настроение. В Москве он как будто хуже себя чувствовал, чем на гастролях, часто приезжал хмурый и разбитый, и только в последний момент перед выходом на сцену собирался, натягивал на лицо улыбающуюся маску артиста, которая слетала, стоило ему выйти из света рампы обратно в спасительный полумрак закулисья. Но едва они проходили зону досмотра в аэропорту, чтобы лететь куда-нибудь на Дальний Восток или садились в поезд, Туманов словно оживал, молодел лет на десять. Шутил, заигрывал со стюардессами и проводницами, иногда мог даже спеть что-нибудь, совершенно не соответствующее его сценическому образу, «Мурку», например. Аккомпанируя себе ложками. И вскоре Тоня сделала вывод, что в Москве кроется какой-то источник проблем Туманова, уехав от которого, он снова начинает радоваться жизни. Но в любом случае всё это не касалось Тони. Их с Всеволодом Алексеевичем дороги хоть и пересеклись в одной невозможно горячей точке кипения, теперь шли параллельно. Близко, да, но не соприкасаясь. И для Тони это было настоящим испытанием. Смотреть, как он переодевается в гримёрке, стягивая мокрую насквозь рубашку, как стирает грим, оставляя на щеках тёмные разводы, как устало пьёт чай, сжимая стакан двумя руками, так как руки подрагивают после особо тяжёлого выступления. Смотреть, и не иметь возможности подойти, приласкать, пожалеть. Тонина бабушка всегда говорила, что русские женщины не любят, а жалеют. Смысл этой фразы она поняла только сейчас. После того что случилось на тех первых гастролях, Тоне всё время хотелось его жалеть. Особенно тоскливо становилось в те вечера, когда коллектив никуда не вызывали. У Кэт была какая-то личная жизнь, и в подруги она Тоне не набивалась. А больше никого в Москве Тоня и не знала. Бесцельно бродила по своему району, постепенно выясняя, где хороший продуктовый магазин, где недорогая аптека и как можно быстрее добраться до метро. Иногда звонила маме, пару раз ездила на вокзал и встречалась с ней, когда мамин поезд стоял в Москве. Но эти встречи ещё больше её расстраивали, так как приходилось маме врать, говорить, что она абсолютно счастлива и живёт именно той жизнью, о которой мечтала. И так бы оно и было, если бы не Всеволод Алексеевич. Гастролям Тоня радовалась не меньше его. Но если он уезжал от московских проблем, то Тоню охватывала надежда, что всё наладится. Ведь, может, дело в супруге? Уж не совсем она наивная, понимает, что в Москве у него есть жена и он вынужден вести себя прилично. А на гастролях его ничто не сдерживает. И когда Туманов объявил, что они едут в небольшой пятидневный круиз на теплоходе, во время которого будут развлекать очень солидную публику, Тоня была на седьмом небе от счастья. Круиз на теплоходе! Вот уж идеальное место для продолжения романа! И самое интересное, что Всеволод Алексеевич считал точно так же. Только относительно героя этого романа мнения у них не совпали. Условия на теплоходе оказались райскими — каждому артисту предоставили отдельную каюту. Всеволоду Алексеевичу, разумеется, многокомнатный люкс, коллективу помещения попроще, но Тоня всё равно была рада, что не придётся спать рядом с Кэт. После того разговора она стремилась свести общение с ней до минимума. Кроме того, Туманов объяснил, что они на полном обеспечении «заказчиков», то есть вся еда и выпивка в ресторане и баре для них бесплатно. — Но увижу хоть раз кого-нибудь выпившим до концерта, за эти гастроли не получите ни копейки, — строго предупредил он. Сам, правда, нарушал собственный запрет сплошь и рядом, но к вечернему концерту всегда был в полном порядке. Выступали они в ресторане теплохода, где каждый день собирались «важные люди», по словам того же Всеволода Алексеевича. Что примечательно, ни одного малинового пиджака не было, вместо них — строгие и явно дорогие костюмы, иногда даже с бабочками. Будто люди и не отдыхают вовсе. А может быть и не отдыхали, потому что за столиками постоянно велись беседы, а лица «важных людей» оставались серьёзными, несмотря на количество выпитого и постоянный аккомпанемент из песен Туманова. Некоторых «тузов» сопровождали дамы, и на жён они походили мало. В разговорах дамы не участвовали, сидели молча, потягивали шампанское, мило улыбались. Они и были самыми благодарными зрителями Туманова, всё интереснее слушать артиста, нежели мужские разговоры о бизнесе. Пели каждый день разное. Всеволод Алексеевич специально составил программу так, чтобы репертуар не повторялся. Тоне он поручил в первый вечер исполнить сразу три песни. Она удивилась — обычно пела в концертах только одну. Поначалу решила, что он не важно себя чувствует и хочет максимально сократить собственное выступление. Но больным Всеволод Алексеевич совсем не выглядел, довольно живо пританцовывал, стараясь расшевелить озабоченную публику. Потом объявил её выход, и Тоня завела «Мамочку», как самую весёлую в репертуаре. На втором куплете вдруг почувствовала себя полной дурой — зрители не обращали на неё ни малейшего внимания. Невозмутимо беседовали, так что даже сквозь музыку доносился гул голосов. Она допела до конца и не услышала ни одного хлопка. Никто как будто не заметил её выступления. Даже спутницы «тузов» резко заинтересовались содержимым своих тарелок. Очевидно, русские народные песни им нравились ещё меньше Тумановской лирики. Тоня беспомощно оглянулась на стоящего в сторонке Туманова. Всеволод Алексеевич одобрительно ей кивнул, пой, мол, дальше. Пришлось петь «Барыню» и «Валенки». С тем же успехом. После «Валенок» Всеволод Алексеевич забрал у неё микрофон, поблагодарив за выступление, и как ни в чём не бывало продолжил концерт. Тоня, совершенно обескураженная, вернулась на своё место в бэк-вокале. К тому моменту она уже получила неплохой опыт выступления в кабаках, но никогда ещё не встречала такого откровенного равнодушия. Зачем их тогда пригласили сюда, раз они никому не нужны? И как в такой атмосфере отработать ещё четыре концерта? Она не понимала, почему Туманов согласился на это предложение. Сколько же ему заплатили, что он, Народный артист, согласен так унижаться? А Всеволод Алексеевич, как заведённый, отработал положенные полтора часа, поклонился, поблагодарил за внимание, которого толком и не было, и повернулся к коллективу, делая знак, что они свободны. Ясно, сам он останется ужинать с «тузами». Тоня вздохнула с облегчением и хотела уже побыстрее улизнуть в свою каюту, но Туманов её остановил. — А ты далеко не уходи. Погуляй пока на палубе. Я подойду чуть позже. У Тони сердце замерло. Значит, она не ошиблась, и продолжение всё-таки будет. Уже стемнело, дул ветер, и на палубе было довольно прохладно. Бэк-вокалистки в коллективе Туманова одевались в одинаковые коротенькие платья с открытыми плечами, Тонино, правда, пришлось перешивать после её куда более субтильной предшественницы. Стоило сходить в каюту и переодеться, но Тоня боялась, что Всеволод Алексеевич выйдет именно в ту минуту, пока её не будет. В итоге прождала его почти полчаса и совсем заледенела. Наконец он появился, довольный, улыбающийся. Поманил её к себе. Тоня сделала шаг навстречу, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле. Но в следующую секунду заметила, что Всеволод Алексеевич не один. Следом за ним шёл полный дядька, едва достававший Туманову до плеча. — Вот, познакомьтесь, — Всеволод Алексеевич слегка посторонился, пропуская дядьку вперёд. — Это Максим Анатольевич. А это наша Тонечка. Потрясающе талантливая девочка, звёздочка нашего коллектива. — Очень приятно, очень! — Толстяк взял её руку и притянул к губам. Тоню едва не передёрнуло от омерзения — губы оказались слюнявыми, а сам Максим Анатольевич сопел как паровоз, очевидно, запыхался, пытаясь угнаться за легко и быстро перемещающимся Тумановым. — Максим Анатольевич владеет сетью ресторанов в Москве, — со значением произнёс Туманов. — И ему очень понравилось, как ты поёшь. — Вы просто очаровательны, Тонечка, — подхватил толстяк. — И я хотел бы пригласить вас за свой столик. Тоня растерялась, но Всеволод Алексеевич стоял рядом и благосклонно улыбался. Когда их глаза встретились, он на мгновение прикрыл веки, показывая, что нужно соглашаться. — И Всеволод Алексеевич составит нам компанию, верно? — продолжил толстяк. И Тоня расслабилась. Если вместе с Тумановым, то почему нет? В его присутствии это будет просто дружеская посиделка, ничего неприличного. И она кивнула. Вместе они вернулись в зал. Музыканты Туманова давно ушли, и теперь в колонках играло что-то из классики. Верхний свет притушили, на столах появились свечи. Очевидно, все рабочие вопросы обсудили, и вечер перешёл в новую стадию, более непринуждённую. Несколько пар медленно танцевали в центре зала. Толстяк галантно отодвинул для Тони стул, Всеволод Алексеевич тоже опустился на своё место лишь после того, как села Тоня. Стол был накрыт заново, для неё принесли шампанское, хотя мужчины пили коньяк. — Расскажите о себе, Тонечка, — попросил толстяк, распечатывая бутылку. — Как вы стали петь? Как попали в театр Всеволода Алексеевича? — Максим Анатольевич очень интересуется молодыми талантами, — вдруг заметил Туманов. — И оказывает им поддержку. Запись альбома, съёмки клипа, организация гастрольного тура — всё это ведь стоит больших денег. — Да, как говорится, талантам надо помогать, бездарности пробьются сами, — кивнул толстяк. — Так вы рассказывайте, Тонечка, рассказывайте. Рассказывать-то ей было особенно нечего. Вспомнила про конкурс из детства, который судил Туманов, вспомнила, как встретила его в Сокольниках. Уже перешла к первым гастролям, когда Всеволод Алексеевич вдруг поднялся из-за стола, так и не дождавшись горячего и едва отпив из своего бокала. — Я вынужден вас покинуть. — Он улыбнулся своей «сценической» улыбкой, не имеющей ничего общего, Тоня это уже знала, с его настоящей. — Голосовой режим, увы, никто не отменял. Пожал толстяку руку и смылся прежде, чем Тоня успела опомниться. Максим Анатольевич ничуть не расстроился и, кажется, даже не удивился. Он был полностью сосредоточен на Тоне, ожидая продолжения рассказа. А Тоня напрочь забыла, на чём остановилась, и вообще потеряла нить беседы. Какой ещё голосовой режим? Она прекрасно знала, что ложится Всеволод Алексеевич поздно, а сейчас только начало одиннадцатого. Да он просто сбежал. Сбежал, оставив её наедине с этим толстым боровом. И, похоже, по предварительной договорённости. Она решительно отодвинула бокал, сняла с колен салфетку и положила на стол, поднялась. — Простите, Максим Анатольевич, но мне тоже пора идти. — Куда? Куда же вы, Тоня? — Он поймал её за руку. — Вы же только пришли. Сейчас принесут горячее. И я так мало ещё знаю о вас. — Мне пора. — Тоня вырвала руку.