— И что? Там цены всегда бешеные. Что ты вообще в ЦУМе забыла? — Ты не поняла! Туфли один в один как у Зарины. Я видела такие на ней на какой-то фотографии. Сашка равнодушно пожала плечами. — Нет, ты представь! Он, значит, пашет как чёрт, зарабатывает, а она туфли по две тысячи долларов покупает. — Поверь, у неё тоже работа не из лёгких, — вздохнула Сашка, но уточнять не стала, хотя обеим было известно, что Зарина нигде не работала. — Кстати о птичках. Ты нашла что-нибудь? Нурай уже третью неделю пыталась куда-нибудь устроиться. Но никто в Москве не стремился взять на работу девушку с азербайджанским паспортом. Впрочем, и она не очень настаивала. Звонила по объявлениям, но, сделав пару звонков, успокаивалась и отправлялась гулять. Она хорошо помнила советы из волшебной книжки, оставшейся, к её великому сожалению, в Баку. Достаточно только послать запрос Вселенной, а та уже придумает, как исполнить твоё желание. И если сбылась половина загаданного, то сбудется и остальное. Не нужно форсировать события. В конце концов она ехала в Москву не для того, чтобы снова мыть полы в какой-нибудь затрапезной гостинице. — Ничего подходящего. — Нурай стала собирать грязную посуду со стола. — Везде требуют или опыт работы, или славянскую внешность, или местную прописку. Сашка хотела сказать, что долго так продолжаться не может. Что в конце концов хозяйка квартиры узнает, что у неё уже двое жильцов, и поднимет плату. Хорошо, если скандал не устроит. Хотела сказать и то, что ей тяжело жить с кем-то бок о бок. Слишком привыкла она быть сама по себе, привыкла молчать, привыкла ложиться спать, едва выдастся возможность, а не сидеть и вести разговоры о туфлях Зарины. Но в очередной раз промолчала, потому что Нюрка была такой же, как она. Нет, совсем другой, конечно. Они не совпадали ни по темпераменту, ни по отношению к жизни, ни по интересам. Не считая Туманова, разумеется. Но и его каждая видела по-своему. Нурай нравились его новые песни, Сашка любила старые, из её детства, из плеера, спасавшего от серых будней Мытищ. Нурай с радостным энтузиазмом встречала любую его, даже самую безумную, инициативу, будь то совместное выступление со скандальной лесбийской поп-группой или катание на мотоцикле без дублёра для съёмок клипа. Всё, что ни делал Туманов, было для неё хорошо и правильно. Сашка же могла выступить с резкой критикой, если ей что-то не нравилось. А в последние годы ей всё чаще что-нибудь не нравилось. И всё же Всеволод Алексеевич прочно связывал их друг с другом. И Сашка в очередной раз промолчала. Нюрка продолжала наслаждаться Москвой и неожиданно обретённой свободой. Туфли как у Зарины — это, конечно, привлекательно, но она всё же понимала, что мытьём полов на них не заработаешь. Да и не в туфлях ведь дело. И можно без них обойтись, лишь бы не чувствовать ежедневно, ежечасно, что ты должна, должна, должна. Должна ходить на работу, должна заботиться о маме, должна содержать семью. С переездом в Москву все долги испарились. И деньги, как оказалось, совсем не обязательны. Всё самое лучшее — старые дома, церкви, парки — можно увидеть в столице совершенно бесплатно. О доме она, конечно, вспоминала. Несколько раз даже звонила. Отчаянно врала про подвернувшуюся в Москве работу, которая и вынудила её так срочно уехать. Мама легко принимала на веру что угодно. Так Нурай узнала, что у матери теперь живёт тётя Айя. Иногда мама начинала задавать неудобные вопросы, спрашивала, когда дочь вернётся, жаловалась, что скучает. Тогда Нурай находила повод как можно скорее прервать разговор. Маму было жалко. Но себя жальче в сто раз. Вернуться туда, в беличье колесо и прокрутиться в нём всю жизнь? Без сияющей огнями Москвы, без концертов, без Всеволода Алексеевича? Так и не исполнить все мечты, которые теперь так близко, только руку протяни? Нет уж, увольте. Кстати, о Всеволоде Алексеевиче. В наконец-то выдавшийся выходной Сашка прошлась с ней по всем памятным местам. Показала двор, где он вырос, липу, на которую он, по его детским воспоминаниям, привязывал качели. Даже школу отыскали, её как раз обнесли забором и собирались сносить. Сашка с увлечением рассказывала историю этих мест, а Нурай едва сдерживала зевоту. Да какая разница, где он вырос? Ну школа, обычная двухэтажная коробка с выбитыми стёклами, от которой через несколько недель останется только пустырь. И на том скоро возникнет очередная высотка. Ну липа. Можно подумать, Всеволод Алексеевич её помнит. Приведи его сюда, он и сам её не найдёт. Она решительно не понимала, зачем так зацикливаться на прошлом? Ведь есть прекрасное настоящее. Почему бы не пойти на его концерт? Они ведь в Москве. Пусть не сольный, до сольного ещё дожить надо, но он почти каждый день где-нибудь выступает. Билеты? А что билеты? У Сашки же есть способ пройти и без них, Нурай давно просекла. Только Сашка на эту тему упорно не говорила. Жалко ей, что ли? И сама не ходит, и другим не даёт. А тут и повод появился. Всеволод Алексеевич вдруг решил возродить старую традицию и провести конкурс эстрадной песни. С такого конкурса он сам когда-то начинал, и с тех пор свято верил, что это настоящая дорога в жизнь для молодого исполнителя. Он, правда, упустил из виду, что раньше эстрадные конкурсы проводило государство, оно же и проталкивало подходящих по образу исполнителей на большой экран. Но детали Туманова всегда мало интересовали. Он загорелся идеей и принялся с энтузиазмом воплощать её в жизнь. О конкурсе рассказывал во всех интервью, привлекая внимание зрителей и потенциальных спонсоров, размахивая руками, говорил, что для проведения конкурса арендует Кремлёвский дворец, что транслировать концерт будет один из центральных каналов, но не уточнял, какой именно, так как между ними, по его словам, шла ожесточённая борьба за эксклюзивный материал. Туманов обещал, что победителей конкурса увидят тысячи зрителей и сотни продюсеров, и последние, безусловно, будут счастливы взять под своё крыло юные таланты. Словом, мероприятие обещало быть грандиозным. Сам Всеволод Алексеевич собирался председательствовать в жюри вместе с другими состоявшимися звёздами. — В общем, позовёт Рубинского и какую-нибудь Сапфиру, — ворчала Сашка, уставившись в ноутбук, — и устроят междусобойчик. Сами будут петь полконцерта, потом по-быстрому прогонят конкурсантов, раздадут награды и свалят на банкет. Нурай намывала окно к Пасхе. Она православные праздники никогда не отмечала, но ведь принято же к Пасхе окна мыть? И вообще приятно с чистыми окнами жить. Она уже дважды меняла воду в тазике, а теперь вытирала стекло насухо скомканной газетой — чтобы разводов не оставалось. — Вот почему ты всегда во всём видишь плохое? — отозвалась она с подоконника. — У Всеволода Алексеевича будет концерт в Москве, пусть даже пополам с конкурсантами. Почему ты не радуешься? — Потому что пролетит он с этим конкурсом, как фанера над Парижем, — буркнула Сашка и застучала по клавишам. — Потому что на дворе давно не семидесятые, и его юные таланты на фиг никому не нужны, только Всеволоду Алексеевичу об этом сообщить забыли. Потому что мне теперь писать анонс этого грёбанного конкурса и проводить розыгрыш бесплатных билетов на его сайте. Нурай промолчала. То, что сайтом Туманова занимается Сашка, она узнала, только поселившись вместе с ней в одной квартире и то не сразу. Сашка сей факт особенно не афишировала, даже на самом сайте не было никаких упоминаний о ней. Но несколько раз в неделю, как бы ни была занята на работе, во сколько бы ни пришла домой, бралась за ноутбук и готовила материал: что-то писала, отвечала на письма, подбирала фотографии. Пару раз заглянув ей через плечо, Нурай всё поняла. Новость оказалась не из приятных. Нет, она, конечно, не питала иллюзий, понимала, что сам Туманов вряд ли сидит в Интернете и выкладывает отчёты о своих концертах. Но надеялась, что у него есть для этого специальная команда. А теперь оказывается, что вместо команды — Сашка. И Нурай снова чувствовала себя словно за бортом жизни. Почему она? Ну почему всегда она? Она ведь даже не журналист. Подумаешь, ординатор какой-то там затрапезной больницы. — Просто больше никому не надо, — ответила Сашка на её прямой вопрос, пожав плечами. Но Нурай ей ни капли не поверила. И вот теперь Сашка писала анонс для конкурса и разыгрывала среди поклонников Туманова бесплатные билеты. А ей, Нурай, билет даже не предложила! Хотя прекрасно знала, что та три месяца живёт в Москве, но ни разу не попала на его концерт! Ладно, если говорить честно, Нурай уже дважды его видела. Первый раз на Арбате. Найти его дом труда не составило, правда, территория двора оказалась огороженной, так что Нурай пришлось остаться снаружи, у шлагбаума. Она просто стояла там, ни на что не надеясь. Туманов мог ночевать на даче за городом, мог быть на гастролях, а мог давным-давно уехать на какую-нибудь съёмку или в офис. Но седьмое чувство подсказывало Нурай, что она мёрзнет на холодном ветру не зря, что Всеволод Алексеевич дома. Ей казалось, она ощущает его присутствие, хотя, с учётом территории двора и седьмого этажа, на котором он жил, расстояние их разделяло приличное. И всё же она ждала. И дождалась! Когда к шлагбауму подъехала роскошная чёрная «ауди» с галогеновой подсветкой на хищно прищуренных фарах, Нурай сразу поняла — это за ним. Хотя опять же, в этот двор могли заезжать десятки дорогих машин. И у него, вроде бы, был «мерседес». Но «ауди» остановилась у шлагбаума, нагло перегородив дорогу. Нурай стояла в десяти шагах от неё и понимала, что сейчас должно что-то произойти. И произошло. Калитка вдруг открылась, и из неё вышел человек в длинном пальто и шляпе, надвинутой почти на глаза, но плох тот поклонник, который не узнает любимого артиста в любой маскировке — по фигуре, по походке, да просто по энергетике. И Нурай узнала. Хотела ринуться ему навстречу, но не сдвинулась с места. Стояла и смотрела, как он кивает водителю, распахнувшему перед ним дверь, как бодро залезает в машину. «Ауди» рванула с места, и Нурай осталось только проводить её взглядом. Она потом часто приходила к его дому, надеясь, что сцена повторится. И уж тогда-то она не будет зевать, обязательно подойдёт. Зачем? Она сама не знала. Попросить автограф, наверное. Не то чтобы он был ей нужен, но других поводов приблизиться к Туманову не находилось. Однако, как Нурай ни старалась — приезжала рано утром, ждала до поздней ночи — больше удача ей не улыбалась. К тому же ударили холода, и торчать целыми днями на улице стало проблематично, особенно если учесть, что нормальной зимней одежды у неё не было. Давно стоило задуматься о покупке пальто, в привезённой из Баку курточке она начала мёрзнуть уже в сентябре. Про ту, первую встречу она Сашке ничего не сказала. Хотела, ехала домой, полная эмоций, прокручивала в голове те несколько секунд снова и снова. А вечером, когда Сашка по обыкновению рухнула за стол и потянулась к банке кофе, Нурай промолчала. Вдруг поняла, что как только расскажет, произошедшее утром потеряет свою магию. Пока она молчит, это только её мгновения. А стоит ими поделиться — и они уже общее достояние поклонников. Пусть даже общее только с Сашкой. Второй раз она видела Всеволода Алексеевича на съёмке новогоднего «огонька». Она два или три раза заикалась насчёт концертов с участием Туманова, которые проходили в Москве, справедливо полагая, что уж админ-то его сайта может достать билеты. Но Сашка упорно делала вид, что намёков не понимает. И сама никуда не собиралась. Вот чего Нурай решительно не понимала. Зачем же она тогда рвалась в Москву из своих Мытищ или откуда она там приехала? Чтобы пахать в две смены в больнице, а потом сутки отсыпаться на окраине города? Тогда Нурай решила действовать сама. Днём, пока Сашка на работе, ноутбук был в её распоряжении. Она искала информацию о съёмках Туманова, надеясь просто подкараулить его у входа, а нашла объявление, в котором девушек до двадцати пяти лет приглашали на роль массовки в «Голубом огоньке». Обещали, что зрительницы увидят всех звёзд эстрады, к тому же получат небольшую оплату. Идея Нурай очень понравилась. И чем не работа? Да ещё и с шансом встретить Всеволода Алексеевича! Оставалась одна загвоздка. На съёмку требовалось приходить в вечернем платье и с соответствующей причёской. Причёску она соорудить ещё могла, но где взять платье? К Сашке с такой просьбой даже подходить бессмысленно. Вот тоже странность. В её гардеробе все вещи напоминали одежду Туманова. Ладно бы Зарины! Но Туманова? Пиджаки как у него, рубашки, даже свитер был похожий. А платья Нурай не видела ни одного. Её собственные вещи для «Огонька» явно не подходили. Она сунулась было в магазин сэконд-хэнда, но все более-менее приличные вещи стоили гораздо больше, чем у неё оставалось выданных Сашкой «хозяйственных» денег. Тогда Нурай просто выгладила наименее затасканную блузку, ярко накрасилась, забрала волосы и отправилась в Останкино, решив положиться на удачу и советы из всё той же волшебной книжки. Главное — сильно-сильно хотеть, верно? Желающих попасть на съёмки оказалось довольно много, и когда всех провели в специально выделенное помещение, где должен был проходить отбор претенденток, Нурай поняла, что шансов у неё нет никаких. Девчонки скидывали куртки и переодевались в коктейльные платья, меняли сапоги на шпильки, некоторые принесли с собой по два-три наряда в надежде, что уж какой-нибудь точно понравится строгим режиссёрам. Нурай пришла в дешёвеньких ботильонах, которые кое-как заменяли ей нормальную зимнюю обувь, и в своей простенькой блузке и юбке-трапеции казалась бедной родственницей из далёкой деревни на фоне разодетых столичных барышень. Впрочем, Нурай могла бы поспорить, настоящих москвичек среди них не было. — Как ты считаешь, какое лучше? Красное или жёлтое со стразами? — вдруг обратилась к ней девушка, крутившаяся возле зеркала и попеременно прикладывавшая к себе то одну вешалку, то вторую. — Красное полнит, мне кажется. Нурай бросила быстрый взгляд на фигуру девушки, оценила её рост, и без малейшей запинки выдала ответ. — Жёлтое, конечно. В телевизоре человек кажется ещё толще, чем в жизни. Так что лучше выглядеть дистрофиком, тогда на камере получится нормально. Сказала так уверенно, будто всю жизнь только и делала, что снималась. Девушка заморгала, но кивнула, согласилась. — Точно. Значит, жёлтое. — Слушай, может, отдашь мне красное, раз тебе не нужно? После съёмок верну, — с тем же напором, глядя ей прямо в глаза, продолжила Нурай. — Представляешь, забыла свой кофр в такси. Спохватилась, когда уже вышла, а таксист, сволочь, по газам и уехал. Ну конечно, там платье от Кардена. Продаст и получит больше, чем за месяц зарабатывает. Девушка, уже наполовину влезшая в своё жёлтое платье, растерянно смотрела на Нурай. Она явно была шокирована предложением и не знала, как повежливее отказать. — Выручи, будь человеком, — напирала Нурай. — А то Севушка расстроится. — Кто расстроится? — Обладательница лишнего платья совсем потеряла нить разговора. — Да Севушка же, — как можно небрежнее пояснила Нюрка. — Туманов. Певец такой известный, неужели не знаешь? — Ну, слышала. Из старых… — Народный артист, между прочим. Могу познакомить, автограф возьмёшь, сфотографируетесь. Я просто глава его фан-клуба и администратор его сайта. Сейчас корзину цветов для него подвезут. В общем, мне позарез надо на съёмки попасть, цветы от фан-клуба вручить, ну чтобы все видели, что он суперстар. А платье на такси уехало. И аккредитация там же осталась. Вот и приходится на общих основаниях ломиться. Нет, ну Севушка подъедет, он меня проведёт, конечно. Но не хочется его беспокоить. Окончательно сбитая с толку собеседница протянула ей вешалку. — Ну держи. Только с тебя автограф, не забудь. — Да не вопрос вообще! — заверила Нурай. Платье оказалось как раз впору. И с чёрными ботильонами смотрелось вполне себе. Но настоящее волшебство произошло, когда к наряженным и уже начавшим подмерзать барышням вышла короткостриженая девушка, представившаяся помощницей режиссёра, и стала отбирать претенденток. В Нюрку она ткнула почти сразу. Та, счастливая, выхватила пропуск и быстро прошла за ограждение. Уже оказавшись в съёмочном павильоне и осмотрев все соседние столики, поняла, что повезло ей вдвойне — хозяйку платья она так и не обнаружила. Вероятно, той всё-таки стоило выбрать красный цвет. Увы, на этом везение закончилось, потому что всё происходившее дальше мало напоминало фантазии Нурай. Во-первых, им долго и нудно объясняли, как себя вести: реквизитное шампанское не пить, и вообще это не шампанское, и даже не лимонад, смеяться и хлопать по команде, телефонами не пользоваться, ни в коем случае не фотографировать, с мест не вставать, к артистам не подходить. В какой-то момент помощница режиссёра напомнила Захру с её вечными указаниями, что можно делать, а что нельзя. Наконец начались съёмки. Первой была какая-то девица, чьё имя Нурай даже не знала. Последовавшего за ней парня она видела однажды в передаче вместе с Всеволодом Алексеевичем, и только поэтому вспомнила. Девчачья группа, прославившаяся скандальной песней «Я тебе не дам» вызвала у неё какие-то смутные воспоминания, но встреть она этих «звёзд» на улице, совершенно спокойно прошла бы мимо. Но хуже всего оказалось то, что каждого артиста снимали минут по сорок, иногда и больше, делали по двадцать дублей одного и того же номера, потому что звёзды приходили абсолютно неподготовленными. Они не знали текста и пытались читать его с экрана, шутки и мизансцены учили на ходу, постоянно ошибались, орали на режиссёра, операторов, осветителей и своих продюсеров. Массовка же покорно слушала в очередной раз их фонограмму и заученно хлопала. Причём чем моложе была звезда, тем более отвратительно она себя вела, тем больше требовала внимания и тем откровеннее хамила всем вокруг. Часа через четыре, когда Нурай уже мечтала о перерыве и глотке чая (покормить массовку обещали бесплатно), появился Рубинский. Причём в буквальном смысле появился — просто возник на площадке, хотя снимали в этот момент кого-то из юных дарований. Съёмку тут же прекратили, дарование отправили покурить, причём оно даже не попыталось возразить, а продюсер юной звезды бросился жать Рубинскому руку, и, похоже, вилял бы хвостом, если бы тот имелся. Рубинский же сдержанно кивнул, прошествовал на сцену, дал отмашку звукооператору. И отработал свой номер с первого дубля, ни разу не споткнувшись на тексте, хотя пел пусть и собственный шлягер, но с переделанными под новогоднюю тематику словами. Повидавшая к этому моменту всякого массовка аплодировала ему совершенно искренне. В перерыве Нурай наелась бутербродов, напилась кофе, перепробовав все виды печенья, какие были предложены, и пришла к выводу, что ходить на съёмки очень даже выгодно. Жалко, конечно, что к артистам не подойти, зато можно увидеть всё, что обычно остаётся за кадром. Вот только платьем надо обзавестись на постоянной основе. Впрочем, у неё теплилась надежда, что хозяйка наряда не захочет весь день дожидаться Нурай у входа в телестудию, и платье останется за ней. Так оно в итоге и получилось. Всеволод Алексеевич появился в десятом часу вечера, когда участники массовки уже были еле живые, и все улыбки и аплодисменты из себя буквально выдавливали, то и дело понукаемые режиссёром. Так что выход очередного, пусть даже и Народного артиста особого ажиотажа не вызвал. Нурай подалась вперёд, но встать из-за своего столика, конечно, не могла, и их с Тумановым разделяло метров двадцать. — Ребята, давайте сделаем всё быстро, — тихим голосом попросил Всеволод Алексеевич, обращаясь к режиссёру. — У меня сегодня это пятая съёмка. Его заверили, что всё снимут с одного дубля. Но в итоге переснимали номер раз пять. Режиссёр умолял артиста хоть как-то двигаться в кадре. — Всеволод Алексеевич, Новый год же! Праздник, люди будут смотреть «Огонёк» за столом, будут танцевать под вашу песню. Давайте как-нибудь живее. — Я в курсе, для чего снимают «Огонёк», — неожиданно рявкнул Туманов. — Я пляшу в нём с семидесятого года, ты тогда ещё на горшке сидел. Наплясался, знаешь ли. Всё, последний дубль. Не нравится — можете вообще меня вырезать. В итоге режиссёр извинялся и уверял, что нравится. Туманов изобразил улыбку на последнем аккорде, получилось не очень убедительно, и отбыл, сопровождаемый Ренатом чуть ли не под руку. Нурай сразу захотелось слинять вслед за ним. Своей цели на сегодня она уже добилась. Но массовку не отпускали до часу ночи, в итоге домой пришлось добираться на такси, за которое она и отдала все полученные сегодня деньги. Сашка не спала. Мрачнее тучи сидела на кухне и курила в приоткрытое окошко. Увидев её, Нурай застыла на пороге. Она, конечно, задержалась и не предупредила, и телефон был выключен. Но и Сашка ей вроде не мамка, чтобы требовать отчёта и дожидаться возвращения блудной дочери. — Я на съёмках «Огонька» была. — Она сочла за благо на сей раз сказать правду. Сашка ещё больше нахмурилась, затушила сигарету и тут же взяла вторую. — М-да? Ну и как он? — «Огонёк»? Ой, ты не представляешь. Всё совсем не так, как на экране, там… — Всеволод Алексеевич как? — резко перебила Сашка. — Отлично! Он прекрасно выступил, всех очаровал. Пел «Желаю счастья», звучал просто шикарно. Сашка закатила глаза. — Ты была на съёмках и не поняла, что «Огонёк» всегда идёт под фонограмму? И сколько раз его номер переснимали? — Пять. Но другие по двадцать раз, и… — Пять, — задумчиво повторила Сашка. — Сволочь. — Кто? Нурай совсем растерялась. Сашка могла довольно откровенно высказаться о Туманове, но обозвать его «сволочью» — это как-то чересчур даже для неё.