— Ренат сволочь, — продолжила Сашка. — Он вообще должен был сегодняшнюю съёмку перенести. Что, текст путал? — Нет, к нему из-за танцев придирались. Режиссёр хотел «динамики», — повторила Нурай услышанную на площадке фразу. — А он столбом у микрофона стоял. Ну, как обычно. — Козлы, — припечатала Сашка. — Танцы им подавай. Нашли мальчика. — Да что с тобой? Что случилось-то? — Сахар у него сегодня двенадцать, — буркнула Сашка, смотря в окно. — Днём на вручении какой-то премии был, за кулисами чуть не свалился. Тогда додумались померить. И вместо того чтобы хоть домой его отправить, потащили на ваш этот «Огонёк» грёбаный. Ренат его «катать» будет до победного, я так чувствую. Будут к стеночке приставлять, как Брежнева, и снимать. — Странно, он вроде нормально выглядел, — пробормотала Нурай и тут же вскинулась, — а ты откуда такие интимные подробности знаешь? — Тоня звонила, — просто ответила Сашка. — Его костюмер и моя подруга. * * * Так Нурай узнала о существовании Тони. Точнее, о существовании Тони в пространстве Сашки, потому что саму Тоню она вспомнила, когда та одним тоскливым вечером, через пару дней после посещения Нурай Останкино, появилась в их квартире. Нурай сразу узнала маленькую и юркую девушку, от которой Всеволод Алексеевич требовал чай перед бакинским концертом. Сашка без особого энтузиазма представила их друг другу. Впрочем, Сашка давно уже была сама не своя, выкуривала по пачке в день и всё время молчала, только переписывалась с кем-то в телефоне. Как потом Нурай поняла, с той же Тоней. Переживала за Всеволода Алексеевича, который всё-таки слёг. — Сумасшедший, — цедила сквозь зубы Сашка, читая очередную смс-ку от Тони. — Ему в больницу надо, прокапаться. Или он надеется, что сахар сам в норму придёт? Нет, он решил дома полежать, отдохнуть. Как он там в интервью заявил? Сон — лучшее лекарство! — Что ты дёргаешься? Он взрослый человек, сам знает что делает. Нурай её переживания казались бессмысленными. Ну для чего себя накручивать, если всё равно ничего сделать не можешь? У Туманова лошадиное здоровье, и вообще артиста сцена лечит. Отдохнёт пару дней и вернётся к любимой работе с новыми силами. Нашли тоже трагедию! Нурай иногда казалось, что Сашка нарочно всё драматизирует, видит мир в исключительно чёрных тонах. Ещё и зацикливается на своей медицине — все разговоры про какие-нибудь болячки, чужие и тумановские. Зачем? Думать надо о хорошем! О том, что Всеволод Алексеевич ещё лет пятьдесят проживёт, на радость поклонникам. Ей и Тоня сразу понравилась своей жизнерадостностью. Та хоть и выглядела встревоженной из-за самочувствия Всеволода Алексеевича и внезапно образовавшихся у его коллектива выходных, но всё равно, по ясному, открытому взгляду, по тому, как она прихлёбывала чай из блюдечка и болтала ногами, сидя на слишком высоком для неё табурете, было ясно, что человек она лёгкого нрава, куда легче, чем Сашка. Что удивительно, с Сашкой у них были очень тёплые отношения. Нурай иногда казалось, что её саму Сашка просто терпит, но потом списывала тяжкие вздохи и мрачные взгляды на нелюдимость подруги, считала, что ту раздражает постороннее присутствие. Но когда появилась Тоня, Сашка тут же ожила — заметалась по кухне в поисках стаканов и подходящей закуски, освободила для гостьи заваленный вещами диван, опрокинула в мусорное ведро полную пепельницу и распахнула форточку, чтобы проветрить комнату от дыма. Ради Нурай никто так не суетился. Тоня принесла с собой бутылку коньяка. — Раз уж у нас у всех выходной, — подмигнула она Сашке. — Хотя я бы предпочла совсем без них. Если мы пашем семь дней в неделю, значит, с Севушкой всё в полном порядке. — Его любимый, — присвистнула Сашка, взглянув на этикетку. — От Самого? — Ага. Дарят по привычке. А куда ему сейчас коньяк? — Хоть это понимает, уже хорошо. Нурай закатила глаза. Опять разговоры о том, какой Всеволод Алексеевич больной и старый. Как же они достали, две зануды! Но из кухни не ушла. Очень уж хотелось подружиться с костюмершей Туманова. Это же невероятно полезное знакомство. Сашка совсем дура, раз им не пользуется. Костюмер может и на концерт тебя провести, и за кулисы. Но Сашку, похоже, интересовало совершенно другое — она уже с пристрастием расспрашивала Тоню о том, что произошло на вручении какой-то там премии, пытаясь, видимо, поставить Туманову диагноз на расстоянии. Зануды как есть! А потом Тоня рассказывала про конкурс, который Всеволод Алексеевич мечтает организовать, и о том, что не очень-то у него задуманное получается: спонсоры, обычно финансирующие его концерты, отказываются один за другим участвовать в этой затее. Вкладывать деньги в юные таланты никто не хочет. Так что денег на аренду Кремлёвского дворца или другого хорошего зала пока нет. Но Туманов придумал выход из положения — договорился с одним своим давним приятелем, главой администрации какой-то подмосковной деревни, Тоня даже название её забыла. Ему выделят заброшенное футбольное поле, на котором можно возвести временную сцену. И там провести конкурс. — То есть на улице? — уточнила Сашка. — Зимой? А переодеваться артисты где будут? В палатках? — Ну да. Почему зимой? Он сейчас всё хочет провести, пока морозы не ударили. Там уже и список конкурсантов есть. Знаешь, сколько желающих объявилось? Все же надеются, что он финалистов под своё крыло возьмёт. Тоня как-то нехорошо усмехнулась, а Сашка вслед за ней. Нурай ничего не поняла, но тост «за конкурс и другие сумасбродные идеи Всеволода Алексеевича» поддержала. Просидели до поздней ночи, пока Тоня не спохватилась, что метро закроется. Сашка явно не хотела её отпускать, но втроём на диване они бы точно не поместились. Уже в дверях Тоня вдруг спросила, обращаясь к обеим девушкам: — Вы на конкурс-то придёте? Сашка пожала плечами. — Если дежурство не выпадет. Нурай аж дар речи потеряла. Она что, дежурствами поменяться не может? Как будто её каждый день на концерты Туманова зовут. — Приходите, — продолжила Тоня. — Надо его поддержать, а то я боюсь, в эту деревню только родственники конкурсантов приедут. И букет ему надо бы сделать. Он в последнее время реально цветы считать стал, особенно в сборных концертах. Потом переживает, если ему никто ничего не подарил. Обижается, что всё внимание достаётся молодым. — Сделаем, — мрачно кивнула Сашка. — С цветами вот Нурай пошлём, она давно мечтает на какую-нибудь тусовку пробраться. Да, Нюрка? Нурай кивнула. Да, а что? Это преступление, что ли? Странные какие-то поклонники её окружают, честное слово. Ещё и перемигиваются, как будто знают что-то особенное. * * * Вот что такое фан-клуб, как вы думаете? Место, где собираются единомышленники? Как бы не так! Думаю, самым точным определением будет «психиатрическая больница». Со своим отделением для буйных и главврачом, который отличается от пациентов лишь тем, что первым надел халат. Как ни странно, но у поклонников даже одного артиста нет ничего объединяющего. Потому что каждый любит придуманного лично им человека. А фантазии, разумеется, совпасть не могут, ни с реальностью, ни друг с другом. Одной нужен добрый и заботливый папа, мудрый наставник в творчестве и просто по жизни. Другая придумала себе идеального мужчину, потенциального любовника, который исполнит все её желания. Третья, наоборот, считает, что уж он-то, небожитель с эстрадного Олимпа, не такой, как пацаны из соседского двора, он не полезет к ней под юбку, случись у них рандеву. Он будет вдохновенно читать ей всю ночь стихи, а на рассвете заплетать ей косы и укутывать её тёплым пледом. Что, безусловно, куда романтичнее и выше, чем какой-то банальный секс. Четвёртая свято верит, что все песни он поёт только для неё, и когда она присутствует на концерте, он смотрит лишь ей в глаза. А для пятой он просто святой, и не вздумайте ей сказать, что господин артист иногда ест, пьёт, ходит в туалет и даже ругается матом. Она вам всё равно не поверит. А теперь представьте, что все эти люди собираются в одном месте. И пытаются общаться, обсуждать творчество, дружить. Потому что вроде как положено, они вроде как команда. И не получается ровным счётом ничего. Более того, пытаясь доказать, что именно её Туманов правильный и настоящий, каждая готова перегрызть другой глотку. Нет никакой дружбы внутри фан-клубов, это миф. И быть не может. Что касается конкретно нас, мы вскоре научились молчать. Молча смотреть его записи, слушать песни, читать интервью. Не реагировать внешне, что бы он ни сделал: записал песню для какого-нибудь дома отдыха или спел гимн заправочной станции в дальнем Подмосковье, переврал собственную биографию на телевидении или дал поражающий философской глубиной комментарий по какому-нибудь политическому вопросу, в котором совершенно не разбирается. Мы превратились в настоящих стоиков, выдерживающих «покер фейс», что бы наш любимый артист ни выкинул. Потому что стоило кому-то поделиться собственным мнением на сей счёт, начиналась свара. Со стороны такой молчащий фан-клуб выглядит как минимум странно. Создаётся ощущение, что поклонникам плевать на новые песни, альбомы и концерты. Но это не так. Просто каждый предпочитает не расставаться с собственными иллюзиями — беречь «своего» Всеволода Алексеевича от чужого, конкурирующего взгляда и мнения. Так мы и жили, каждый в своей сказке. И он так жил, в своей. В святой уверенности, что у него многомиллионная армия поклонников, которые и наполняют если не стадионы, то хотя бы дома культуры, где он выступает. А на самом деле нас оставалась всего лишь жалкая кучка. Но мои девчонки, конечно, выделялись на общем фоне. * * * Хуже погоду для проведения вокального конкурса на улице придумать было сложно — дождь лил не прекращаясь ни на минуту, а порывы ветра так и норовили сбить с ног. По крайней мере Сашку, да и Нурай вместе с огромным букетом, который она тащила. Всеволод Алексеевич, надо полагать, на ногах устоит, а вот за более стройных конкурсантов Сашка бы не поручилась. Она до последнего надеялась, что конкурс отменят или перенесут. Это же верный способ заболеть, петь по такой погоде! Но скорее Москва-река потечёт в обратном направлении, чем Туманов откажется от задуманного. С утра Тоня отзвонилась и сообщила, что всё в силе и она ждёт девчонок, даже добыла для них пропуски в «вип-зону», то есть на территорию, предназначенную для артистов. Палатки на этой самой территории шатало из стороны в сторону, дождь стекал по покатым крышам и образовывал лужицы, дорожек на футбольном поле не предполагалось, и господа артисты хлюпали по грязи концертными туфлями. Предусмотрительная Сашка надела армейские ботинки, и была, похоже, единственная здесь с сухими ногами. Зрители жались друг к дружке на открытых трибунах, спасаясь зонтиками и припасёнными горячительными напитками. Хмурые телевизионщики выставляли камеры и ругались, что техника может испортиться. Конкурсанты дрожали в тонких концертных нарядах, накидывая поверх них куртки. Довольной жизнью выглядела тут только Нурай. Вот у кого глаза сияли от счастья. Она предвкушала и выступление Туманова, и особенно посещение «вип-зоны» с возможностью подойти к нему. Тоня побыстрее увела их в палатку для персонала. — Вы на трибунах насмерть замёрзнете, — заметила она. — Хоть до начала тут погрейтесь. А вообще Севушка только через два часа петь будет, после всех конкурсантов. Так что можете греться до самого его выхода. У нас и чайник есть, сделать вам чаю? — Да я сама. — Сашка воткнула вилку чайника в удлинитель. — Ты к нему иди, а то хватится — скандал будет. — А что скандал, — пожала плечами Тоня. — Я его уже одела и накрасила. Он там Ренату мозг выносит. Так что мне тоже налей чайку. Нюра, ты будешь? Но тут выяснилось, что Нурай в палатке нет. Сашка осторожно отогнула полог, стараясь, чтобы на неё с крыши не потекла вода, выглянула наружу, покачала головой. — Ты посмотри, она уже гуляет! Под дождём. Напротив — это его палатка? Тоня кивнула. — Его и Рубинского. — Ну всё, теперь Нюрку оттуда не оттащишь. Будет ждать, пока его светлость выйдет. — Зачем? Ей автограф, что ли, нужен? Сашка вздохнула, взяла закипевший чайник, стала разливать кипяток по пластиковым стаканчикам. — Не знаю я, что ей нужно. По-моему, быть поближе. Попадаться на глаза почаще. А что конкретно она от него хочет, я так и не понимаю. — И зачем ты её притащила? — Тоня откинулась на стуле, сделала глоток чая и прикрыла глаза — спать в такую погоду хотелось невыносимо. — Я притащила? Ты сама её позвала. И потом, ну пусть нарвётся один раз на нашего добрейшего Всеволода Алексеевича. Может, поумнеет. — Я в целом. — А в целом она сама приехала! Бросила там, в Баку, больную мать, работу, вообще всё — и приехала. — Ты её поддерживаешь. Пустила к себе жить. Зачем? Сашка вздохнула. Дико хотелось курить, но от одной мысли о выходе на улицу пробирала дрожь. — Она наша, Тонь. Такая же. — Да ну?