Давай, просыпайся, Эндрю. Эндрю!— Ага-а-а. — Он вздрогнул, но глаз не открыл. — Я так устал, Эдди. — И мой друг снова положил голову мне на плечо. — Мне кажется, что у меня срослись веки. Так бывает?Женщина напротив смотрела на нас с отвращением.— Ты помнишь мой десятый день рождения? — спросила я у него, бросив на нее виноватый взгляд и улыбнувшись.— Ты родилась четырнадцатого февраля, — вежливо пробормотал Эндрю.— Да, но я имею в виду именно десятый день рождения, когда вечеринка была внизу, в кухне…Эндрю так долго молчал, что я уже подумала, будто он опять уснул.— Трехъярусный шоколадный торт. Кокосовая стружка. Декоративная присыпка. Красные и желтые драже. Красотища!— Да не торт. Ты вечеринку помнишь?Он зевнул, и неоновый свет отразился в его глазах. А потом мой друг произнес:— Ты говоришь о том дне рождения, когда тебе подарили палатку? Мы устроили кемпинг у вас в саду, жарили треску в соленой корочке и картофель. И чуть не сожгли абрикос. — И Эндрю поудобнее устроился на сиденье, повернувшись на бок. — Дай мне всего пять минут, Эдс, пожалуйста.— Прости, прости, — прошептала я, подставляя ему плечо, но он уже уснул и минуту спустя тихо захрапел.Я посмотрела на список, который все еще сжимала в руке. Торт. Шарики. Конфетти. Подарки. Палатка.Палатка. Конечно! Как же я могла о ней забыть? В те годы я многое хотела иметь: щенка, майну[18], тостер с Микки Маусом и машину, которая выдает жвачку. Но на десятый день рождения моя мать по какой-то причине, недоступной моему десятилетнему мозгу, купила мне палатку, несмотря на то, что нам негде было ее ставить, кроме как в саду на заднем дворе, и наша семья вообще не слишком любила выезды на природу и нечасто отправлялась на пикники. Может быть, сработала ее приключенческая жилка, стремление к свободе и движению, или идея носить все свое имущество за спиной; может быть, мама искала подарок, вспоминая о том, как отец читал нам с Венетией на ночь «Ласточки и амазонки»[19]? Как бы там ни было, когда вечеринка подходила к завершению, когда мы наигрались и принялись за торт, рядом со мной вдруг возникла мама.— Пойдем наверх, — пробормотала она. — Я хочу тебе кое-что показать.И она вывела меня с переполненной кухни и увлекла за собой наверх, затем открыла дверь гостиной и отошла в сторону.— Смотри! — с гордостью в голосе произнесла мама.В комнате стоял подарок — холщовая двухместная палатка, просто невероятно миленькая. Изначально она была цвета хаки, но кто-то нашил на нее сотни цветов и звезд самых разных оттенков. Приглядевшись внимательнее и осторожно коснувшись большого розового цветка, я поняла, что он сделан из моего старого плаща. Звезда была вырезана из шапки, которую Джас носил, когда был совсем маленьким, а круги разной величины — из сломанных зонтиков и старых клеенок. Среди всего прочего там было несколько лоскутков, покрытых пятнами.— Это кровь Венетии, — сказала мама, закатывая глаза. — Мы немного не успевали, на этой неделе я была просто завалена работой, и вот что вышло. Впредь буду знать, как давать ножницы маленькому ребенку.— Прости, что не помогала тебе готовиться к вечеринке, — произнесла я, касаясь цветка, вырезанного из плащовки.— Загляни внутрь. — И мама подтолкнула меня вперед, откинула полог и заползла в палатку вслед за мной. — Это я придумала. А потом все подключились к процессу, помогали вырезать цветы и остальное. Смотри, здесь кармашек для часов, видишь? А сюда можно положить книгу. — Она провела рукой по отделениям, пришитым с внутренней стороны палатки. — Отец подарил тебе фонарик. А Венетия — пару теплых носков, если ночью вдруг похолодает. — Мама показала на кармашки рядом со входом. — А если решишь готовить на улице, миссис Би сказала, что этот котелок достаточно большой и в то же время легкий. — Она потянула за ручку, и из кармана выскользнул небольшой котелок. — И сковорода. Идеально подойдет для того, чтобы жарить картофель, — продолжала мама. — А если решишь сложить палатку, просто вытащи все из карманов и спрячь в эту холщовую сумку. Это я для тебя сшила, смотри. Получилось не очень удачно, но я сумела вышить на ней твои инициалы, видишь?Я протянула руку, коснувшись целого ряда ложек и вилок, разложенных по специальным ячейкам, подумала о том, как члены моей семьи трудились над этим, и все ради меня, и вдруг почувствовала, как мне на глаза снова набежали непрошеные слезы.— Мам, это чудесно! Мне даже не верится. Большущее тебе спасибо! Я думала… Это так глупо… Я думала, что ты забыла о моем дне рождения.Я слышала голоса на первом этаже, но внутри палатки было тихо и темно. Это было все равно что сидеть под водой, в прохладном, топком зеленом пруду. Я держала в руках холщовую сумку, немного кривобокую, с цветочками с одной стороны — под стать палатке. Мама посмотрела на меня со странной улыбкой, и выражение ее глаз было мягким и в то же время немного грустным. Она подвинулась ко мне. Я положила голову ей на плечо и почувствовала, как она прошептала мне прямо в ухо:— Я никогда не забуду о твоем дне рождения, Эдди. Никогда.Я прищурилась и не видела ничего вокруг, кроме огромного серого пятна за окном, расплывшегося, когда поезд пришел в движение, поначалу медленно, затем все быстрее, набирая скорость и устремляясь к свету и новому рабочему дню. Я очень редко вспоминала ту вечеринку от начала и до конца, потому что она была испорчена страхом. Сейчас я не могла бы сказать, что стало с той палаткой. Я несколько раз устанавливала ее в саду, до тех пор как мы с Эндрю чуть не устроили пожар и нам не запретили готовить на улице. А теперь, после тяжелой ночи, подсознание выдало последние мгновения того дня. Близость и искренность. Любовь. Только мы вдвоем среди подводной зелени палатки, которую мама украсила специально для меня.Вот только мы были не совсем одни. Где бы мы ни находились, с нами всегда была Фиби Робертс, особенно 14 февраля каждого года.Я никогда не забуду о твоем дне рождения.Сегодня день моего рождения, мне исполняется семнадцать! Я пишу эти строки в пять часов утра. Я не задернула шторы, потому что хотела проснуться с первыми лучами солнца и услышать, как птицы щебечут и прыгают по черепице у мансардного окна прямо у меня над головой. Я никому не говорила о своем дне рождения — не хотела, чтобы хозяева думали, будто обязаны устроить для меня нечто особенное, но мне все равно интересно, знают ли они, что у меня сегодня праздник. В любом случае со мной все в порядке. В конце концов, день рождения не так уж важен. И вообще, проведенное здесь время — уже подарок для меня. Сегодня мне исполняется семнадцать. Это немало, я почти взрослая женщина, а взрослые женщины, конечно же, не бегают по двору. Предлагая мне пойти поиграть, Эйбл, должно быть, не знал, что мне почти семнадцать.Они знали! Когда я спустилась, на тарелке у меня лежал торт, целый торт со свечками для меня одной! Пришло еще одно письмо от мамы, которое я быстро спрятала, чтобы прочесть позже. Джанет подарила мне очень миленький большой шарф, который можно было набросить на голову и плечи одновременно. Она сказала, что он отлично подходит для поездок в кабриолете, хотя я ни разу в жизни не ездила на такой машине. Гарри, Беатрис и Фелисити — все подошли, чтобы поздравить меня, а Берт попытался меня обнять, но Гарри удалось оттеснить его в сторону, и я была этому рада, потому что Берт постоянно пытается прижаться к моей груди и больно сжимает плечи своими потными руками. Позже мы все вместе поехали в Портхоллоу и пообедали в саду чайной. Я каталась на лошади вместе с Гарри и Джоном, набросив на голову новый шарф. Соленый ветер дул мне в лицо, и я чувствовала себя королевой.Но самым чудесным сюрпризом стал мамин телефонный звонок! Она позвонила мне в день моего рождения! Джанет все время сохраняла загадочный вид, а когда мы вернулись и я спустилась к ужину, завела меня в кабинет и указала на телефон, стоящий на столе Эйбла.— Мы с твоей мамой договорились заранее, — сказала она. — Ей не терпится с тобой поговорить. Подожди, скоро она тебе позвонит.Я сидела в кабинете, смотрела на картины Эйбла, на трофеи со скачек и большие ружья, висящие на стенах, и наконец телефон зазвонил. Взяв трубку, я не могла говорить от волнения. Мне было так приятно слышать мамин голос, но в то же время я чувствовала себя просто ужасно. Я ведь обещала себе, что не буду наслаждаться происходящим, не буду такой бесстыдно счастливой. Но когда мама заговорила, ее голос звучал уверенно. Она с таким интересом расспрашивала меня о том, чем я занимаюсь, обо всех наших поездках, что я не удержалась. Я рассказала ей, как пахнет море, о чудесном розарии и о том, как меня учили плавать, и даже немного о Джоне, о наших прогулках верхом, потому что, кажется, он — единственный, о ком я почти не упоминаю в своих письмах.А потом я удивилась, услышав, как на заднем плане кто-то разговаривает, два незнакомых голоса, что очень странно для нашего тихого дома. Когда я спросила об этом маму, она ответила, что зашла сестра Хэммонд. «Но время еще не наступило, — сказала я. — Почему она пришла так рано? Тебе очень больно, мамочка? Скажи мне, пожалуйста!»Она ответила, что все в порядке, в полном порядке, и попросила продолжать писать ей письма — так интересно читать о том, как я провожу время. И что мне категорически запрещено волноваться из-за нее. И, может быть, когда я вернусь, мы вдвоем поедем в Лондон и отпразднуем прошедший день рождения. «Мы сходим в цирк, Лиззи. Или в собор Святого Павла, если он будет открыт. Попьем где-нибудь чай и прогуляемся вдоль реки. Может быть, купим тебе что-нибудь».Поскольку у меня было прекрасное настроение, я согласилась с мамой и почему-то позволила себе поверить, что мы действительно побываем в цирке или в соборе Святого Павла, только мы вдвоем, как в старые добрые времена, — снова эта дурацкая надежда! Я расплакалась. Не знаю почему, я не собиралась плакать. Это было так чудесно — разговаривать с мамой, но я так по ней скучала и ничего не могла с собой поделать. Поэтому я почти не слышала, как она со мной попрощалась и, только повесив трубку, осознала, что именно она сказала: что ей всегда будет меня не хватать. И вот я здесь, в своей маленькой комнатке, с удивлением и восторгом смотрю на свой маникюр, который мне сделала Беа в честь дня рождения, и записываю наш разговор, дословно, чтобы понять, не пропустила ли я чего-нибудь. Почему маме будет меня не хватать? И почему всегда? Я не могу понять причину, но эти слова меня напугали.Что ж, звонят к ужину, а я еще не переоделась, так что, думаю, мне стоит поторопиться. Шоу планируют устроить вечеринку в мою честь, с напитками на террасе и даже танцами. Я не сказала им, что вообще не умею танцевать. Придется как-то выходить из положения.Я пишу это среди ночи (часы только что пробили двенадцать) — не потому, что прячусь, а потому, что только сейчас вернулась с вечеринки по случаю моего дня рождения!Беатрис сказала, что она получилась «просто сногсшибательной», и хотя я слишком мало знаю об этом, чтобы судить, мне вечеринка действительно показалась потрясающей, просто необыкновенной. После ужина мы вышли на террасу, слушали музыку и танцевали. Точнее я лишь раскачивалась из стороны в сторону, и мне даже удалось немного попрактиковаться, ведь все считали за честь потанцевать со мной. А еще я впервые в жизни выпила шампанского, и не один бокал, а два. Мне кажется, что я больше никогда не попробую ничего такого же вкусного, как это шампанское, выпитое на хартлендской террасе. Мы с Гарри смотрели, как Джон, дурачась, танцует под Элвиса с Беатрис, а на сад опускается бархатный сумрак, медленно, невероятно медленно.Но самое чудесное случилось гораздо позже, когда было уже совсем темно. Все с томным видом бесцельно бродили, болтали, пели, хихикали и дурачились. А потом… Я сейчас очень стараюсь написать обо всем как следует, хотя не уверена, смогу ли на самом деле рассказать маме об этом последнем событии, даже если захочу. Оно просто потрясающее, и мне хочется сохранить его в тайне, все до мельчайших деталей. Мне хочется до конца жизни помнить о том, что нет в мире места более романтичного, более таинственного и живого, чем роща рядом с хартлендским садом. Сквозь деревья виден волшебный свет, льющийся над террасой; доносятся, хоть и очень слабо, звуки «All I Do is Dream of You»[20]. Слышно, как смеются люди, как повсюду шуршат маленькие приветливые существа. Воздух здесь значительно прохладнее, ветер гладит тебя по разгоряченным щекам и треплет волосы, но на самом деле ты чувствуешь, что скрыт ото всех — именно так, как и должно быть, когда ты собираешься впервые поцеловаться. В действительности поцелуй не был подарком на день рождения, но для меня это было именно так. Я читала о любви — между Джейн Эйр и мистером Рочестером, князем Андреем и Наташей, — но с мамой мы на эту тему почти не говорили, и хотя Джуди иногда рассказывала мне, как возилась с парнем на заднем ряду кинотеатра, я так и не смогла толком понять, что меня ожидает. Я ничего не знала о бессмертной любви, о преданности и страсти, о которых твердят поэты.В конце концов, не важно, что я знала. Ничто в мире не могло подготовить меня к тому, что случилось сегодня вечером, к этой волне, накрывающей тебя и уносящей прочь, к безжалостной, неумолимой силе, кружащей голову, светлой и жаркой, заставляющей забыть все, что говорили тебе о порядочности. Все переворачивается вверх ногами, и ты поднимаешь руки, чтобы обнять чью-то шею, и запрокидываешь голову, оставляя прошлое позади.Глава семнадцатаяКогда через несколько остановок я вышла из метро, дождь припустил уже всерьез, поэтому я взбежала по ступенькам, лишь на минутку остановившись возле киоска, чтобы купить газету «The Week» и шоколадку «Curly Wurly» — и то, и другое очень любил мой отец. Мне потребовалось некоторое время, чтобы пройти по хитросплетениям коридоров мимо спешащих людей в белых халатах, пока я наконец не нашла нужное отделение. Сестра сообщила мне, что отец еще спит, и предложила войти и подождать, пока он проснется, строго-настрого запретив его расстраивать. Я кивнула, задвинула локтем сумочку «Hermès» за спину, пытаясь спрятать ее от посторонних глаз, а затем открыла дверь.Мой взгляд упал на узкую кровать и лежащую на ней фигуру, укрытую больничным одеялом.— Привет, — прошептала я.В этой тесной комнате, где хватало места только для кровати, стула и медицинских приборов, стоявших у изголовья, мигавших всеми цветами радуги и время от времени издававших негромкое жужжание, мы с отцом были одни. Во сне он цеплялся руками за одеяло. Я заставила себя посмотреть на него и увидела морщинистое лицо, расслабленное во время сна, волосы, плечи, казавшиеся сейчас слишком широкими, длинные ноги.Я думала о мужчине, чьи записки обнаружила в спрятанном в дальнем углу шкафа томике стихов Кристины Россетти. Этот мужчина хотел встретиться с моей матерью 21 июля в «Лэнгхэме». Гарри. Каково было моему отцу растить девочку, рожденную от другого? Видеть во мне подкидыша, с присутствием которого ему пришлось смириться? Не казалась ли я ему испорченной и избалованной? Или же он чувствовал себя мужчиной второго сорта и был таким любящим и надежным, потому что хотел скрыть, что он мне не родной отец?У меня перед глазами снова закрутился калейдоскоп воспоминаний. Радостные моменты становились обманчивыми, подобно мушиному крылу, словно призма преломляющему все вокруг на миллионы радужных осколков. Кони, бродящие по шахматной доске, черничные сконы со сливками… Мы вдвоем в нашем старом «вольво» сразу после того, как я получила права, болтаем обо всем понемногу, пока отец помогает мне набраться опыта на лондонских дорогах. Видишь велосипед, да? А маленького мальчика под фонарем? Чудесно. Его подспудная, тщательно скрываемая тревога, возникавшая всякий раз, когда мама уезжала, а я пыталась помочь ему готовить и проверяла уроки у Ви и Джаспера, а потом укладывала их спать, и мы с отцом оставались в кухне одни за чашкой горячего молока. Я бы без тебя не справился, Эдди.Каждое воспоминание было словно удар, но я терпеливо сносила их. Мне почему-то казалось важным разобраться со всем этим здесь и сейчас, раз и навсегда. Неужели я собиралась позволить, чтобы отец стал мне чужим, а моя прошлая жизнь превратилась в насмешку? Или же я намерена и дальше оставаться Аделью Харрингтон, дочерью своего отца? Я долго сидела у его кровати, вглядываясь в спящее лицо и комкая в руках «The Week».Внезапно снаружи послышался шум. Затем дверь распахнулась и в комнату ворвалась Венетия, мокрая и непривычно грязная, нагруженная сумками и со сложенной «Times» в зубах. При виде меня, сидящей на краешке кровати, глаза ее расширились от удивления.— Г-р-р-р, — проворчала сестра, кивая в мою сторону, но, по всей видимости, я отреагировала недостаточно быстро, поскольку Венетия швырнула газету на край кровати (странно, что не прямо на ноги отцу), а затем, сохраняя вызывающее молчание, принялась извлекать содержимое сумки: положила виноград на прикроватную тумбочку, развернула «Telegraph» и «Times», несколько небольших книг, журнал и новую пижаму.Спрятав сумочку «Hermès» под одеяло, я взяла в руки потрепанный экземпляр «The Week» (который, конечно же, мерк рядом с кучей подарков, принесенных моей младшей сестрой) и положила его сверху. Венетия смахнула «The Week» одним щелчком, подняв брови при виде растрепанной обложки. Я снова положила газету на самый верх. Отлично, Адель, очень по-взрослому.— Кажется, он в порядке, — прошептала я.— Неужели? — скептически прошептала в ответ Венетия, недовольно указав рукой в сторону лежащего под одеялом отца (фигура которого казалась высеченной из мрамора), оранжевых больничных занавесок, мигающих аппаратов, которые выбрали именно этот момент, чтобы зашипеть и негромко заворчать. Одеяло шевельнулось. Я встревоженно посмотрела на сестру, и она сердито выпалила:— Конечно же, они наблюдают за его сердцем. Джас сказал, что у отца нарушен сердечный ритм. Соберись, ради всего святого!Я поглядела на ее раздраженное лицо, колышущийся живот и все то, что Венетия разложила у ног отца, и вдруг почувствовала желание рассмеяться.— Ему нужен абсолютный покой! — зашипела она, ухитрившись не повысить голос. — До сих пор не могу поверить, что тебя не было здесь вчера.Она выпрямилась, осторожно поправила край трубки, свисавшей прямо у ее лица, и я вдруг осознала, что, несмотря на свое ехидство и сварливость, Венетия была в ужасе. Весь последний год она металась между двумя крайностями — маминой смертью и своей беременностью, и вот теперь отцовский приступ снова сбил ее с толку. Садясь на стул, она чуть не промахнулась, и я протянула руку, чтобы ее поддержать.— Венетия, — мягко произнесла я, убедившись в том, что отец все еще спит. — Я ужасно жалею, что расстроила его. Однако весь последний год я пыталась о нем заботиться, каждую неделю, каждый день. Я люблю его точно так же, как и ты. Но вчера у меня самой был шок. Я просто не могла приехать в больницу. Я бы обязательно это сделала, если бы у меня были на это силы, но их не нашлось. Тебе нужно с этим смириться.— Эдди, ситуация была очень опасной. — Венетия неловко наклонилась, пытаясь достать свою сумку и вытащить оттуда еще одну книгу. — По всей видимости, у отца больное сердце, а никто из нас этого не замечал.— Я замечала, — ровным голосом произнесла я, — и записала его на прием к врачу. Внесла дату консультации в ежедневник отца, три раза звонила ему и напоминала о том, что нужно сходить в больницу. Не могла же я тащить его силой! Отец все еще сам себе хозяин. Возможно, в каком-то смысле то, что случилось, является предупреждением для нас.— Предупреждением? Из-за того, что какая-то женщина заявила, будто она — твоя сестра-близнец, ты решила вывалить все это на отца, несмотря на то что мы договорились не делать этого? — Лицо Венетии покрылось красными пятнами.— Ви, теперь я не сомневаюсь, что все это правда. У меня действительно есть сестра-близнец. Она и твоя сестра. Сводная. Неужели тебе совсем… Слушай, разве тебе совсем неинтересно?— Эдди, я не верю, что наша мама могла сделать что-либо подобное, — поджала губы Венетия. — Она мертва, у меня через две недели родится ребенок, наш отец болен. Это все, что меня интересует в данный момент. И тебе придется взять кое-что на себя, нельзя же думать, что я буду здесь все время. Честное слово, у меня будет ре…— Ребенок, да, кажется, ты уже упоминала об этом пару раз, — прошипела я. — Но не беспокойся, тебе не придется испытывать неудобства из-за того, что наш отец лежит в больнице.— Он не оказался бы здесь, если бы ты оставила его в покое, — прошипела Венетия в ответ. — Я говорила тебе…Она оборвала себя на полуслове. Ее взгляд метнулся к изножью кровати, и, проследив за ним, я с огорчением заметила, что, когда отец пошевелил ногой, сумочка «Hermès» показалась из укрытия и теперь лежала на одеяле, на виду.— Это что… это же… мамина сумка? — спросила моя бдительная сестра.Она протянула руку, но я ее опередила: схватила сумку прежде, чем это успела сделать Венетия.— Ты взяла мамину сумку, Эдди? — Лицо моей сестры побелело. — Вынесла ее из родительского дома? Когда?— Венетия, я собиралась сказать тебе об этом, — произнесла я, стараясь не повышать голоса, но она протянула руку и неожиданно проворно вцепилась в одну из ручек.Сумочка распахнулась, и нашим взорам открылась темно-бордовая обложка «Ребекки» и сломанная фоторамка.— Фотографии и книги?..Похоже, Венетии надоело говорить вполголоса — она остановилась на середине фразы, нахмурилась при виде стихотворного сборника и открытки с собором Святого Павла, выглянувшей из конверта, на котором маминым почерком было написано «Дубликаты».— Это фотография из маминой спальни, она стояла там многие годы. Ты не можешь брать эти вещи, не спросив никого из нас. Они принадлежали маме, Эдди, и никто не должен их трогать. А что, если я или Джас захотим взять что-нибудь себе? Или дети Джаса. Или мой малыш… И когда ты успела это сделать, неужели вчера? После того как довела отца до сердечного приступа и предоставила нам с миссис Бакстер справляться с последствиями? Ты пошла и перевернула все вверх дном в поисках маминых вещей? — Она двинулась в мою сторону. — Я хочу посмотреть, что именно ты взяла. И еще я хочу забрать эту сумку себе.Я не шевельнулась, и Венетия нетерпеливо потянула сумку на себя, по всей видимости, ожидая, что я уступлю.— Я жду.Но я рванула ручки сумки к себе.— Венетия, дом набит вещами, которые вы с мамой покупали вместе. Но это я была с ней, когда она выбрала эту сумку; это одна из тех немногих вещей, в которых ты не участвовала. Я собираюсь взять ее себе. Точка. И знаешь что? Я считаю, что мы поступили неправильно, оставив в родительском доме все без изменений. Каждый из нас должен был выбрать себе что-то на память о маме, а затем следовало убрать в ее кабинете и в спальне. — Мое горло начало болеть, но я продолжала: — Это помогло бы папе смириться со случившимся, помогло бы всем нам. Возможно, у него никогда не случилось бы сердечного приступа, если бы он имел возможность начать все сначала. И я намерена поговорить с ним об этом, когда он вернется домой. Посмотрим, что скажет наш отец, а не твой драгоценный Хэмиш Макгри.Мне казалось, что я слышу мысли Венетии. Те несколько раз, когда я осмеливалась ей возразить, стали семейной легендой, и мне было ужасно жаль, что здесь нет Эндрю и он не может полюбоваться моей решительностью. Я закрыла сумку и поставила пластиковый пакет с отцовским кардиганом и носками рядом с тумбочкой. А затем, вспомнив о том, что Джеймс Мерк обещал прислать письмо, с которого все и началось, я быстро просмотрела почту, которую Венетия сложила рядом со своими дарами.— А сейчас что ты собираешься делать? — прошипела моя сестра.— Ничего, — ровным голосом ответила я, и это было правдой, поскольку письмо еще не пришло. — Подожду