Остальные потрясенно молчали. Все было логично и давно понятно – каждый день проклятой войны приближал это событие. Но когда оно произошло, это стало громом небесным! Кто-то всхлипнул – неужели Шашкевич? – Мать честная, не могу поверить, неужели случилось… – пробормотал Вобликов. – Товарищ майор, нам не послышалось? – Не знаю, Вобликов… – бешеная тряска в груди плюс нервный смешок – интересный эффект получался на выходе. – Да, мужики, это именно то: немцы поняли, что сопротивляться бессмысленно. Через несколько часов до личного состава доведут приказ Вейдлинга, и они полезут с поднятыми руками из всех щелей… Но это будет через несколько часов. А пока война не кончилась. Скоро мы объявимся у противника в тылу. По нам будут стрелять. Приказываю проявлять максимальную осторожность и не забывать, что мы не на бульваре. Все, прячьте рацию, уходим… В половине второго группа вступила на Нойхарталлее, углубилась в развалины метров на триста. Дальше перебирались через обломки зданий, прижимались к обглоданным стенам. Улица была довольно широкой, по центру – аллея с редкими сохранившимися деревьями, две проезжие части, заваленные мусором. Дорогу преградила баррикада из обломков мебели, железных кухонных агрегатов. В преграду попали мины, проделав в рукотворном препятствии огромные дыры. Немцы здесь отошли без боя на другие позиции. Советские войска ждали приказа. Разрушения носили серьезный характер, танки с артиллерией здесь бы не прошли. – Шашкевич, на баррикаду, осмотреться. Офицеры рассредоточились, настороженно озираясь. Район был пуст, мирные жители давно бежали, но это не значило, что здесь никого нет. Глазницы окон угрюмо глазели на чужаков. Опасность исходила отовсюду, и задача, первоначально казавшаяся штатной, принимала весьма рискованный характер. – Товарищ майор, под немцев надо было косить, – прошептал Вобликов, – тогда спокойно бы прошли. Не нравится мне здесь… – Самый умный? – фыркнул Андрей. – Надо будет – притворимся немцами. С реквизитом в этом городе все в порядке… Шашкевич, докладывай. – О чем, товарищ майор? Хрюкнул Корзун. – Садись, двойка, Федор. Звезда ты наша путеводная… – Ах, да, – спохватился оперативник. – Вроде все тихо… Хотя подождите, там кто-то ходит… – Шашкевич замолчал. – Кто там ходит, Федор? – зашипел Корзун. – Души убиенных эсэсовцев? – Заткнитесь, вашу мать… Ох, напрасно довели до сведения личного состава о готовности берлинского гарнизона капитулировать. Такие известия поневоле расхолаживают, Андрей сейчас это чувствовал даже на себе. Внимание распылялось, в голову лезли ненужные мысли. Он поднялся на баррикаду, стараясь не проткнуть живот штырем арматуры, пристроился рядом с Шашкевичем. Подкрались остальные. В сизой мгле громоздились руины, казалось, что они везде. Видимость пропадала, впереди валялись поваленные деревья. Бомба, попавшая в здание напротив, порвала его, как карточный домик, обломки высыпались на проезжую часть. – Ошиблись вы, товарищ майор, самый настоящий бульвар, – хрюкнул Шашкевич. – Федор, сосредоточься, что ты там заметил? – Виноват, товарищ майор, видел что-то. Вот они… Тени перемещались в ночном воздухе, насыщенном гарью и пеплом. Несколько человек крались вдоль здания метрах в ста пятидесяти по курсу. Виднелись только головы за грудами мусора. Это могли быть местные жители, могли быть немецкие солдаты, могли быть бойцы фронтовой разведки, отправленные прощупать район… Но чувство опасности сдавило горло. Незнакомцы пропали. Майор моргал, всматривался. Пелена застилала глаза. Вот кто-то объявился в поле зрения, застыл, изучая пространство. Потом стал смещаться к деревьям. Объявились другие фигуры, они следовали за первой и растаяли по одному во мраке. Справа что-то заскрежетало, глухо стукнуло. Жар ударил в лицо. Андрей резко повернулся. В полумраке поблескивали испуганные глаза. – Вобликов, что это было? – Не знаю, товарищ майор. Мне кажется, стиральный агрегат… Забрался на него, а он, зараза, как-то неустойчиво лежал… А я виноват, товарищ майор? Победа виновата, взволновавшая офицерские души! Оперативники затаили дыхание, но это уже не имело смысла. Незнакомцы замерли, потом присели, стали растворяться, пропадать. Да этот скрежет и в Чехословакии услышат! Но мало ли что заскрипело? Руины живут своей жизнью, постоянно что-то падает, катится, ветер ворошит незакрепленные предметы. Но теперь те будут настороже, пусть даже и не пойдут проверять. Прямая дорога по Нойхарталлее отныне заказана… – Спускаемся, только не шуметь, уходим в переулок, пойдем по параллельной улице. Четыре тени перебежали открытое пространство, прижались к раскрошившемуся цоколю. Присели и стали мелкими шажками смещаться за угол. Переулок, что был рядом, оказался длиной с квартал. Его пробежали за несколько минут. Параллельно Нойхарталлее тянулась еще одна улица – сравнительно узкая, но такая же разваленная. Вздымались груды мусора, за которыми маячили руины. Порывы ветра поднимали пепел, и он висел в воздухе белесой субстанцией, напоминающей изморось. Свободной для прохода оставалась лишь центральная часть дороги. Оперативники двигались в колонну по одному. Впереди – Шашкевич, обладавший ничем не испорченным зрением, следом Ракитин… Что это было? Интуиция? Слабый звук, зафиксированный не ушами, а мозгом? Напряжение сдавило грудь. Тихий шелест, скрипнула крошка под ногой, и металлический звук, словно взвели курок… Волосы дыбом! – Фаустпатрон! – взревел майор. – Все назад! Развернулись, кинулись обратно по проторенной дороге, рассыпались, кто куда. Ракитин прыгнул влево, повалился грудью на гору битых кирпичей. Мысль, такая неуместная в данной ситуации: «Не повредить бы ценную радиостанцию в вещмешке!» Она хоть и обернута брезентом, но можно все сломать, если хорошо постараться! И когда за спиной ухнул взрыв, он уже, сделав кувырок, рухнул за кирпичную гору… Взрывом разметало обломки. От боли в груди перехватывало дыхание. Падали кирпичи на другой стороне прохода, кто-то глухо матерился. – Не стрелять… – хрипел Ракитин. – Ждать… Андрей приподнялся, пересиливая боль, пристроился боком, подтянул к себе автомат. Вобликов и Корзун затаились напротив, не подавали признаков жизни. Пространство справа затянул зловонный дым. Пелена рассеялась. Обрисовались глыбы бетона и куски кирпичных стен, фрагменты мебели, сломанные картины, перегнувшийся пополам, но не сломавшийся торшер. Лицом в мусор лежало неподвижное тело – как-то сиротливо, одиноко… Холодок пополз по спине. Шашкевич? Как же так, почему не успел? Он словно окаменел, потом затряслись руки, пришлось сжать рукоятку «ППШ». Шашкевич не шевелился. К нему на корточках подкрадывались двое. Дым уже развеялся, выглянула луна. Обрисовывались головы, полевые кепи, ненавистные автоматы МР-40. Эти двое приближались с опаской, посматривали по сторонам. Один опустился на колено, повертел головой, подал знак второму. Спутник приподнялся, пробежал несколько метров. За ними показались еще несколько голов, но эти были далеко… «Мертвый» Шашкевич внезапно с ревом вскочил, ударил в упор из автомата! Притворялся, хитрец! Автоматчик был уже в трех шагах, среагировать не успел, повалился на спину. У второго от неожиданности подкосились ноги, он ахнул, упав на бок, выстрелил, не целясь. Вторая очередь прибила его к земле, слетела шапка с головы. Малорослые они какие-то… Ракитин перекатился через кирпичную горку, ударил по мелькающим в отдалении головам. Бросился бежать по проходу – мимо Шашкевича, мимо свежих мертвецов. Очнулись остальные контрразведчики, тоже разразились огнем. Врагов оказалось немного. Немцы, перекликаясь истеричным фальцетом, схлынули, пропали в недрах развалин. Падали кирпичи, рушились балки перекрытий. Вобликов обогнал командира, швырнул гранату. Она рванула в темноте первого этажа, свалила хрупкую перегородку. Затихли испуганные крики. Разведчики вернулись к своему товарищу. Жив Шашкевич, это главное! По мозгам шибануло взрывной волной, возможно, сознание потерял на несколько секунд, а когда очнулся, решил не вставать, правильно сориентировался в ситуации… – Федор, ну ты даешь, напугал нас, думали, хана тебе… – частил Вобликов. – А вообще все правильно сделал, молодец, затаился… Но что-то с Шашкевичем было не так. Он окаменел, сидел на коленях, сжимая фонарик, который недавно выключил, и даже в тусклом лунном свете было видно, как его щеки становятся бледными. – Ты чего? – насторожился Ракитин. – Сами посмотрите, товарищ майор, – с хрипом выдавил оперативник. Андрей, поколебавшись, включил фонарь, осветил мертвеца, потом другого. Ком поднялся к горлу. А ведь всякого за эти годы нагляделся… Мальчишке от силы было лет тринадцать. Он лежал, раскинув руки – невысокий, щуплый, курносый, таращился в небо ясными глазами. Кепи слетело с головы, светлые волосы были спутаны, пропитались кровью. Автомат отлетел в сторону, худые кулаки были гневно сжаты. Вторым покойником оказалась девчонка. Возможно, постарше на год-другой, но все равно ребенок – крепкая в кости, приземистая. Она тоже потеряла кепи, и волосы, собранные в пучок, рассыпались по битым кирпичам. Во время падения она поранила голову, из раскроенного затылка вытекала кровь. Паршиво стало на душе от такого зрелища. Оперативники отвернулись. – Вот так пироги, – озадаченно пробормотал Корзун. Шашкевича явно впечатлило это событие, он сидел с опущенной головой, потом проговорил: – Я же не разглядел их, еще удивился, почему такие маленькие. Потом осветил… а это дети, сущие дети, я же пацана с девчонкой свинцом вдоль и поперек прошил… – М-да, – почесал затылок Вобликов и, вытянув шею, посмотрел по сторонам. – Сдается мне, что их сверстники окопались неподалеку и не прочь отомстить… Шашкевич, прекращай убиваться, это враги, они в тебя стреляли. Ты их пожалел, а они бы тебя пристрелили. Легче бы стало? – Тебе легко говорить, – зарычал оперативник. – Сам нормально будешь спать, а мне как жить теперь с этим? У них же мамки есть… – Как-то придется, Федор, – рассудительно изрек Ракитин. – Они не оставили тебе выбора. Оживить не получится, да и какой прок их оживлять, опять за оружие возьмутся. Это Гитлерюгенд, последняя надежда рейха, а теперь, когда надежда померла, будут гадить, учинять засады, убивать исподтишка… Их мозги так устроены, выдрессировали их, как собачек. Ребятня – народ доверчивый, лепи из них, что пожелаешь. Успокойся, Федор, ты все правильно сделал. Они по нам стреляют, а мы им пальчиком погрозим? Вспомни наших детей, их вообще массово убивали, причем намеренно… – Вы не понимаете, товарищ майор, – изводил себя Шашкевич, – знал бы я, что это дети, по ногам бы саданул, чтобы не насмерть… Все понимаю, бить фашистов надо, под корень изводить заразу, но эта мелкотня-то при чем? – Оперативника, похоже, сильно пробрало, поразили мертвые детские глаза. В сущности, все правильно: дети – они и в Германии дети. – Хватит самоедством заниматься, – процедил Ракитин. – Ранимый ты больно, жертва моральной травмы. Дальше не пойдешь? Навоевался? – Да ладно, товарищ майор, что вы, в самом деле… – Шашкевич приподнялся, подтянул к себе вещмешок. – Прямо пошли, – скомандовал Андрей. – Проскочим опасный участок, пока эта детсадовская команда в себя не пришла… Группа углубилась в мертвое царство. Опасный участок преодолели бегом, потом растянулись. Шашкевич брел последним, ворчал под нос, потом шумно выдохнул, обогнал замешкавшегося Вобликова. – Отпустило, – ухмыльнулся под нос Корзун. – Даже не знал, что наш Федор окажется таким чувствительным. Хотя, с другой стороны, дети, не воевали мы еще с ними… Разрушенная Нойхарталлее вывела к площади. Центральную часть автомобильного кольца венчала конная статуя на постаменте. Сразу вспомнился нетленный персонаж из романа Майн Рида. Кто это был, не имело значения. Замшелый кайзер минувших эпох, прусский военачальник, мелкий царек одного из древнегерманских государств… «Всадник без головы» еще держался в седле, но круп кобылы отсутствовал вместе с частью постамента, и задняя лошадиная нога зависла в воздухе. В районе памятника шевелились тени, плакал ребенок. Группа двинулась в обход площади и через несколько минут вышла к Кенигштрассе, застроенной добротными пятиэтажными домами. Красная армия сюда еще не добралась. Немецкие войска (по крайней мере, в организованном виде) тоже отсутствовали. Дома через один были разрушены. В ночном воздухе шевелились фигуры, лазили по развалинам. Глухо рыдала женщина, монотонно повторяла: «Гертруда, Гертруда…» В развалинах что-то рухнуло, покатились кирпичи. Женщина испуганно вскрикнула. Несколько человек полезли выяснять, что случилось. Мирных жителей становилось все больше, особенно в районе уцелевших зданий. Они собирались в группы, сидели кучками вдоль фундаментов, укрываясь какими-то тряпками и одеялами, большей частью молчали.