…не выполнять распоряжения сотрудников спецкомендатуры и начальников на работе. …покидать населённый пункт без особого пропуска …употреблять спиртные напитки». Можно: «…работать за жалкие гроши. …жить впроголодь. …иметь кровать. …постельные принадлежности, сдаваемые раз в десять дней в стирку. …раз в год за хорошую работу и примерное поведение в порядке поощрения комендант мог предоставить тебе десятидневный отпуск, а иногда даже выписать документы для поездки домой…» Самыми страшными днями, как легко догадаться, были дни аванса и зарплаты. Несмотря на категорическое и недвусмысленное указание по поводу алкоголя, кто запретит пить русскому человеку, если даже «за колючей проволокой», да что там — «за колючей проволокой», даже в тюрьме зэки умудряются гнать самогон из томатной пасты? В такие «критические» дни, если не хочешь попасть в неприятную ситуацию, а то и стать инвалидом, нужно было либо исчезать из общежития, что считалось серьёзным нарушением, либо запираться в своей комнате и не выходить из неё даже в туалет. На следующий день после аванса или зарплаты с утра было страшно заходить не только в туалет, залитый кровью, но зачастую тошнота подступала к горлу при появлении в коридоре общежития — его пол был залит кровью и усыпан битой посудой… «Химики» работали на строительстве первой очереди завода по изготовлению древесноволокнистой плиты, или сокращенно — ДВП. Более всего повезло тем, кто в прошлом имел какие-нибудь строительные специальности. К сожалению, я к таковым не относился, и меня, что вполне естественно, зачислили разнорабочим. На фотографии, сделанной в то время, я и запечатлён с ломиком в руках. Как можно догадаться, такое положение вещей не могло меня устроить, и я начал искать местечко «потеплее». Однажды наткнулся на единственную газету, выпускаемую в данной местности, — малотиражку под «уникальным» для того времени названием «Ленинское знамя». Недолго думая, решил «прославиться» на весь городок. Приближался Женский день — Восьмое марта, и я, не особо напрягаясь, сочинил к этой дате стихи: Голубое такси Помнишь дом, занесённый вдали Снегом белым, пушистым, седым? Ты стояла у дверцы голубого такси, Чистый взгляд говорил о любви. Подошла ты к вагону с небольшим опозданьем, Поезд тронулся с места — Север был впереди. Ты бежала по шпалам, обливаясь слезами, Но, споткнувшись, упала на вагонном пути. Долго дни пролетают, я считаю их жадно, Но я верю, дождёшься и придёшь ты ко мне. Пусть суровые годы пробегут безвозвратно, Но любовь моя снова возвратится к тебе. Снова снег, белый снег, как на милой картинке, Снова ты возле дверцы голубого такси, На щеках твоих снова серебрятся снежинки, Только это не снег — это слёзы твои… К моему удивлению, стихотворение было опубликовано, и мало того что я получил за него существенный гонорар, так ещё и почти всё женское население городка с явным интересом стало поглядывать в мою сторону. Я был горд и счастлив, не подозревая, что не за горами тот день, когда эта популярность сыграет со мной не самую приятную шутку. Всё началось, как мне кажется, с того, что как-то в один из предвыходных дней мы с моими соседями по комнате поехали в единственный поселковый клуб для просмотра какого-то фильма. (Вы не забыли, что я пытался отыскать для себя более тёплое местечко?) Вполне естественно, я познакомился с директором клуба, и тот сразу заявил, что читал мои стихи, которые ему очень понравились. А я возьми и спроси: — Скажите, Иван Иванович, за сколько и на сколько дней вам известен репертуар вашего клуба? — Дня за три-четыре и на неделю, а что? — Сегодня я обратил внимание на то, что предвыходной день, а народу — кот наплакал! А фильм, между прочим, приличный… — Вы правы, но что делать? — горестно проговорил директор. — И на афишах даём анонсы, и по радио объявляем… — Да кто слушает в наше время радио, тем более местное, а афиши читают единицы… — А вы можете что-то лучше придумать? — Могу! — с вызовом заявил я. — Ну-ну, слушаю… — сказал он не без скепсиса. — На вашем месте я бы договорился с газетой, судя по тому, сколько людей мне говорили о моих стихах, она пользуется популярностью. — Так я же печатаю в ней репертуарный план клуба на неделю. — Да, читал… — отмахнулся я. — Но зрителей нужно заинтересовать содержанием фильма, а название разве о чём-нибудь говорит? — Вы считаете, что нужно раскрыть сюжет? Но кто пойдёт смотреть фильм, если всё заранее известно? — с сомнением произнёс директор. — Можно, не вдаваясь в подробности, рассказать нечто интересное, чтобы заинтриговать читателя, который с удовольствием станет зрителем. — Но для этого нужен специалист по кино… — Директор тяжело вздохнул. — Так вот он — сидит перед вами… — Вы? — Да, я… — с улыбкой кивнул я и рассказал, чем занимался до осуждения. Мы договорились, что за соответствующий гонорар я буду писать своеобразные рецензии на будущие фильмы. А кроме того, за отдельную плату, разумеется, раз в неделю буду выступать с пятнадцатиминутной лекцией. И в ней расскажу о предстоящем репертуаре клуба в субботу — перед самым заполняемым сеансом, в девятнадцать часов (дело в том, что после этого сеанса всегда начинались танцы, и те, кто покупал билеты на просмотр фильма, могли оставаться и на танцы]. Уже через пару недель директор выдал мне премиальные, заявив, что мои новаторские идеи на тридцать процентов увеличили прибыль клуба. А выступления на сцене клуба и на страницах газеты приносили мне вторую зарплату к той, что я получал за тяжелейшую работу на стройке. Но однажды мне, не без содействия директора клуба и редактора газеты, пришлось задержаться в клубе. (Менты спецкомендатуры сквозь пальцы смотрели на мои субботние опоздания.) Когда я танцевал с девушкой, пригласившей меня на «белый» танец, за спиной кто-то шепнул: — Слушай, Режиссёр, оставь эту бабу, а то беда будет. Горелый не потерпит… Я повернулся, чтобы пояснить, что меня «эта баба» совсем не интересует и, кроме танца, я ни на что не претендую, но шептавшего за спиной уже не было: вероятно, его что-то спугнуло. Горелый был местным криминальным «Авторитетом». А тут ну как будто специально снова объявили «белый» танец, и та же самая «баба» приглашает меня. Что делать? Объяснить девушке, что танцевать с ней опасно для здоровья, а её ухажер, как я слышал, один из самых дерзких местных парней? Но простодушно подумал, что коль скоро девушка танцует с разными парнями и приглашает меня, то, наверное, знает что делает, а потому согласился и во второй раз. Однако, зная нравы местных «братишек», не раз докапывавшихся до «химиков» и по гораздо менее значительным причинам, я решил подстраховаться. И после танца поднялся в свою клубную каморку (да-да, мне удалось подсуетиться и получить «служебную площадь») и достал из потайного места небольшой нож-выкидыш, подаренный одним местным умельцем за стихи, сочиненные для его любимой. Почему-то мне казалось, что Горелый вряд ли затеет что-либо непосредственно у клуба, а потому, настроившись на худшее, выхожу из клуба и не подозреваю, что опасность намного ближе, чем можно было предположить. Только я сделал шаг за дверь, как в моих глазах словно сверкнула лампа в тысячу ватт. В глазах так потемнело, что некоторое время я ничего не видел, а нижнюю губу пронзила такая сильная боль, что голова закружилась от неожиданности, я в первый момент растерялся и просто остолбенел. Уже упоминалось, что я зверею, если до моего лица кто-то дотрагивается. А потому, едва мне удалось рассмотреть силуэт огромного, под метр девяносто, битюга, стоящего в окружении трёх приятелей, я вырвал из кармана подарок и нажал на кнопку — холодная сталь со звоном выскочила на свободу и грозно сверкнула в свете лампочки, освещавшей вход. Я прекрасно помнил драчливые подростковые времена и знал, что любое промедление может стоить мне здоровья. Честно признаюсь, что никогда в жизни не хотелось использовать в качестве аргумента при физической разборке какое-либо оружие: я всегда боялся причинить непоправимый вред божьему созданию и надеялся, что вид опасной стали охладит пыл местного «Авторитета». Но моим надеждам не суждено было сбыться — опасность только раззадорила Горелого. — Ну, давай попробуй! Пусти мне кровь! — не без бравады выкрикнул он и сунул руку в карман. Догадываясь, что Горелый полез в карман не за конфеткой, я уже хотел махнуть своим опасным «приятелем» в сторону соперника, но в тот же миг в голове промелькнуло: сейчас решается моя судьба. Хорошо, если всё закончится раною, а если отправлю его на тот свет? Снова арест, следствие, приговор.