— Прежде чем отвечать на ваши вопросы, я хотел бы знать, в чём меня обвиняют, это во-первых. Во-вторых, хочу подать жалобу на имя Прокурора города на незаконный арест и, соответственно, на незаконный обыск! — Что, знаток законов? — ехидно усмехнулся он. — А с чего это вы взяли, что арестованы? Во-первых, вы — задержаны! Во-вторых, что касается обыска по месту вашего жительства, то вот постановление, подписанное Прокурором, на проведение у вас обыска! — И в чём же я обвиняюсь? — Есть заявление от гражданки Ивановой о том, что вы её ИЗНАСИЛОВАЛИ! — Следователь продолжал ехидно улыбаться… Откровенно говоря, я ожидал от Органов чего угодно, но только не ТАКОГО: обвинить режиссёра, человека, у которого просто по определению не могло и не может быть проблем с дамским полом?!! Это ли не самое гнусное и изощрённое злодейство Комитета Госбезопасности? Все годы, проведённые «за колючей проволокой», я мечтал отомстить этой подленькой женщине, причинившей мне такое страшное зло, но постепенно пришёл к выводу, что её накажет сама жизнь. А потому, описывая эти страшные для меня события, не называю её настоящей фамилии, чтобы не травмировать её родственников, которые могли и не знать, что она работала на Контору, и я уверен, что родственники ни в чём не виноваты… — Я? Изнасиловал? Кого? — Мне пришло в голову, что меня самым элементарным образом разыгрывают. — Кто такая Иванова? — Послушайте, Доценко, в комнате, кроме нас, никого нет! Микрофонов, как видите, тоже нет — разрешаю самому всё проверить. — Он обвёл рукой комнату. — Допустим, верю, и что дальше? — Я даю листочек с текстом, который вы подписываете, и всё в полном ажуре! Всем хорошо! Все довольны! — Он был сама любезность и буквально излучал искреннее дружелюбие, казалось, ещё немного, и он объяснится мне в любви и набросится с поцелуями. — А листочек этот с «чистосердечным признанием»? — ехидно ухмыльнулся я. — Ну, зачем же так? — Истомин брезгливо поморщился. — Зачем нам лишний уголовник? Вы НАМ нужны как писатель, как режиссёр, наконец… — Вам? — с некоторым недоумением переспросил я. — Да, НАМ… честным гражданам нашей страны! Прочитайте, подумайте о сыне своём, о родителях и… подпишите… — Если это не признание, то что? — Заинтересовались? Вот и прекрасно! — Следователь самодовольно улыбнулся, вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. — В этом ВАШЕМ заявлении речь идёт о том, что вы просите принять вас на работу в качестве внештатного сотрудника Органов Государственной Безопасности! — Проще говоря, вы мне предлагаете стать сексотом? — А чем это плохо? Сексот — просто «секретный сотрудник»! Звучит здорово, не так ли? — Может быть, для кого-то и звучит, однако для меня это звучит пошленько! Я хочу быть не «сексотом», а писателем и режиссёром, а художник, представьте себе, должен быть вне политики! — Не спешите отказываться, Виктор Николаевич! Посидите, хорошенько подумайте, а потом продолжим нашу беседу… — Истомин нажал кнопку. Меня отвели в КПЗ — малюсенькую заплёванную камеру без мебели, без окон, со спёртым воздухом. Посередине двери находился глазок для наблюдения. У дальней стены — небольшой помост. Если бы все размеры камеры увеличить, то можно было бы с изрядной долей сарказма сравнить этот помост с театральной сценой. Трудно сказать, сколько мне пришлось там сидеть: в закрытом пространстве время течёт совсем по-другому и всё зависит от того, какие мысли посещают твою голову. Мне тогда показалось, что прошла целая вечность, пока я лихорадочно пытался отыскать выход, пытался понять хотя бы какую-нибудь логику ареста. До меня конечно же сразу дошло, что там, наверху, меня решили сломать, и сломать психологически. ОНИ пошли по пути наименьшего сопротивления — взять меня на элементарном чувстве страха. Пришла мысль о том, что мне нужно просто перетерпеть, не сдаться и они в конце концов отстанут. Каким же я был наивным! Придумывая в своих книгах острые детективные сюжеты, я описывал нечто подобное, но когда нечто подобное приключилось со мною, я почувствовал себя персонажем какой-то детективной истории. Все мои произведения имели счастливый конец, и я не сомневался, что всё обязательно закончится благополучно. Отчасти поэтому, а более всего потому, что я не мог предать самого себя, клянусь самым дорогим для меня на свете, что даже на миг не посетила меня мысль — махнуть рукой, подписать, чтобы пресечь этот кошмар. Нет, не для этого я на планете, Чтобы рыком зверя укреплять свой вес… Наконец загремели запоры, и я вновь предстал перед следователем Истоминым. — Ну что, подумали? — Подумал… — И?.. — Да! — Что — да? Подпишете заявление? Истомин так обрадовался, что его глаза буквально засветились от такой удачи. Он наверняка был уверен, что со мною придётся долго повозиться… — Нет, — возразил я и поправил: — НАПИШУ заявление! — Сами напишете? — Он ещё не понял, о чём я говорю. — Да, на имя Прокурора о творимом со мной беззаконии и безобразии! — Та-а-ак! — В голосе звучало такое разочарование, что при других обстоятельствах я его даже пожалел бы. — Значит, ты ничего не понял! — Тон моего визави мгновенно изменился, и он перешёл на «ты». — Почему же, я ВСЁ понял, и то, что я понял, меня не устраивает! — Я старался сдерживаться изо всех сил. — Хорошо, спрашиваю в последний раз: ты что, хочешь сесть в тюрьму… лет этак на пять или семь? — За что? — За изнасилование гражданки Ивановой! — Повторяю: я понятия не имею, о какой гражданке Ивановой вы мне говорите! — О той самой Ивановой, которую ты обманом заманил к себе и, пользуясь тем, что она физически намного слабее тебя, изнасиловал её! — Когда это произошло? — Я все ещё надеялся, что смогу доказать абсурдность этого обвинения. — Сегодня, в девять часов тридцать минут утра! Только тогда до меня дошло, что следователь имеет в виду ту самую незнакомку, которая попросила разрешения позвонить из моей квартиры. — Прошу отметить, что, во-первых, ту женщину, которая сегодня, в девять часов тридцать минут утра, попросила разрешения позвонить по телефону в нашей квартире, до этого я никогда не видел. Во-вторых, я к ней даже не прикасался, а через две-три минуты, позвонив по телефону, она ушла и больше я с ней не общался… — А она утверждает совершенно противоположное! — Истомин повысил голос. — Требую очной ставки с этой обманщицей! Наивный, я был твёрдо уверен, что меня просто берут на испуг и всё выяснится, стоит только мне взглянуть ей в глаза, я всё ещё не сомневался, что это какое-то нелепое недоразумение. — Очной — так очной! — Истомин встал и открыл дверь: — Приведите потерпевшую Иванову. Вскоре утренняя незнакомка сидела напротив меня, и нас разделял только письменный стол. Эта женщина оказалась способной актрисой — натурально изображая безутешное горе и постоянно промокая глаза платочком, Иванова рассказала следующее: — Сегодня утром я стояла на остановке, когда ко мне подошёл этот мужчина… — Она кивнула в мою сторону. — Назвался Виктором и сказал, что он художник. Сразу начал говорить, что никогда не видел такого красивого лица, с такими правильными пропорциями, как у меня. Потом предложил зайти к нему домой минут на пятнадцать, чтобы сделать с меня набросок… — Она вновь всхлипнула. — Я сначала отказывалась, но он был так настойчив и красноречив, что уговорил меня. Но как только мы вошли в комнату, он набросился на меня, стал целовать, тискать мою грудь. — Снова красноречивый всхлип. — Я сопротивлялась, просила оставить меня в покое, но он повалил меня на кровать. Я попыталась закричать, но он зажал мне рот рукой, а другой рукой задрал подол, сдвинул в сторону трусики и сунул в меня палец. Мне было неприятно, и я попыталась освободиться, но он оказался намного сильнее меня. Спустив брюки, он достал половой орган и резко вошёл внутрь меня… — Что было потом? — лениво спросил Истомин, словно уже знал, что последует. — Закончив свое чёрное дело, он убрал ладонь с моего рта, встал и помог мне подняться с кровати. Я поправила одежду и ушла. — Вы можете подробно описать расположение мебели в комнате, а также одежду подозреваемого, в которой он был утром? Очень подробно, не забывая постоянно всхлипывать, Иванова описала и расположение мебели, и одежду, в которой она меня видела утром. Когда она закончила, я сказал: — Эта гражданка нагло врёт, на самом деле всё было совсем не так, и я прошу занести мои слова в протокол, на самом деле было следующее… И я рассказал, что было на самом деле. Протокол очной ставки Иванова подписала, не читая, а я сказал, что отказываюсь подписывать очевидную ложь. — А это и не требуется, гражданин Доценко, я напишу, что вы отказываетесь от подписи… Когда якобы пострадавшая вышла из кабинета, Истомин с усмешкой заметил: — Как видишь, всё более чем серьёзно и твои дела совсем плохи… — А экспертиза? Вы что, подрочите у меня, чтобы взять мою сперму и накапать в трусы вашей ментовской потаскухе? Я так разозлился, что с большим трудом удерживался от того, чтобы не наброситься на этого хлыща.