— Мне жаль, что у нас не получилось разговора, но я уважаю ваше решение… — Снова помолчал, потом ещё раз повторил: — Очень жаль… — Встал, направился к выходу, но перед самой дверью остановился. — Одно из двух: либо вы когда-нибудь пожалеете о своём выборе, либо когда-нибудь я пожалею… — как бы про себя проговорил он и вышел… После ухода подполковника вернулись мои «Весёлые мальчики», и на этот раз они, нисколько не стесняясь, едва ли не всю дорогу до седьмого отделения от всей души «молодили» мои бока и, довольно помятого, бросили в небольшую камеру КПЗ. Кроме описанной ранее «сцены», ничего в ней не было и никого ко мне не вбрасывали. Более суток меня никуда не дергали, и я с надеждой ждал, что меня вот-вот освободят, стоит только моим соседям дозвониться до моего консультанта, Заместителя Министра МВД СССР генерал-лейтенанта П.А. Олейника. Откуда мне было знать, что Петру Александровичу в то время было действительно вовсе не до меня: сначала он хоронил жену, погибшую в автокатастрофе, а потом его отправили в отставку… Тогда, сидя в КПЗ и не имея никакой информации, я едва не сломал себе мозги, пытаясь проанализировать всевозможные варианты. И всё надеялся и ждал, что вот-вот закончится этот кошмар. Вы знаете, что в подобной ситуации самое страшное — НЕИЗВЕСТНОСТЬ!.. Мои мысли Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например Судьи, милиция, сотрудники Органов, врачи, с течением времени в силу привычки закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально. В этом смысле они ничем не отличаются от мужика, который на бойне режет баранов и не замечает их крови, их физических страданий. Но при формальном, бездушном отношении к личности для того, чтобы безвинного человека лишить всех прав и лишить свободы, Судье нужно только одно — время. Только время на соблюдение кое-каких формальностей, за которые он получает жалованье, а затем — всё кончено! Ищи потом справедливость, словно ветра в поле… В нашей стране легко сесть за решётку, а доказать свою невиновность почти невозможно! Ну как же, честь мундира! Это ли не страшно? Да, страшно жить в такой стране!.. Октябрь, 1985 год. К вечеру вторых суток меня выдернули из камеры и отвели в кабинет Начальника отделения милиции, где меня встретил мой мучитель. — Ну что, одумался? — спросил Истомин и участливо добавил: — Согласись, подпиши и свободен, как птичка! Разве тебе здоровья своего не жалко? — Да пошёл ты на хуй… и соси болт пожилого зайца! — Я с огромным удовольствием перешёл на уличный лексикон, разбавляя его почерпнутым из прошлого тюремного опыта. — Не понял… — покачав головой, констатировал следователь и снова призвал «Весёлых мальчиков»… На этот раз меня били с чувством и более основательно, совершенно не заботясь о моём внешнем виде… Через день «внушение» повторилось, потом ещё и ещё… В какой-то момент дошел до осознания, что больше не выдержу этих издевательств: на теле не было живого места, и ныло так, что даже заснуть было невозможно. И пришло твёрдое решение покончить с собой… Но как? Отобрали даже шнурки. Пытаясь что-нибудь придумать, вспомнил, как один из моих приятелей по несчастью во время моего первого испытания «за колючей проволокой» рассказывал, как один его близкий кент, доведённый до отчаяния, проглотил заострённую ложку. Его увезли на больничку, где он и умер прямо на операционном столе: ложка повредила желудок и вызвала внутреннее обильное кровотечение, которое не успели остановить… Чудом мне удалось заныкать алюминиевую ложку, и ночью, стараясь не привлекать внимания сотрудников КПЗ и заточив черенок, я попытался её проглотить, однако в горло влезал только черенок, а дальше душил такой дикий кашель, что я запросто мог привлечь внимание вертухая. Пришлось ограничиться только черенком, отломав сам черпак. Удалось… А ранним утром в ходе очередного избиения у меня так резануло в животе, что от болевого шока я потерял сознание… Когда очнулся, увидел перед собой врача «скорой помощи», которого, испугавшись последствий, вызвал начальник КПЗ. — Что с вами, молодой человек? — участливо спросил врач, измеряя мне давление. — Я проглотил столовую ложку! — спокойно ответил я, словно говорил о чём-то само собой разумеющемся, например о порции компота. — У вас когда-нибудь так было? — машинально спросил тот, видно не совсем вникнув в мои слова. — Раньше я никогда не глотал ложек, если вы спрашиваете об этом… — Вы действительно проглотили ложку? — До врача наконец дошло. — Но зачем? — В знак протеста… — Но вы можете погибнуть! — В его голосе послышалось отчаяние. — Не исключено, — согласился я. — Так… Я его забираю в стационар! — твёрдо заявил врач. — А может быть, он «гонит»? — предположил дежурный офицер по КПЗ. — Вы имеете в виду, обманывает? — Вот именно! — А если нет? ВЫ готовы взять на себя ответственность? — Нет-нет! Я только охраняю, — мгновенно ретировался капитан. — В таком случае вот вам моё заключение. — Врач протянул ему медицинский документ… Меня отвезли в больницу, имевшую тюремное отделение. Везти в «гражданскую» больницу побоялись — мало ли что… Вскоре сделали рентген и обнаружили в желудке «посторонний предмет». От постоянной ноющей боли я находился в полной прострации, усугубляемой ещё и апатией от принятого решения уйти из жизни. Хотелось умереть поскорее, чтобы избавиться от постоянной боли. Мне кажется, что тогда я понял, почему люди, приговорённые к смерти, когда им заменяют приговор пожизненным заключением, недовольны и молят Бога ниспослать им смерть… Ведь что такое смерть? Боль от пули, боль от инъекции, боль от хруста шейных позвонков, от электрического разряда — да, это боль, но всё это длится несколько мгновений, а мучения, которые испытывают осуждённые пожизненно, длятся десятилетиями… Позднее, вспоминая свои больничные ощущения, написал такие стихи: Моя больница Тусклых пятен кафель — Словно плитки вафель. Белой рамы Пройма на стене… Со стеною споря, Бьётся жизни море… Мне ж комочек горя В белой простыне… Койка в белой краске, Лиц чужие маски И колпак стеклянный По моей вине… А в окне — распятье, Белое, как платье… Только помолиться И остаётся мне…