Мне делали обезболивающие уколы, давали какие-то лекарства и готовили, по словам врачей, к операции. Постепенно я пришёл в себя и даже обрадовался, что остался жив. На окнах палаты были решётки, до самых фрамуг закрашенные белой краской. Однако, встав на подоконник, можно было увидеть людей, идущих по своим делам. В книге «Отец Бешеного» я подробно рассказал о том, с какими ухищрениями мне удалось написать послание моей приятельнице, с которой я встречался до ареста, и, выбросив его из окна, убедиться, что прохожая женщина подняла, прочитала и демонстративно сунула в карман, давая этим понять, что перешлёт её адресату. Это придало мне таких сил, что действительно захотелось жить. Я и представить себе не мог, что следователь Истомин уже успел подсуетиться, настроил её против меня, а потому и здесь помощи ожидать было бесполезно… Мои мысли Я должен превратить в силу свою слабость: отсутствие любимого человека… ещё страшнее — его предательство! Сильные люди, имею в виду сильные духом, даже в тюрьмах используют свой невольный досуг так, что выходят на волю образованнейшими людьми. Твоё положение куда легче: ты уже имеешь высшее образование, да ещё и не одно! И тем непростительнее для тебя не использовать навязанный досуг для всестороннего самосовершенствования. Я отлично знаю эту неудовлетворённость, томительное состояние, когда кажется — свернул бы гору, но горы под рукой не оказывается, то есть не оказывается настоящего дела. Меня заковали в цепи неволи, сейчас я не числюсь в списках людей на земле, а погребён заживо во тьму, в которой нет ни щёлочки просвета. И как отыскать эту щёлочку? Я готов зубами грызть каменные стены, лишь бы отыскать правильный путь и наверстать упущенное время. А потом — отомстить тому, кто разбил мою жизнь, а скорее не ТОМУ, а ТЕМ… Сентябрь, 1984 год. Уверенный, что предстоит операция по извлечению «постороннего предмета» из желудка, я начал всерьёз к ней готовиться. Однако всё закончилось без операции: доктор, наблюдавший меня, ранее уже сталкивался с подобными попытками суицида арестованных и потому прежде, чем приступить к операции, попробовал обойтись без неё. Он прописал лекарства, которые способствуют выделению в желудке то ли желчи, то ли кислоты, и через несколько дней, когда сделали повторный рентген, «постороннего предмета» в желудке не оказалось. К моему изумлению, черенок ложки полностью растворился, но в моём деле появилась противная аббревиатура: «СКС» — «склонен к самоубийству». Противная потому, что эта приписка серьёзно осложняет существование в местах лишения свободы: с такой припиской заключённый обязан три раза в день отмечаться на вахте… Можете представить, в какую ярость пришёл мой мучитель, следователь Истомин, узнав о моей попытке отправиться на тот свет! И сразу же после повторного рентгена явился за мной в больницу лично в сопровождении бравых «Весёлых мальчиков». В который раз они попытаются отыграться на моём теле по полной программе? Я почувствовал ужас и понял, что они действительно сделают меня инвалидом… — Чтобы навсегда отбить желание уйти из жизни, мои «мальчики» поработают над тобой, — язвительно заметил Истомин… В книге «Отец Бешеного» я намеренно опустил дальнейший эпизод из моего второго тюремного опыта, тоже посчитав его малозначимым, но в этой книге счёл необходимым восполнить этот пробел… Истомин уже готов был дать отмашку к началу «работы», как в дверь вновь заглянул дежурный офицер. В его лице была видна явная тревога. — Вас срочно вызывают… — растерянно проговорил он. — Кто? — недовольно нахмурился следователь. Тот подошёл ближе и что-то прошептал ему на ухо. — Подождите, ребята, — сказал он «Весёлым мальчикам» и вышел из кабинета. Вернулся минут через пятнадцать. — К моему большому сожалению, твоя «учёба», Доценко, откладывается на неопределённый срок… Дежурный! — позвал он; когда тот заглянул, приказал: — Передай задержанного прибывшему офицеру. Я не знал, кто забрал меня у следователя, но, помнится, был несказанно обрадован такому повороту. Часа через три я уже был в Лефортовской тюрьме КГБ. Камера была весьма уютной: три койки, застеленные белоснежным бельём, стол, тумбочки, полка для продуктов, умывальник, унитаз, прикрытый занавеской, и более двух квадратных метров для передвижения. Для меня, имевшего бутырский опыт отсидки, было удивительным столкнуться совсем с другой тюремной жизнью. Со мною сидели так называемые «антисоветчики». Один, парень лет двадцати, не более, был арестован за распространение антисоветской литературы. Войдя в камеру, он долго молчал, но потом ни с того ни сего оживился и поинтересовался: — От сандалий у меня отрезали металлические пряжки, а другой обуви у меня нет, их мне вернут при освобождении? Второй «пассажир» тоже впервые лишился свободы, а потому пришлось отвечать мне: — Гражданская обувь тебе понадобится лет через десять, а может, не понадобится вовсе… — В каком смысле?! — испуганно воскликнул бедняга. — Вполне возможно, что тебя отправят в «Серпы» и там при помощи «замечательных» советских препаратов из тебя сделают «лояльного советского гражданина». Свою антисоветскую деятельность ты сможешь прекрасно продолжить в компании «Робеспьеров, донкихотов и дзержинских»… Я конечно же пошутил, не представляя, что совсем скоро я сам окажусь в «высшей инстанции для дураков». Второй «пассажир» был ещё занятнее парня «с сандалиями». Когда его ввели в камеру, он, хватаясь за голову, потешно возмущался незаконностью своего ареста. — Я же талант! — восклицал он. — Патенты на мои изобретения сэкономили государству миллионы рублей… — И за это тебя арестовали? — Не совсем… — Он смущенно опустил глаза. — Я изготовил модель шестиствольного электрического пулемёта, скорострельность которого двенадцать тысяч выстрелов в минуту. Такого оружия нет даже в Америке! — И где же ты хранил свою модель? — Дома, конечно! Но пулемёт-то не боевой! Это опытный образец! Он изготовлен из мягкого металла и выдерживает лишь две минуты стрельбы, после чего плавится! Ничего себе артист! За две минуты мог перестрелять двадцать четыре тысячи человек, а жалуется… Несколько дней меня никто не беспокоил, но однажды вызвали. Допрашивающий меня сотрудник был корректен и вежлив. После формальных вопросов — фамилия, имя, отчество, год и место рождения, — он начал расспрашивать меня о моём творчестве. Я отвечал со всей откровенностью, спокойно и с достоинством. После его намёка на сотрудничество я заявил: — Я — режиссёр и ни в какие политические игры играть не намерен! — На нет и Суда нет… — со змеиной улыбкой заметил он, после чего вернул меня в камеру. И я до сих пор не понимаю, зачем меня кидали в Лефортовскую тюрьму. На следующий день я вновь оказался один на один с Истоминым… На этот раз меня обрабатывали кулаками, пинали ногами, били наручниками по голове. Экзекуция была столь жёсткой, а её результаты настолько наглядно отпечатались на лице, что, когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, дежурный офицер, едва взглянув, отказался принимать меня без медицинского освидетельствования. — Вы что, приятели, — сказал он моим сопровождающим, — меня хотите подставить? Он окочурится, скажут, что избили здесь… — Да ничего с ним не случится, он живучий, оклемается, — попытался уговорить его один из них. — Пока не привезёте медицинское освидетельствование из травмпункта — не приму! Разговор окончен. Чертыхаясь на чём свет стоит, мои мучители подхватили меня под руки, сунули в уазик и повезли в травм-пункт, расположенный у кинотеатра «Спорт». Освидетельствовал меня дежурный травматолог. Честно и подробно я рассказал о том, кто меня избивал и сколько раз. Он аккуратно всё записал в журнал и медицинскую карту, потом выдал справку моим сопровождающим, и только после этого меня приняли в Бутырскую тюрьму… Глава 13 И снова тюрьма Бутырская А ты попробуй хоть немного Остановить свой быстрый бег И огляди свою дорогу: Куда идёшь ты, Человек?..