«Кто владеет информацией, тот владеет миром!» Эту известную в мире крылатую фразу все знают, но не все знают, откуда она взялась! А её произнёс немецкий банкир Натан Майер Ротшильд в 1814 году… После того как я стал единственным диспетчером на фабрике, я с головой окунулся в работу, чтобы не подвести своего «учителя», а также чтобы не потерять столь перспективную должность. С непривычки с большим трудом успевал составлять планы, вычерчивать графики, составлять сводки по бригадам, по цехам и так далее и тому подобное. Но постепенно удалось так распределить свои силы, что стало гораздо легче, появилось больше свободного времени, а значит, возможность и более серьёзного анализа поступающей информации… Мои мысли За время отбывания своего срока я много видел людей, озлобленных горем: тлела в них неугасимая ненависть ко всему, и, кроме зла, они ничего не замечали. Во всём видели зло и, словно в нудной парилке, парились в нём… Много лиц и судеб врезалось в мою память, много слёз видел я и не раз был оглушён диким смехом отчаяния. Неоднократно у меня самого сердце обливалось кровью, стонала душа, и горькие слёзы бессилия наворачивались на мои глаза, душили меня… Обернулась жизнь передо мною, словно страшный бред и снежный вихрь тревожных слов, и горячий дождь слёз, и непрестанный крик отчаяния, и мучительная судорога земли, стонущей недоступным разуму и сердцу стремлением, — всё это волновало меня и содрогало. Стонет моя душа, изъеденная червями горя и страха, злобы и отчаяния, жадности и бесстыдства, рассыпается жизнь в прах, разрушаются, гниют люди, разъединённые друг с другом и съедаемые одиночеством… Чувствую, исстыдился я стонами и скорбью земли, и блёкнет дерзость духа моего, становлюсь угрюм, молчалив, и растёт во мне озлобление на всё и на всех. Временами меня охватывает тёмное уныние, по неделям живу как сонный или слепой: ничего не хочется. Нужно встать на путь, освящённый на жизнь, и с горечью удивления чувствую, как загораются в груди моей разные огни. Тоскливо мне и непонятно радостно, боюсь обмана и смущённо чего-то жду… Надо жить разумом и видеть истинную цель! Подняться ввысь и своими глазами осмотреть путь своей жизни! От горящей в мозгу мысли о крутом подъёме колотится моё сердце, стучит молотом в висках и кружится голова… Если писатель хочет показать на самом деле жизнь, как она есть, то он должен убедить самого себя, заставить именно себя волноваться, нервничать, сопереживать и так далее. Пусть материализованная им мысль, тем более изображённая жизнь на бумаге, входит внутрь Читателя помимо воли, как воздух, который постоянно движется и который мы то вбираем в себя жадными глотками, то выдыхаем обратно, но при этом зачастую просто не обращаем внимания на то, что дышим именно воздухом. Вот тогда писателю поверят, до конца поверят в описанную им жизнь. А вот какова она — это уже другой вопрос. Вызовет ли она на борьбу, повлечёт ли она к себе или оттолкнёт от себя — это зависит уже только от талантливости самого писателя… Май, 1987 год. Надеюсь, вы не думаете, что я забыл, кто был главным зачинщиком издевательств надо мною со стороны администрации колонии? Не забыл и искал достойную возможность отомстить полковнику Степанцову, отобравшему у меня костыль, когда я не мог без него передвигаться… Недаром в народе существуют такие поговорки: «Как аукнется, так и откликнется!» и «Не плюй в колодец: ещё пригодится водицы напиться!», но мне более нравится эта: «Закон бумеранга НИКТО не отменял!» Однажды мне на глаза попалась расписка, присланная на фабрику из мебельного магазина, куда были отгружены шифоньеры и двухтумбовые столы, изготовленные у нас: «Получено столько-то единиц шифоньеров и столько-то единиц двухтумбовых столов», — а внизу стоит подпись: «М. Степанцова». Неужели, думаю, обыкновенное совпадение, мало ли Степанцовых на свете? Осторожно пробиваю у вольнонаёмных мастеров. И вдруг узнаю: да, Маргарита Степанцова, директор Орского мебельного магазина, является женой нашего Начальника колонии. Стоп! Что же это получается, муж стоит во главе производства «продукта», а жена этот «продукт» реализует в торговле? И никаких тебе посредников! Ну и дела! Нет ли здесь чего-то такого, что может быть интересным для меня? Как вы догадываетесь, «интересным» для меня мог стать любой компромат на Степанцова. И я стал вовсю «рыть носом», изо всех сил стараясь отыскать что-нибудь нелегальное, незаконное. И как говорится: «На ловца и зверь бежит!» Вскоре мне на глаза попался весьма любопытный документ, сделанный в двух экземплярах, и в этом не было ничего экстраординарного — копии делались довольно часто. Сначала я не обратил на эти бумажонки никакого внимания, но когда они мне попались на глаза во второй раз и я вгляделся более внимательно, то заметил, что они одинаковы во всём, кроме одного параметра: количества единиц изделий, полученных тем самым магазином, где директором была жена Степанцова! По одному документу — одно количество, по другому — на треть меньше! Дата и время отгрузки одни и те же. Неужели описка или халатность? Предположил, что оба документа подлинные… Похоже, в моих руках настоящая бомба для Степанцова!!! Проверил документы склада готовой продукции — полное совпадение с первым документом! Для чего же выдан второй? Стал копаться во всех отчётных документах, пытаясь отыскать несовпадения. Перелопатил гору папок с документами, и мой труд не оказался напрасным. Я не только отыскал ещё множество несовпадений в количестве отгружаемой с нашего склада готовой продукции и полученных в магазине товарных единиц нашей фабрики, но и постепенно разобрался в механизме преступной деятельности. При помощи которого «дружная» семейка Степанцова в полном смысле слова грабила и государство, и осуждённых, работающих на нашей мебельной фабрике. Всё просто до гениальности!.. Допустим, склад готовой продукции фабрики отгружает в адрес магазина Степанцовой сто единиц продукции, и та составляет первый документ, в котором фигурирует сто единиц, потом, возможно, вечером в постели она вручает мужу точно такой же документ, но в нём фигурирует уже не сто единиц продукции, а, допустим, семьдесят. Но что делать с тридцатью? Ведь любая проверка обнаружит это несоответствие. Вот тут-то и предпринимается гениальный ход! К приёмочному документу, где числится семьдесят единиц, прилагается акт, в котором и фигурируют те самые недостающие тридцать единиц с якобы обнаруженным браком. И они якобы возвращаются на фабрику для устранения брака. Вполне возможно, что если бы в обязанности диспетчера не входил контроль качества продукции, который я лично проводил, то я бы ничего и не заметил. А так… Оставалось только выяснить, каким образом появлялись документы о возвращении бракованных изделий. Оказалось, совсем просто. При въезде в зону мебельного фургона с якобы браком никто из пропускающих офицеров даже и не думал проверять количество: написано в документе — тридцать шифоньеров, значит, тридцать! И им было всё равно, что везут в зону, доски или готовые столы. Чтобы не утомлять Читателя излишними подробностями, замечу: я припрятал эти два важных документа и в тот же день навестил своего учителя, Анатолия Полякова. К счастью, в библиотеке никого не было, и мы могли поговорить без помех. Показал ему оба документа и молча взглянул в его глаза: — Я был уверен, что ты найдёшь эти документы, — не скрывая улыбки, проговорил Поляков. — Значит, ты обо всём знаешь? — спросил я. — Конечно же знаю, потому и решил оставить эту работу. Надоело пахать «на дядю»! — А Степанцов догадывается, что ты в курсе их с женой махинаций? — А ты как думаешь? — Думаю, да! — Я тебе ничего не говорил, — усмехнулся Поляков. — Теперь понимаю, почему тебе удалось перетащить меня с тех дурацких ящиков в свои помощники и без особых проблем получить место заведующего библиотекой! — воскликнул я. Анатолий ничего не ответил, только пожал плечами. — Что посоветуешь? — спросил я. — Если задумаешь дать ход этим бумагам, действуй только через Москву — здесь у него всё схвачено! Но будь осторожен, не доверяй никому! — Понял! Попив с Анатолием чайку с шоколадными конфетами, тепло с ним расстался. На прощание он сказал: — Если начнёшь действовать, ко мне больше не приходи! — Естественно!.. Зачем тебя-то подставлять?.. Выждав несколько недель, чтобы у Степанцова не возникло подозрений о том, что именно Анатолий передал мне взрывные документы, я осторожно принялся искать канал переслать моё заявление в Комитет народного контроля. Я отлично понимал, что, ошибись я с гонцом, меня могут ожидать такие неприятности, по сравнению с которыми все предыдущие покажутся мелкими недоразумениями. Прошло ещё несколько недель, и наконец мне улыбнулась удача. Не хочу называть того, кто решился выполнить мою просьбу и опустить моё послание в почтовый ящик прямо в Москве: вполне возможно, что этот честный человек всё ещё работает в системе исполнения наказаний, и моя откровенность может повредить его карьере. Как бы там ни было, оставалось только ждать… Прошло полтора месяца, и вдруг меня вызвали в административный корпус, причём за мной пришёл сам Татарин: — Кому я понадобился? — спросил я Старшего нарядчика. — Какой-то шишке из Москвы! Да не одной! «Хозяин» перед ними сразу «стойку» сделал! Сам-то не догадываешься, откуда ветер дует? Ты ж много жалоб отправил на пересуд… — Ага, приехали, чтобы срок мне скинуть, — ехидно усмехнулся я, сделав вид, что тоже так думаю: приехали по одной из моих жалоб на несправедливый приговор. — А вдруг? — Вдруг даже чирей не вскакивает — простудиться нужно! А у самого ёкнуло — понял, что эти люди приехали по моему посланию в Комитет народного контроля. Взволновался потому, что пришло в голову: переговорят со мною для проформы, а потом сдадут Степанцову, и тот отыграется на мне по полной программе… По большому счёту я не ошибся… После разговора со мною, больше напоминавшего допрос свидетеля, Комиссия несколько дней изучала документы мебельной фабрики. Причём уже на второй день Степанцов сказался больным, и исполнять его обязанности стал подполковник Буш — «Старший Кум» колонии. Однако всё окончилось для Степанцова не столь трагично, как можно было предположить. По всей логике Закона его должны были привлечь к уголовной ответственности, а он отделался лишь переводом в другую колонию на должность Начальника паспортного отдела, то есть полковник оказался на капитанской должности, а его жену уволили с поста директора магазина и на пять лет лишили права занимать материально ответственные должности… Теперь я даже уверен в том, что эта криминальная двойка, «НАХАПАВ» за столько лет существенные денежки, сумела откупиться от проверяющих сотрудников ГПК — Госпартконтроля и потому отделалась «лёгким испугом»… Через пару недель на «пятёрке» появился новый Начальник колонии — полковник Чернышёв, однофамилец моего отчима. Это совпадение почему-то настроило меня на хороший лад, но на этот раз предчувствие меня обмануло. Через пару дней меня перевели с должности диспетчера в швейный цех, в бригаду по пошиву джинсов. Мне удалось найти общий язык с Начальником цеха, и вскоре я уже работал контролёром готовой продукции. Должен похвастаться, что вскоре партии джинсов, на которых стоял мой личный знак контролёра, принимались ОТК без каких-либо замечаний: брак полностью исчез! Но долго работать на таком «хлебном» месте мне не позволили — через пару месяцев перевели в пожарную часть. Так я стал пожарным. Бригадиром был здоровенный парень из Белоруссии, его фамилия запомнилась: Бурцев. Он сидел за то, что до полусмерти забил своего начальника, Управляющего строительным трестом. Сам Бурцев работал прорабом. С начальством колонии у него были неплохие отношения, во всяком случае, получив почти максимальный срок по своей статье — девять лет — и отсидев на «пятёрке» более пяти, он мог позволить себе многое, за что другие, как правило, попадали в ШИЗО. В пожарке долго не задерживались — Бурцев гонял бригаду до полного изнеможения. Не знаю почему, но ко мне здоровяк отнёсся вполне благосклонно, и меня, практически новичка в пожарном деле, довольно быстро назначил «вторым номером», то есть я стал вторым человеком в пожарной команде. Мне кажется, что меня «сослали» к нему специально, чтобы пребывание на зоне не показалось мне сахаром. То, что Бурцев проникнется ко мне симпатией, стало для администрации неожиданностью. Дело в том, что новому Начальнику зоны наверняка успели «напеть». Что от «опасного» москвича, свалившего «непотопляемого» Степанцова, нужно избавляться по-любому, и как можно скорее!.. Но неожиданная симпатия ко мне со стороны «управляемого» Бурцева поломала их планы. Работы хватало, довольно часто случался пожар на промзоне: то цех лакокрасочных материалов загорится, то мебельный вспыхнет, то пресс охватит огнём. От работы пожарных, конечно, многое зависит, кроме того, пожарные машины довольно часто покидают пределы зоны, а значит, увеличивается возможность завозить в зону чай и даже водку. Вероятно, поэтому команда пожарных, тем более Бурцев, была весьма уважаема на «пятёрке». Вы даже не представляете, какое это было «золотое» дно! Иногда, когда на вахте стояла «своя» смена, в зону завозилось по десять килограммов чая или огнетушитель, полностью наполненный водкой. А это приличные «живые» деньги! Новая работа вполне устраивала: ко мне часто обращались даже люди Бесика! Более всего я сдружился с одним из его приближённых по прозвищу Чиж, от фамилии — Численко, что в будущем сыграло для меня неплохую службу, но об этом позднее… Почему-то вспомнилось, что своё сорокалетие я встречал «за колючей проволокой». Не знаю, по какой причине, но многие люди стараются не отмечать эту дату. Для меня это событие было настолько серьёзным, что я написал тогда следующее…