— Чем бы мне это ни грозило… Я — Алена! — Так я и знала. Сейчас ты отвечаешь заодно со своим телом, и тело с тобой соглашается. Но чуть позже, в постели, у нас может наступить момент, когда я задам тебе тот же вопрос, и ты ответишь иначе. Вернее, ответит только твое тело. — И что же оно ответит? — сестрица затаила дыхание. — Дай подумать… Вероятнее всего: «Ы-ыы». Алена с Викой расхохотались, и на этом неоконченная тема с Шерифом Ноттингема благополучно канула в Лету. Проскочившая между девушками смешинка все никак не угасала и вскоре веселье разгорелось не на шутку. Цепляясь за край стола и глядя друг другу в глаза, подружки усердно ерзали на своих стульях и хихикали не переставая, время от времени дергая головами и громко стукая об пол голыми пятками. Судя по всему, под столом творилось нечто несусветное: то ли рыцарский поединок, то ли лютая схватка мангуста и кобры. Алена сбросила лет пять, и, закусив в азарте нижнюю губу, орудовала ногами как оглашенная. Малолетка, да и только. Вика, казалось, сдерживала свою прыть и не теряла присутствия духа: ее взгляд, обращенный на мою сестру, светился скорее насмешливой лаской, чем подлинным куражом сражения. В общем, каждый делал, что хотел, как и было предписано хозяином дома. — А не податься ли нам в гостиную, юные леди? — справился я, дождавшись временного затишья. — Червячка, похоже, все уже заморили. Можно освежить бокалы и пойти, наконец, покурить в располагающей к умиротворению обстановке. Включим музыку, притушим свет… — Ой, Димочка, поздновато уже для гостиной, — запыхавшимся голосом проговорила Алена. — Мы уж сразу под душ и в кроватку, не возражаешь? Тем паче, что в располагающей обстановке я за себя не ручаюсь. Боюсь, как бы тебе не пришлось краснеть за наше с Викулей поведение. — Быть по сему, — понимающе проворчал я, заметив, как на последних словах язык сестренки красноречиво проехался по верхней губе. — Отправляйтесь-ка вы, младое племя, с глаз моих подальше — вместе со своим поведением. Не все же вам со стариком лясы точить, пора и на боковую. — Дима, ты иди покури, — неожиданно распорядилась Вика, — а мы с Аленой все тут уберем. Чур я мою посуду! Предложение вызвало всеобщее замешательство. Пока Алена постигала услышанное, я предпринял попытку непринужденно, в шутливом ключе устранить возникшее недоразумение и разубедить Вику в адекватности ее замысла, но, нужно сказать, потерпел постыдную неудачу. Улыбаясь и согласно кивая, Вика пропустила мимо ушей все мои доводы и принялась собирать тарелки еще до того, как я закончил свою речь. Когда же от имени хозяина дома я попробовал приструнить строптивицу, посоветовав заняться более сообразными ее возрасту и времени суток делами, меня сразу же поставили на место. Выяснилось, что, во-первых, эти дела никуда не денутся, — вон они довольно ровно сидят на своей прекрасной попе и хлопают голубыми глазами, — а во-вторых, мне, как хозяину, по части уборки никто права голоса не давал: я всех накормил, всех напоил и теперь могу спокойно почивать на лаврах, но, желательно, где-нибудь не здесь, чтобы не путаться под ногами. В общем, прозвучало все примерно так, однако настолько вежливо и добродушно, что придраться было не к чему. Вика оказалась крепким орешком. Забавно, что Алена, которая воздержалась от участия в прениях, но явно всей душой была на моей стороне, даже не попыталась подхватить выпавшее из моих рук знамя. Вместо этого она с покорным вздохом поднялась на ноги и тут же внесла свою лепту в происходящее: поправила грудь и горестно, с физиономией под стать Данаиде воззрилась на бескрайние просторы обеденного стола. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы бросить сестренку в когтях ее ужасающе трудолюбивой пассии. Поэтому я отложил в сторонку свои лавры и, с молчаливого одобрения Вики, самолично впрягся в этот стихийный субботник, хотя, по-хорошему, до настоящей субботы оставалось еще без малого полчаса. Этого получаса нам вполне хватило на то, чтобы, повинуясь указаниям нашего лидера, перетаскать со стола на кухню все, что не требовало оттирания, и оттереть все, что нельзя было перенести. Оставшуюся еду Вика завернула в прозрачную пленку, добытую, кажется, прямо из воздуха, и запихнула в холодильник, сильно пошатнув при этом мои представления о пределах трехмерного пространства. Посудомоечная машина с кучей полочек, лампочек и кнопочек привела Вику в невероятное возбуждение и подверглась всестороннему изучению, так что понадобилось приложить некоторые усилия, чтобы девчонка не осталась внутри, когда пришло время пустить машину в ход. Здесь же, на кухне, мы с сестрицей в изнеможении опустились на стулья и закурили, а неугомонная Вика обосновалась возле Алены и, заручившись ее утомленным позволением, принялась заплетать ей сбоку некую замысловатую косичку. Одного этого занятия, по-видимому, не хватало для полного счастья, поскольку девушка еще и пританцовывала на месте, затейливо вышагивая босыми ступнями и ловко двигая бедрами в такт едва различимой мелодии, доносившейся с улицы через приоткрытое окно. «Тарам-пам», — приговаривала Вика, когда под влиянием изменчивого ветра музыка почти совсем затихала и продолжала свое течение лишь в ее странно устроенной голове. — У меня остался вопрос, — сообщил я Вике, поймав ее рассеянный взгляд. — Можно сказать, напоследок… Если человеческое тело, — допустим, тело нашей Алены, которым мы воочию здесь любуемся, — настолько само по себе, что ему можно давать собственное имя, то что же такое Алена? Кого мы так величаем? — Понятия не имею, — с легкостью ответила Вика. — В жизни мне это не нужно, а думать просто так — голову сломаешь… Для того, чтобы общаться с человеком, важно не столько понимать, что он есть, сколько помнить, чем он не является. Человек — это не его тело, не его привычки, не его слова, не его эмоции, не его мысли. Все это только… м-мм… не знаю, как назвать… — Его черты? Качества? Проявления? — Нет, но пусть будут «качества»… В разное время ты сталкиваешься с каким-то одним или, по крайности, с несколькими качествами, но никогда — со всем человеком разом. Нужно держать это в уме и не принимать что-то одно за всего человека. — Хочешь сказать, что Алена есть сумма вещей, ни одной из которых она, по сути, не является? — Это как? — То есть, что-то вроде паззла. Совокупность фрагментов, где каждый представляет часть картины, но не дает представления о всей картине. — Дима, сейчас я ни словечка не поняла, поэтому навряд ли хотела это сказать… Повторю, я понятия не имею, кто такая Алена. Но она не паззл. В отличие от паззла, человек никогда не бывает полностью собран — даже внутри самого себя. А еще меньше мы видим снаружи… — Однако, в какой-то момент ты выбрала Алену… — Да, выбрала, — Вика закончила с косичкой и присваивающим жестом положила руки на плечи своей избранницы. — Вот эту… — И что же ты в ней нашла? Какую ее черту или какое качество нужно благодарить за то, что нынешнюю ночь ты проводишь под этой крышей? — А можно я не буду отвечать? — Еще как можно! — вмешалась Алена, быстро поцеловав лежащую на ее плече руку. — Димочка у нас славный, но дай ему волю, влезет в такие закоулки, куда без мыла лучше бы не надо. Не хочешь — не рассказывай. И плевать на то обстоятельство, что мне тоже было бы до чертиков интересно… — У тебя волосы табаком пропахли, — Вика прижалась носом к Алениной макушке. — И шампунь с утра еще не выветрился. Мне нравится… Не мой их на ночь, ладно? — Мур! — сказала Алена. — Вот пойдешь со мной в душ, и сама за всем проследишь… — Заметано, — Вика в задумчивости начала массировать Алене затылок и шею. — Ты кажешься мне очень красивой, Лёся, и обычно этого достаточно. Так я выбираю людей для секса. Ну, чтобы спать с ними, пока не надоест… Но тебя я выбрала не поэтому. В тебе есть кое-что другое, к чему меня ужасно тянет. Или даже не так: во мне самой имеется что-то, что тянется именно к тебе… — Но что это такое, ты мне не скажешь. Так нужно понимать? — Обязательно скажу, но попозже. Видишь ли, для этого понадобится много слов. А сначала мне хочется просто побыть твоей девушкой. Только ты и я, и можно делать все, что в голову взбредет. Ты ведь у меня не скромница, правда? О, да у тебя сердечко застучало! Жилка на шее так и лягается… — Алло, девчонки! — я выпустил в их сторону здоровенное облако дыма. — Похоже, вам пора! Курить и выпивать вы можете где угодно, а вот стучать сердечками попрошу только в специально отведенных для этого местах. Марш отсюда, чтобы глаза мои вас здесь не видели! — Пошли, Викуль, — Алена поднялась со стула и совершенно по-детски взяла подругу за руку. — Нас здесь не ценят. Димочка в основном через уши все впитывает: такая у него конституция. Ему, слепошарому, и невдомек, как отпадно мы смотримся вдвоем. Нормальные мужики глядели бы и таяли. А Димочка, он не любитель… — Ты так думаешь? — Вика с сомнением уставилась на мои уши. — Так-то он потаскун почище меня, только у него, я бы сказала, в своем роде эротическая дальнозоркость. Особенно с недавних пор. Ему бы все по горним ангелам вздыхать, а то, что прямо под носом и само в руки дается — на это он даже смотреть не станет. Не говоря уже о других способах познания. — Блестящий анализ, док! — отметил я. — Спасибо, что нашла время для частной консультации. Могу даже еще раз повторить: нашла время… Приятно и весьма неожиданно… — Он смутился, — доложила Вика в своей прямолинейной манере и тут же попыталась сгладить возникшую неловкость. — Не знаю, кто эти горные ангелы, но уверена, что дело не в них. На меня Дима сегодня очень даже смотрел. — Фигасе! — возликовала Алена. — А как он смотрел? И куда? — Ален, ну ты тоже как маленькая. Куда обычно смотрят? Вот сюда и сюда… — Эй, а чего ты на мне-то показываешь? — заржала сестренка. — Во даешь! Может, тебе еще куклу принести? — Большое спасибо вам обеим! — поблагодарил я. — Конечно, просто так уйти вы не могли. Непременно нужно было позубоскалить над человеком. От Алены я другого не ждал, но ты, Вика… Робин Гуд бы этого не одобрил. — А что, не надо было говорить? — смешалась Вика. — Извини. Только что в этом плохого? Вот если бы я тебя не привлекала, тогда действительно было бы тревожно. На меня все мужчины заглядываются. На Алену, кстати, тоже. — Я могу назвать пару журналов, которые никаких денег не пожалели бы, лишь бы тиснуть нас с тобой на обложку, — поддержала подругу сестренка. — Ну, знаешь, вдвоем. Красотки же, куда деваться! Бомбические фотки получились бы… — Не хочу лить воду на твою мельницу, — сардонически отозвался я, — но, думается, таких журналов найдется во много раз больше, достопочтенная Алена Андреевна. «Желток» и блогеров я даже не считаю. А первейшая бомба заключалась бы в заголовках… — Я вовсе не об этом, — Алена потускнела. — Ладно, Викуль, пойдем уже. Димочке спать пора: видишь, у него правый глаз в сторону уезжает — верный знак. А косточки мы ему еще перемоем… — Стоп, это еще зачем? — подивился я такому обещанию. — Вам самих себя не хватает? Косточки! Кстати, что-то не припомню, чтобы я завещал свой скелет вашей парочке. — Дима, ты довольно интересный человек, — уведомила меня Вика. — И не совсем понятный. Пожалуй, у меня есть несколько вопросов, на которые Алена могла бы ответить. — А самому мне это не под силу? — Только не обижайся, но ты слишком умный. Из того, что ты сам про себя знаешь, меня мало что может заинтересовать. Большей части я не пойму, а то, что смогу понять — мне, скорее всего, без надобности. Вот Алена — другое дело: она видит вещи так же, как я, и провела с тобой всю свою жизнь. — А что, если не секрет, тебя во мне интересует? — Ну, я же девчонка. То, как ты чувствуешь, разумеется. Что ты любишь, от чего страдаешь. — Не все ли тебе равно, что чувствуют мужчины? — Странный вопрос… Нет, мне не все равно. Мужчины меня крайне занимают. Я люблю мужчин. Я сплю с мужчинами. Ты не знал? — Откровенно говоря, на сей счет у меня почему-то сложилось иное представление. — Из-за Алены? Так ведь вы, мужчины, не единственные, кто есть на свете. Женщины мне тоже очень нравятся: возможно, даже сильнее. Они определенно красивее, и в сексе отлично угадывают, когда ты больше настроена брать, а когда — отдавать. Если у меня когда-нибудь появится муж, вполне вероятно, он будет женщиной. — Вика, походу, «бишка», чего непонятного? — недовольно заговорила Алена. — Сразу не видно, что ли? Я же тебе, олуху, тысячу раз рассказывала, что к чему и на что полагается смотреть в первую очередь… — Про «бишек» не помню, — соврал я, обидевшись на «олуха» и желая устроить маленькую провокацию, — помню по «сиповок». — Во дурак! — опешила сестренка, в то время как Вика радостно рассмеялась. — Митюш, ты сколько вообще выпил? Это даже по моим меркам неприлично. В смысле, такое я тоже рассказывала, но всему же свое место… Викуль, делай, как я: строим чопорные лица и презрительно удаляемся… Зашибись! Это у тебя такое чопорное лицо? — Алена, чего ты, — Вика явно развеселилась. — Смешная же шутка. Только я не «сиповка», я «ладушка». — Серьезно? — невольно отвлеклась Алена. — Добро пожаловать в клуб, детка! — Превосходно! — сказал я. — Вот теперь у меня точно возникло ощущение, что я слишком много знаю. Убейте меня кто-нибудь! — Будем убивать? — кровожадно спросила сестрица, обращаясь к ухмыляющейся подружке. — Или оставим мучаться? — У вас замечательная семья, — неожиданно поведала Вика. — И вы очень нужны друг другу… Ален, давай просто пойдем к тебе. На третий раз должно получиться. Покажи мне свою комнату… Дима, спокойной ночи! — Спокойной ночи, Вика! — ответил я с огромным облегчением. — Споки-ноки, братец! — быстро попрощалась Алена. — Нет, дай сперва поцелую на счастье. Все! Спасибо тебе, Димуль! Сладких снов. Люблю, люблю, люблю… Глава 9 Было далеко за полночь, когда я вновь очутился за стойкой бара, пропитанного запахами алкоголя, парфюма и пота, и бесстрастный бармен, как две капли воды похожий на Эдика, вручил мне мой первый хайбол. «Добро пожаловать в клуб, Дмитрий Андреевич», — сказал он. Слева присела незнакомка в красном, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся Аленой, которая тут же подмигнула незнакомке в сиреневом, что инкогнито сидела от меня по правую руку и в действительности была Вайноной Райдер. «Что, подруга, не клюет?» — осведомилась Алена. «Тише! — громогласно ответила Вайнона, перекрывая ужасное техно, хлещущее из колонок. — Еще клиента мне спугнешь». — «Этого, что ли? — Алена смерила меня глазами, один из которых был синим, а другой зеркальным, и в нем отражалось чье-то неведомое одутловатое лицо. — Рожа как будто знакомая… Кто таков?» — «Родная, — забеспокоился я, — не шути так, пожалуйста. Это же я — Митя. Твой старший брат. А ты — моя младшая сестренка». — «Это не кто иной, как Шериф Ноттингема, — сдала меня Вайнона. — Вернее, только его тело». «Фу», — Алена брезгливо отвернулась. «Аленушка, не слушай ее! — взмолился я, почувствовав поистине смертную тоску. — Я твой брат, разве ты не видишь?» — «Нет у меня никакого брата! — отрезала Алена. — Был да весь вышел». — «Ее брата звали Робин Гудом, — подлила масла в огонь Вайнона. — Только он, подлец, взял и обернулся вымышленным персонажем». — «Алена, прости!» — я схватил сестру за руку, но вышло так, что вместо руки мне подвернулась ее грудь, на которой не оказалось лифчика. «Давно бы так, — похвалила она. — Долго же ты кобенился! Давай отсосу по-пионерски, и вся история». — «История — интересная наука», — поддакнула Вайнона. Я в смятении вцепился в свой стакан и опрокинул его содержимое в глотку — никакого вкуса. Никакого облегчения. Никакого тумана в голове — одна лишь жуткая, бессмысленная ясность. «Зачем это все? — по щекам Алены покатились слезы. — Родные же друг другу… Разве нельзя было по-человечески?» — «Что мне делать? — спросил я. — Как мне все исправить?» — «Я знаю способ! — сообщила Вайнона, расстегивая сиреневую блузку и обнажая приятный округлый бюстик. — Я должна тебя накормить. Это очень красивая древняя традиция». — «И тогда все снова станет хорошо?» — спросил я и, не дожидаясь ответа, припал к ее сладкому, как инжир, соску. Что-то невероятно крепкое и хмельное наполнило мой рот. «Я люблю мужчин, — Вайнона погладила меня по голове. — А потом ты покормишь меня…» Перед моими глазами блеснул изумрудами золотой крестик, доставшийся Алене от ее матери. Теперь он раскачивался между бледными, словно вылепленными из белого церковного воска грудками, и вдруг чьи-то тонкие пальцы, пугающе похожие на Аленины, остановили его движение. «Не может быть!» — отшатнулся я. Передо мной сидела Алена, только что вернувшаяся из пансиона: ей было четырнадцать и с ее волос еще не сошли следы черной краски. Она была в стельку пьяна и, прикрыв глаза, заваливалась на барную стойку. «Димочка, это ты? — пробормотала сестренка. — Мне так плохо. Не оставляй меня, пожалуйста». — «Родная, я никогда тебя не оставлю, — трясущимися руками я пытался застегнуть на ней одежду, но пуговицы осыпались вниз и, превращаясь в золотых скарабеев, расползались из-под ног. — Ведь я твой брат. У меня никого нет, кроме тебя». — «Брат… — Алена расплылась в пьяной улыбке. — Я очень тебя люблю! Очень-очень! И все для тебя сделаю. Все, что потребуется. Чего ты хочешь?» — «Лёся, ты прямо как маленькая, — вмешалась Вайнона, внезапно оказавшись за спиной полумертвой Алены и бережно массируя ее виски. — Он хочет меня, чего непонятного?» — «Он смотрел сюда и сюда, — доложил Эдик, грубо тыкая пальцем в корноухого тряпичного кролика яркой коралловой масти. — Ну и свинья же вы, Дмитрий Андреевич!» — «Такой интересный человек, — не согласилась Вайнона. — Лёся, я хочу побыть его девушкой. Можно? О, да у тебя сердечко застучало… Возвращайся!» Алена вернулась. Ей снова было двадцать, и она строго воззрилась на развязную кинозвезду. «Паспорт!» — потребовала она. Паспорт почему-то поднесла Полина, за что суровый бармен опустил в ее декольте пару засахаренных вишенок. «Возраст согласия, — по слогам прочла Алена. — Ну, допустим… Ладушка?» — «Еще какая, — призналась Вайнона. — Там же все написано». — «Добро пожаловать в клуб!» — значительно вставил Эдик. «Последний вопрос, — объявила Алена. — Ноги до пола достают?» — «У меня очень длинные ноги», — Вайнона без стеснения заголила низ, одним неуловимым жестом заставив свою юбку рассыпаться на тысячу разноцветных фрагментов, которые с картонным стуком попадали к ее босым стопам. Бедра девушки были испещрены мелкими рыжеватыми иероглифами, а в центре красовался огромный дубовый лист с логотипом Шервудского леса. «Ну, Димуль, — сестренка виновато развела руками, — тут без шансов. Молоденькая, симпатичная, с ногами — бери и пользуйся». — «Но она не потопала! — пожаловался я. — Так не считается!» — «А можно я не буду топать? — попросила Вайнона, неприметно сделавшись Викой. — Боюсь, как бы всех тут не торкнуло». — «Устами младенца, — кивнул Эдик. — Берите как есть, Дмитрий Андреевич». — «Я так не могу, — я чуть не плакал. — Вы что, не понимаете? Без этого нельзя. Это все меняет! Она должна топнуть!» — «Топни ножкой, Викуль, — примирительно сказала Алена. — Иначе он не успокоится». Вика закрыла лицо ладонями и топнула. Дубовый листок сорвался со своего места и ринулся на меня, заслоняя собой все происходящее. «Ы-ыы!» — услышал я страстное стенание Алены и проснулся. Обнаружив себя лежащим в своей постели, я сразу подумал о том, что нужно срочно вставать, натягивать штаны и ехать в этот проклятущий бар, чтобы вызволить оттуда Алену и Вику, пока с полураздетыми девицами не приключилось какой-нибудь беды, и от этой мысли проснулся уже окончательно. В доме было тихо: ни криков, ни иных подозрительных звуков не доносилось из-за дверей моей спальни. Ничего не переменилось и после того, как, опомнившись, я достал из ушей и зашвырнул в темноту вдетые перед сном беруши. Ночник показывал без четверти три. Я спустил ноги с кровати и сразу почувствовал себя разбитым. У меня болело все тело, а если верить ощущениям, то и ближайшие окрестности вокруг него, чему я по старой привычке даже порадовался. Это означало, что вчерашняя тренировка мне не приснилась, и от нее будет толк. «No pain, no gain», — как твердил каждый мой тренер, начиная с двенадцатилетнего возраста, когда я решил, что железо поможет мне стать сильнее моего родителя. Цели своей я так и не достиг, но поговорка впоследствии не раз пригождалась практически во всем, за что, по милости последнего, мне приходилось браться. Страшно хотелось курить, но перед тем, как выйти в гостиную, мне, по-видимому, надлежало одеться. Девчонки, наверное, уже дрыхли, однако настоящему джентльмену не пристало полагаться на случай и слоняться по квартире в сомнительном дезабилье, от которого после избавления от берушей ничего существенного, собственно, и не осталось. Сначала — исподнее. Я доподлинно знал, где находятся мои боксеры, ибо, поднимаясь, наступил на них правой ногой и немного струхнул, приня́в в первое мгновенье за обрывок Вайнониной юбки из давешнего сна. Покряхтывая и морщась, я кое-как приодел свои чресла и принялся разыскивать футболку, неуклюже ковыляя по спальне и дожидаясь, когда она попадется мне под ноги. Футболка все не попадалась, и, несколько разгулявшись, я пришел к выводу, что снял и оставил ее где-то по дороге сюда: в гостиной или, может быть, в коридоре. Где-то там следовало искать и носки, а вместе с ними — все раздражающие мысли и всех кровавых мальчиков, накопившихся к ночи. Я всегда так поступаю. Таков мой патентованный способ добраться до постели уже в том относительно умиротворенном состоянии, в каком свои объятья мне раскроет милостивый Морфей, а не гнусное скопище Эриний. Порой этого оказывалось мало, и тогда Морфею полагалось шепнуть: «Привет! Я от Бахуса». Наткнувшись на джинсы, я мысленно застонал, представив, как буду натягивать их на свои непослушные, пронзаемые мучительной болью ноги, понуждавшие меня ходить, как андерсеновскую Русалочку после выпитого ею зелья или, если угодно, как диснеевскую Ариэль после эпиляции зоны бикини. И тут я увидел халат, подаренный мне Викой. Он покоился на стуле и, судя по тому, как аккуратно его сложили, сделано это было не моими руками. Вика? Когда это она успела побывать в моей спальне? Вероятно, во время грандиозной чистки в столовой настырная девчонка нашла халат висящим на дверце серванта, куда я его, помнится, определил, и решила доставить поближе к хозяину. «Попробуйте как-нибудь надеть его на голое тело», — пришли мне на память ее слова. Что ж, очень кстати. Халат показался мне весьма приятным и, несмотря на непривычную свободу, которую он предоставлял всем моим движениям, я почувствовал себя достаточно одетым, чтобы выползти из своей берлоги. В гостиной я поколдовал над освещением и, устроив столь милый Алениному сердцу розовый полумрак, огляделся по сторонам. Самая уютная комната в доме. И почти ничего лишнего. Вот любимый диван, на котором я провел как лучшие, так и худшие часы своей жизни, разделивший со мной как горькие услады одиноких возлияний, так и послащенную последней близостью горечь расставания с Кристиной. Вот мой домашний кинотеатр, обладающий волшебной способностью двигать время, без которого никакому утру, просиявшему над этой землей, не суждено было бы претвориться в вечер. Вот гигантское кожаное кресло — благословенный островок посреди моей обители, где так замечательно прижилась Алена и куда ее постоянно тянуло, в каком бы месте и расположении чувств она ни находилась. Вот кофейный столик, на который Алене полагалось класть ноги, когда по своему обычаю она распластывалась в кресле во весь рост. Вот прочая мебель, что тоже однажды пригодится: рабочий стол у окна, задернутого сейчас плотными шторами; элегантные стеллажи напротив, пока почти пустые, но весьма подходящие, например, для книг и каких-нибудь других сувениров; искусственный камин, купленный для еще большего уюта и никогда не включавшийся с тех пор, как Алена пообещала плевать в него всякий раз, как только увидит эту пошлятину зажженной. А вот и моя футболка — висит себе на дверной ручке и вполне, на мой вкус, гармонирует с окружающей благодатью.