— В данный момент я столько всего ощущаю, малыш, что могу запутаться… На что это должно быть похоже? — Приготовься: сейчас будем рубить, поколачивать и похлопывать. Обожаю эту часть… Дима, я пока не в курсе, как глубоко ты переживаешь близость, но за последние часы в тебе точно многое изменилось… Ты молодец, если что. Твой типаж — рыцарь. Я знаю, как трудно бывает такому мужчине сбросить свою броню. А у тебя, по-моему, целый броневик с плеч свалился вместе с моим халатом. Неужели не заметил? — Да уж свалился, как видно. И прямиком на ногу… — А, не считая ног, у моего рыцаря еще что-нибудь есть? Какие-то другие средства, чтобы разобраться со своими переживаниями? — Помимо ног, у меня есть еще Алена… А теперь, возможно, и ты, моя странная Дульцинея… Объясни, что, по-твоему, я сейчас чувствую? Вроде бы что-то хорошее, но названия этому я подыскать не в состоянии… — Ладно уж, слушай. Все, что ты должен сейчас ощущать, это: внутренний покой, приятную легкость и естественное влечение к очень даже интересной девушке, что сидит рядом с тобой… Ты ведь понимаешь, что я — твоя девушка? Что нас уже ничто не разделяет, кроме каких-то ерундовых минут? Да и теми можно просто наслаждаться, зная, что каждая из них делает нас только ближе. — Можно я подумаю над этим? — Думай, Димочка, думай… А когда устанешь думать — так сразу и поймешь, о чем я говорю. Некоторое время я провел в блаженной немоте, тогда как Вика продолжила свои нескончаемые речи, из которых мне довелось почерпнуть немало поучительного: как на предмет расположения моих сухожилий, так и касаемо того, что кунжутное масло — штука, конечно, хорошая, но в качестве лубриканта его применять не рекомендуется. Покончив с правой ногой, девушка кратчайшим путем переправилась через меня на левую сторону, и райские двери распахнулись передо мной вторично. Проворные, уверенные руки моей почти любовницы поглаживали, растирали, разминали, скручивали и поколачивали, покуда ее неуемный язык молотил, молотил и молотил. Левая ипостась Вики оказалась резвее и развязнее предыдущей: мне пришлось узнать много нового о стеатопигии, более всего распространенной среди бушменов и зулусов, а также выслушать несколько не вполне приличных анекдотов, последний из которых был почему-то рассказан мне на ухо: вероятно, потому, что он почти целиком состоял из непечатных слов. А может, и потому, что девчонке вздумалось чмокнуть меня в висок, что она и проделала, когда я невольно рассмеялся в ответ на финальную непристойность, поведанную мне жарким, задыхающимся от воодушевления шепотом. — Все, мой герой! — неожиданно объявила Вика. — Переворачивайся на спину… — Дружок, — с какого-то момента я начал испытывать необычайную раскрепощенность, передавшуюся мне, по-видимому, через руки моей безбашенной компаньонки, но все же немного замешкался с исполнением ее последней команды, — я должен кое о чем тебя предупредить… — А то я не знаю, о чем, — снисходительно обронила девушка, сдергивая с моего зада исчерпавшую свою ценность драпировку. — Поворачивайся, мой родной, не смущайся. Все идет как надо. А до времени мы тебя занавесим, чтобы не сглазил никто. — Почему ты меня так называешь, малыш? — первое, что спросил я, оказавшись на лопатках и встретившись взглядом с ласково улыбнувшейся мне Викой. — Как называю? Это родным, что ли? Я кивнул. — Не знаю, так получилось… Давеча от тебя услыхала. Мне понравилось… — Правда? Я что, прямо так к тебе и обратился? Странно, не могу вспомнить… — А что? Не нужно так делать? Тебе неприятно? — Ну-ка, повтори еще раз. — Родной мой… — девушка коснулась моего колена. — Напротив, очень приятно. Приятно не то слово, — я сглотнул. — Это-то и удивительно… Может, прикроешь меня наконец? Самой глазеть не совестно? — И не спрашивай. Чуть со стыда не сгорела, — невозмутимо сообщила Вика, милосердно заблюрив меня при помощи полотенца. — А теперь все по новой, но — с парадной стороны. Сначала маслице… Поглаживаем в направлении кровотока… Эта техника называется «эффлёра́ж». Что с французского переводится как «скольжение» или «легкое касание»… Хотя после Алениного «безе» я уже ни в чем не уверена… Ножки не напрягай, пожалуйста… Зажмурься и представь, что ты лежишь на пляже. Песок. Солнышко пригревает. Море плещется. Чайки кричат… Красотища… Ты же бывал на море? — Бывал, — скупо отозвался я, решив не вдаваться в географические тонкости. — Хорошо там? Купался? Нырял? Волны огромные? Вода сильно соленая? А рыбок видно? — Смотря о каких рыбках мы говорим… Как раз в эту пору на острове Сен-Барт самый сезон. Есть там такой пляж: Гранд Сали́н. В моем авторском переводе с французского: «большая солонка». Чудное место. По утрам и ближе к вечеру от рыбок глаза девать некуда. На любой вкус… Это нудистский пляж, дружочек, — счел нужным пояснить я, почувствовав, как ладони девушки в недоумении застыли на моем бедре. — А! Как в Серебряном Бору? — догадалась Вика. — Не такой злачный, как в Серебряном Бору, но в целом похоже… Постой, малыш! Ты что, никогда не была на море? — Нет, никогда… — Вика шмыгну́ла носом и возобновила свою возню. — Не получилось. В седьмом классе мне одной пятерки не хватило до моря… А в восьмом я из старого купальника выросла… хотя дело совсем не в купальнике… не только в купальнике… забудь, длинная история… Дима, хорошо там, на острове? Пальмы высокие? А обезьянки водятся? — Обезьянок не встречал, но есть черепахи. И пеликаны… Не хочешь сама посмотреть? — На фотках? — Нет, живьем и в натуральную величину. Интересуешься? Махнешь со мной на Карибы где-нибудь в январе? — Конечно, Димочка. С тобой хоть на край света. А на Карибах мы сделаемся пиратами. Будем грабить богатые корабли, продавать сокровища, а на вырученные деньги покупать корм — для китов, дельфинов и толстолобиков. — Вика, я серьезно. А если не туда, то хотя бы в Испанию. Есть там пара годных местечек на побережье… К дьяволу январь, давай прямо завтра! Купальник мы тебе справим уже на месте. Два купальника: один по размеру, а второй — на вырост. — Ты правда хочешь взять меня на море? — Вика снова замерла, и сквозь прикрытые веки я разглядел искреннее удивление на ее лице. — Без шуток? Поедешь со мной в другие края? Вдвоем? Но… завтра я не могу… — Завтра, послезавтра, через неделю — когда пожелаешь. После всего, что было между тобой и моими ногами, как честный человек, я обязан окунуть тебя в самые прекрасные и соленые волны, что есть на земле. И в самом роскошном купальнике, который только можно найти… Но, если подумать, хорошо бы совсем без купальника… Ну, знаешь… «И встала девочка, бела, влажна, как юный лист, когда он обнажает свое нутро, — так раскрывалось тело ее на раннем свежем ветерке…» — Надо же, как тебя торкнуло, мой славный! — девушка ласково похлопала меня по колену. — Дима, это про меня? А еще можешь? — «И в чаше бедер розовел живот, как свежеспелый плод в руке младенца. А в узкой чарке нежного пупка была вся темень этой светлой жизни. Под ним плескались маленькие волны, по бедрам поднимаясь вверх, откуда порой струилось тихое журчанье. Насквозь просвеченный и без теней, как рощица берез в апреле, срам был теплым, нетаимым и пустым…» — Знаешь, нам было бы очень хорошо вдвоем, — сказала вдруг Вика. — Ну, на море… Искупавшись, ты бы возвращался на берег и закуривал свою сигарету. А я бы тайком слизывала соленые капельки с твоего тела. Вечерами мы бы гуляли по щиколотку в воде и собирали красивые ракушки. Из них я бы сделала браслет себе на ногу. А тебе смастерила бы бусы. А по ночам мы бы любили друг друга… В Испании ведь растут пальмы? Представь, какая красота: ночь, звезды, шум моря невдалеке, а на всей земле — только ты, я и пальма… — Иди ко мне, — попросил я. — Я еще здесь не закончила… — К черту! Иди ко мне. Пожалуйста, малыш… — Ладно, солнышко… Уже иду… Только руки оботру… Вика ничтоже сумняшеся реквизировала бесполезное уже полотенце, кое-как отерлась от масла и уже через мгновение оседлала мой живот, оперши́сь ладонями о плечи и склонив ко мне голову. Ее колдовские, доныне непроницаемые глаза с любопытством обшарили мое лицо, и я впервые различил зрачки, привольно распустившиеся в темно-кофейном цвете ее радужки и почти слившиеся с ней в отблесках застывшего вокруг нас янтарного полусвета. — Привет! Вот и я, — поприветствовала меня девушка. — Соскучился, мой хороший? Можно я немножко тебя рассмотрю? Ты тоже приглядись ко мне получше — вдруг я не та, кого ты ждал. Вдруг что-то не так или что-то не там, где нужно… Хотя ерунда, конечно: ведь я идеальна… Вот, значит, как ты у меня зарос. По самые уши. Экое дурнолесье! Щетинке сколько дней? Три? Четыре? Уже мягкая — и на том спасибо… Нос у тебя суперский. Могучий носище. С таким носом у нас быстро все сладится: раз, два и в дамках. Дай поцелую… М-мм… А мой носик нравится? Прелесть, правда? Ну? А чего тогда не целуешь? Ждешь, пока медом намажут? На-на, не тянись, шею надорвешь… Вот! Теперь у меня есть поцелованный нос: лиха беда начало… Это почему у тебя такие губы? О-хо-хо… Ну-ка, расслабь… Расслабь, говорю, — меня тихонько постучали по губам. — А теперь облизнись… Димочка, я серьезно: посмотри на меня, какая я секси, и облизнись… Видишь, как я на тебя облизываюсь? Как лисичка на курочку. Могу еще раз… И еще… И еще… А сейчас — ты… Твоя очередь… Вот, молодец! А помедленней? Совсем другое дело… Ну, а теперь попробуй меня, солнышко… Я коснусь тебя губами, и ты почувствуешь мой вкус. Он особенный, как и у всякой девушки, которая могла быть на моем месте. Важно, чтобы мой вкус оказался тебе в радость. Я в этом ни чуточки не сомневаюсь, но должен увериться и ты… Вот — мое дыхание… Офигенно, да? Вот — мое тепло… Вот — мягкость моей кожи… Губы немножко шершавые, заметил? Это от ветра… А дальше знаешь, что будет? Дальше будет горячо и влажно. Может закружиться голова… Предупреждаю: у меня чумовой язык и острые зубки… Только, родной мой. Это наш первый поцелуй. Не съешь меня, ладно? Вика была восхитительной. Когда я вновь увидел ее глаза, мне показалось, что они медленно переливаются всеми цветами и оттенками, какие только есть между темно-каштановым и угольно-черным. — Кто ты? — спросил я, невольно вздрогнув. — Откуда ты? Почему ты во всем права? Как тебе это удается? — Ну, уж нет! — мгновенно ответила Вика. — Никакого пафоса! Даже не смей! Дима, я — обычная девчонка, которая мечтает с тобой переспать. Вот кто я такая. Самая что ни на есть обыкновенная и притом довольно бесстыжая. Если еще не понял, я сижу голым задом у тебя на животе и прекрасно себя ощущаю. И не только задом, между нами говоря. Ну, там «рощица берез в апреле» и так далее… Не воображай меня той, кем я не являюсь. Я гораздо проще, чем можно подумать. И я делаю простым все, к чему прикасаюсь. Простым, естественным и несущим только радость. А сейчас я прикасаюсь — к тебе… Слышишь? Чувствуешь? Ох, а я-то как чувствую! Мама дорогая, ну и монумент! Сокол мой небесный… Ненаглядный мой… — Господи… — сказал я. — Я ведь не плачу, правда? — Конечно нет, — девушка отерла мои щеки ладонями и поцеловала в уголок глаза. — Это всего лишь море. Огромное чудесное море в твоей душе… — Вика, я хочу тебя! — И правильно, — она стянула футболку и, приподнявшись на коленях, широко распростерла руки, как бы изображая из себя птицу. — Вот я какая! Грудь, живот, срам — все перед тобой. Ты смотришь на меня прямо и открыто, и я вижу, как сильно тебе нравлюсь. А я очень люблю нравиться — в этом моя жизнь… Хороший мой! Помни одно… Все можно! Дальше все было именно так, как я хотел. Сам я, наверное, толком и не понимал, чего хочу от этого юного, еще неизведанного мной существа, но Вика знала это за нас двоих. Она поила меня своими поцелуями ровно тогда, когда во мне вспыхивала жажда и я сгорал от желания вновь насладиться тем опьяняющим вкусом, с каким всякий раз ко мне возвращались ее губы. Она сплеталась со мной так тесно, что я переставал различать, где кончается мое естество и начинаются крепкие, невероятно деятельные объятия моей любовницы, чьи руки не останавливались ни на мгновенье, исследуя каждый уголок моего тела и успевая подтолкнуть мои собственные пальцы туда, где им следовало быть в настоящую минуту. Вика не признавала границ: она хотела все рассмотреть, все ощутить, все попробовать — пытливым взглядом, горячими ладонями, чутким ртом. Она настойчиво направляла мои глаза и мое лицо к таким откровениям своей плоти, которые можно было бы счесть отталкивающими, если бы они не были столь великолепны и столь желанны. В какой-то миг, в продолжение какой-то шалости, ее стопа, охваченная памятным Алениным браслетом, опустилась на мой лоб и заслонила от меня все окружающее. Не знаю, какая магия заключалась в этой узкой подошве, в этих крохотных пальчиках, но я целовал их так долго и с таким упоением, что их владелица, развалившаяся на спине в стиле бодлеровской лошадки, стала заливаться тихим хохотом и обещать мне любую плату, на какую она только способна, если я помилую предмет ее профессиональной гордости и оставлю в живых хотя бы пару косточек. Я потребовал выкупа, который был на самом виду, и мне тут же его предоставили. Я немного взмок и временами начинал задыхаться, а она терпеливо пережидала такие моменты, прижавшись грудью к моей повлажневшей коже и шепча на ухо то наивные ласковые прозвища, то смешные непристойности. Когда мы соединились, девушка оказалась наверху, как в самом начале нашего свидания, и я замер, почувствовав, что вхожу — нет, уже вошел! — не в сокровенное женское лоно, но в ту бестревожную гавань, куда стремился долгие годы: туда, где зачинается новая жизнь и где может остаться все то, от чего я пожелаю освободиться. Странная, безумная и, вероятно, до крайности нелепая мысль, однако она завладела всем моим сознанием. Вика представилась мне прекрасным волшебным сосудом, способным принять, преодолеть и переродить в нечто светлое самый тяжкий и самый темный груз, который я готов был исторгнуть из своей души и из своего тела. — Солнышко мое, — черты склонившейся надо мной девушки слегка исказились от физического наслаждения, коего она совершенно не пыталась утаить и лишь подгоняла пылкими, но в то же время изумительно плавными и расчетливыми движениями своих бедер. Ее горящие глаза жадно ловили мельчайшие перемены, происходившие на моем собственном лице. — Мне так хорошо! Я так счастлива! Уф… А ведь я знала! Знала, что нам это нужно… Знала, какой ты на самом деле! Уф… Просто офигенный… Так ведь и я у тебя что надо… Кто здесь чудо? Я чудо! Фантастика, да? Как же здорово все получилось… Боже, как я тебе нравлюсь! Как же я тебе нравлюсь! Милый мой… Спасибо! Жаль, что так не может продолжаться… уф! …вечно… Смотри на меня… Смотри на меня… Я твоя! И это твое… И это… Все, что ты видишь — все твое… Солнышко, дай руки! Держи меня здесь… Ниже! Крепче! Помогай мне… Веди! Направляй! Ох! …Димочка, я чувствую! Родной мой, я тебя чувствую… Вот оно, мой чудесный… Вот же оно… Близко… Димочка, да! Все так! Все правильно! Ты можешь! Ты готов! Я разрешаю… — Боже мой, Вика! — янтарный полумрак озарился первой слепящей вспышкой. — Вот сейчас… Господи боже, это сейчас! …Сейчас, слышишь? — Да, любимый! Да! Сейчас… — Так нельзя, родненькая… Нельзя… О, дьявол… Сделай что-нибудь… — Можно, мой хороший! Все можно! Вот, смотри…