Невольно подсмотренная сцена произвела на меня удручающее впечатление. Ситуация походила на ссору, но на какую-то странную ссору. Что за кошка между ними пробежала? Или, нужно спросить иначе? Что за кот? Уж не я ли всему причиной? Что здесь случилось, черт возьми? Размолвка? Сцена ревности? Сестренка проведала о нашей с Викой ночи? А дальше что? Устроила изменщице скандал? Невзирая на всю свою эмансипированную браваду? Бессмыслица какая-то… — Алена, что здесь происходит? — сурово осведомился я: довольно жалким, как выяснилось, фальцетом. — Твою мать! — хрустнув коленками, сестра вскочила со своих корточек, словно я застал ее за каким-то не вполне публичным занятием, и повернула ко мне покрасневшее от гнева лицо. — Дима, какого хера? Нельзя было постучать? — Извини, — обронил я, не обратив внимания на очевидную нелепость ее выговора. — Тем не менее, я задал вопрос. Что здесь происходит? — Что происходит? — Алена дернула щекой и отступила в сторону. — Вон что происходит! Ты только посмотри на нее! — Не смотрите на меня, — тут же взмолилась Вика, еще плотнее и еще отчаяннее заслоняясь руками. — Дима… Алена… Дима… Ну, пожалуйста! Не нужно на меня смотреть… Я шагнул вперед, но ровным счетом ничего не увидел. Вика буквально собралась в комок: свернулась под своим подоконником, как какой-нибудь броненосец, которого я как-то лицезрел в Аргентине, или, к чему ходить далеко, как какой-нибудь ежик из подмосковного леса. Все, что бросалось в глаза, это ее заломленные над головой руки и нервно подрагивающие пальцы: те самые, что совсем недавно, не ведая стыда и сомнений, с нежностью порхали по моему телу. Я попробовал взять девушку за запястье и в ту же секунду с негодующим возгласом отскочил прочь: ее пятка неожиданно и очень прицельно атаковала мизинец на моей ноге, припечатав его к полу. Чертовски больно и крайне несправедливо. — Не трожь меня! — растолковала свои действия Вика. — Получил? — позлорадствовала Алена. — А меня она за волосы дернула. Представляешь? Дважды! Это при том, что я просто одеться ей помогала. Сама она была не в возможности… — Вика! Малыш! Дружочек! — в смятении обратился я к существу, которое в недалеком прошлом с готовностью отзывалось на все эти имена. — Вика, ответь мне! Вика не ответила. — Ничего не понимаю! — меня охватил натуральный ужас. — Что с ней? Она больна? — Она хуже, чем больна! — Алена с отвращением взглянула на скорченную фигурку под окном. — Она дура! — Сама ты дура… — равнодушно откликнулась Вика. — Здесь ты, пожалуй, права, — согласилась сестренка. — И я тоже дура. Связалась с тобой на свою голову… — Алена, ты можешь объяснить толком? — я схватил ее за руку. — Ты не одна с ней связалась, если на то пошло. Я в той же компании… В этом все дело? Это из-за меня? Из-за того, что у нас было? Вы поругались? — А что у вас было? — Алена ошарашенно уставилась на меня. — Ты серьезно? Так много вариантов? — Ах, это! — сестрица сардонически хохотнула. — Успел? Поздравляю! Тогда мы оба в одно и то же дерьмо вляпались! — Я не дерьмо! — вскрикнула вдруг Вика с таким безраздельным отчаянием, что у меня защемило сердце. — А кто же ты? — обернулась к ней Алена. — Не знаю… Я не дерьмо… не дерьмо… нет, я не дерьмо… прошу вас, я не дерьмо! — Заладила! — сестра снова уселась на корточки. — Вика, успокойся! Ты не дерьмо… — Спасибо! — девушка судорожно всхлипнула. — А вот ситуация, что и говорить, дерьмовая, — продолжила свою речь Алена. — Еще раз спрашиваю тебя: что это? Можешь шепнуть по старой дружбе? Что это за дрянь? Или ты со мной в угадайку хочешь сыграть? Ну? Ты этого хочешь? Кивни, если слышишь… — Ничего я не хочу… — А придется! Я тоже на такой геморрой не подписывалась! Хотя, с учетом обстоятельств, лучше уж геморрой… Вика, простой вопрос: что это? Отвечай, чучело! Открой варежку и скажи как есть! Это спид, так ведь? В точку? Он? Похоже на то… И как тебя угораздило? Не с тем парнем спуталась? С наркошей каким-нибудь? По «быстрому» с ним пошла? Или это девчонка была? А, не важно! Главное, что прижало тебя по всей форме. Я такое уже видела раньше… Случалось… Любишь скорость, детка, люби и саночки возить. Лично я ничего такого раньше не видел, но после одного короткого слова, произнесенного Аленой, у меня все поплы́ло перед глазами. Она правда так сказала? Я не ослышался? — Признавайся, балда! Для твоей же пользы спрашивают! — Алена в сердцах щелкнула Вику по темечку. — Валерьянкой делу не поможешь. Может, есть какое-то средство! Должно быть! Я в момент человека снаряжу. Хотя нет, какое там… Нельзя… Значит, сами достанем! Говори, чумичка: что — это — такое?! — Я не знаю… — Вика помотала головой и гулко икнула в колени. — Как можно не знать?! — едва не заорала сестренка. — Я не разбираюсь… Алена, мне плохо. Мне хуже… Я прошу: не лезь ко мне… — Это хорошо, что тебе плохо! — сестра клацнула зубами. — Я очень рада! — Потому что я заслужила? — со странной искоркой интереса спросила Вика. — Именно поэтому! Сечешь, когда захочешь! — Ладно… — Вика начала покачиваться, все еще сжимая руками свою голову, будто надеялась ее убаюкать. — Пусть… Пусть будет плохо… Отлично… Так и надо… Да, я заслужила… Только не мучай меня еще больше. — Алена, отстань от нее! — не выдержал я. — Чем бы это ни было, просто отстань! — Ах, вон какая тема! — по приподнятому тону можно было решить, что сестра чуть ли не возрадовалась моему вмешательству, если бы не слезы, застывшие в ее глазах, потерянных и неправдоподобно синих, как небо из моего сна. — Приплыли! Значит, ты еще и защищать ее будешь? Ее? Эту мерзавку? Эту блядь придурковатую? Ее — не меня? А мне каково, об этом вы подумали? А со мной что? Меня-то кто защитит? Боже мой, да как же я теперь… Я же любила тебя, идиотка! — снова напустилась она на Вику. — Я и сейчас тебя люблю! Сука ты бестолковая, я же люблю тебя… — Нет! Нет, не надо! — в каком-то испуге забормотала Вика. — Оставь… Откажись… Не надо меня любить! И трогать меня не надо… — А что надо? — сестренка яростно вытерла глаза предплечьем. — Простите меня… Вот и все… Ну, простите… Алена… Дима… хорошие мои… — Бог простит! — жестко отчеканила Алена. — А я не могу. Уж не взыщи… Но я хочу помочь, если это еще возможно. — Тогда… — Вика перестала раскачиваться. — Тогда иди в жопу! — Серьезно? — от сестры вдруг повеяло опасным спокойствием, в котором обычно и совершались ее самые безрассудные поступки. — А, может, ты сама пойдешь? Отличная идея! Что-то ты у нас загостилась, как по мне. Давай-ка, ягодка! Встала и пошла! Сгинь отсюда! — Да… — не меняя своей пришибленной позы, девушка несколько раз переступила подошвами по полу, словно нащупывая дорогу. — Я пойду… Конечно… Сейчас… Через минутку… — Вот и иди! — глотая слезы, Алена встала на ноги. — Выметайся! Господи, всю душу мне перевернула… Ради чего? Чтоб через пять минут духу твоего здесь не было! Трусы я тебе в карман положила. В правый. Нет, в левый. Найдешь, короче! Кофта в прихожей… И халат свой вонючий не забудь! Дима, где халат? — Так, красавицы! — я вышел на середину кухни и на всякий случай стал между ними. — Никто никуда не пойдет! Алена, я понимаю, звучит довольно дико, но это и моя девушка тоже… Мы в моем доме. Здесь я буду решать, кто уходит, а кто остается. — То есть, это мне нужно уйти? — немедленно ощетинилась сестренка. — Алена, я такого не говорил! — Так говори, не стесняйся! Что? Понравилась девочка? Клево трахается, скажи? Обменяемся впечатлениями? Слу-уушай, а ты маляву мою нашел? Я там посылала тебе с оказией. Думала переписку завязать, раз уж такая голубица промеж нас порхает. Эпистолярный жанр, называется… Конвертик — лучше некуда. Практично и сугубо конфиденциально… Нет, не наткнулся? Может, слишком далеко запрятала? Переоценила тебя? — Родная, перестань! — меня передернуло. — Господи прости! Алена, это гадко… — А что в этом доме не гадко? Она? Наша прелесть? А нынче она тебе все так же нравится? Ах, да! Ты же еще рожи ее не видел. А ты полюбуйся — она все губы себе изжевала. До крови. Из носа течет. И в пятнах вся, что твой далматинец. Зомби, и те лучше выглядят… — Что, правда? — Правда! А если ты к ней до такой степени проникся, чего ж ко мне ее направил? За каким лешим? Чтобы она в моей спальне проблевалась, а не в твоей? А мне еще и отмывать эту нежить пришлось, как долбанной самаритянке… Нет, если нравится, забирай! Дело вкуса! Можешь прямо здесь понекрофилить: уж прости, что одеть ее поторопилась. Ну, справишься как-нибудь. Только я на это смотреть не стану. Я ухожу! — Алена, я не хочу, чтобы ты уходила. Давай во всем разберемся… — Не буду я ни в чем больше разбираться! С меня хватит! Я ухожу. — Алена… — Я ухожу! — еще раз повторила она, не двигаясь с места и отрешенно глядя в окно, на освещенные солнцем верхушки деревьев и нескончаемую вереницу машин вдалеке. — Выбора нет. Все кончено! Ничего не было… И уже не будет. Ничего не будет… Господи, как же так… За что? Это же не я — она во всем виновата… Я застыл, позволяя сестре остаться наедине с тем, что происходило в ее голове, но в этот момент, вероятно, услыхав последние слова своей обвинительницы, Вика сползла на пол и очень тихо, очень неброско, делая это исключительно для себя самой и зажав собственные уши, будто не зная, как еще приглушить струны, затронутые внутри нее, властному звучанию которых, по-видимому, никак нельзя было не ответить и чьему голосу невозможно было не вторить, заскулила. — О, боже! — Алена о́прометью бросилась из кухни. С болью оглянувшись на Вику, я последовал за сестрой. В прихожей Алена сломя голову пролетела мимо своей сумочки, вспомнила о ней уже на пороге, вернулась обратно, грубо оттолкнув меня плечом, поддела сумочку, подхватила с пола кроссовки и, не обуваясь, принялась ломиться в дверь, которая никак не хотела поддаваться ее усилиям. — Алена, останься! — я взял ее за локоть, от чего кроссовки и сумочка с шумом попадали вниз. — Если уйдешь сейчас, то ты пожалеешь, поверь мне. Даже когда убедишь себя, что другого выбора не было, все равно не перестанешь жалеть. Потому что никогда не сможешь уверовать в это до конца. Потому что день за днем ты станешь возвращаться мыслями на эту кухню и думать о том, что другой выбор был. Он всегда существует. Просто ты его не сделала. А твой выбор, который казался единственным, в итоге сделал тебя. — Митя, я не могу, — сестра машинально подняла свои вещи и, выцарапав из кармана телефон, снова повернулась лицом к двери. — Не могу остаться. Поздно — меня здесь уже нет… Я обязательно об этом пожалею, но я как-нибудь переживу… Не волнуйся, ты ни в чем не виноват. Это я виновата. Бесконечно виновата: перед тобой и даже перед ней… Но я знаю, что с виною я справлюсь, а вот с тем, от чего ухожу — никак. Для меня это слишком дорого. Я не готова платить… Открой мне дверь, пожалуйста… И еще! Не вздумай обнять меня сейчас… Эд? Я выхожу… Нет, я сама спущусь, на лифте… На лифте! Глухой, что ли?…А мне плевать, что их четыре: как-нибудь встретите, надеюсь… Короче, знаешь, как говорится: поймаете — я ваша. Все! Разговор окончен! Алена ушла, а я, защелкнув за нею замок, с минуту проторчал на месте, бессмысленно уставившись на стоптанные кеды, аккуратно стоявшие там, где оставила их Вика. Невысокие, полностью зашнурованные, они явно претерпели не одну стирку, а вместо стелек, насколько я мог судить, в них по какой-то причине помещались женские прокладки, тоже порядочно стоптанные, на мой взгляд. Сделав это бытовое наблюдение, я собрался было осмотреть Викину спортивную кофту, висевшую здесь же, в прихожей, но поймал себя на том, что попросту тяну время. Было страшно возвращаться на кухню одному, без сестры, которая служила мне если не опорой, то хотя бы довольно действенным раздражителем. Без нее, без этого привычного стрекала у меня начисто опускались руки. Вместе с тем я чувствовал настоятельную потребность вернуться. Мне хотелось вновь взглянуть на странную незнакомку, брошенную лежать пластом на белом мраморе, в безлюдной комнате, под пустым и бездушным белым потолком. Право, не знаю, на что я рассчитывал, на что возлагал надежду. Разве что на Огневидную икону Божией Матери, которую моя верующая по воскресеньям сестра с любовью примагнитила к холодильнику… Шервудский листок все еще сохранялся в моих пальцах и, взявшись покрепче, я для чего-то прикоснулся губами к его высохшим мощам, все еще пахнувшим прошлогодним английским ветром и первосортной немецкой типографией… Вступив на кухню, я первым делом подошел к столу, опустил на него листок, еще раз пробежался глазами по его причудливому узору и лишь затем посмотрел вниз, на пол. Вика по-прежнему лежала ничком, спрятав лицо в ладони, и несомненно плакала, но так, что мне сделалось жутко: она плакала безудержно, сотрясаясь всем телом, но совершенно беззвучно, словно героиня немого кино — какая-нибудь Вера Холодная, от чьей неистовой скорби меня отделяет непроницаемая плоскость экрана и вдобавок целое столетие. Бездна чувств, шквал сострадания и — сто с лишним причин остаться всего только зрителем. Ведь нет ни малейшей возможности донести свое душевное участие до его недосягаемого источника и при этом его единственной достойной цели. Нет ни единого шанса помочь… Я присел рядом и осторожно погладил Вику по голове. От девочки несло каким-то лекарственным запашком, что заставило меня с нехорошими мыслями покоситься на валявшуюся поодаль аптечку. — Лёся? — спросила вдруг Вика. — Нет, — с опаской прошептали мои губы. — Это я. Дима… — Дима… — девушка немного подышала, собираясь с силами для следующего вопроса. — Она ушла? — Да, — ответил я и зачем-то добавил. — Судя по всему… — Боже мой… Я все испортила… — и здесь она наконец расплакалась, как нормальная девчонка, заревев во весь голос и попутно, сквозь слезы и рыдания, попытавшись рассказать, как же плохо и неправильно обошлась с ней судьба, или, быть может, что-то другое, столь же глупое и сокровенное. Я не различал почти ни одного слова, но продолжал гладить ее волосы, понимая, что слова сейчас не важны: важно то, что она их произносит, вернее, силится произнести, обращаясь именно ко мне, за кого бы она меня в этот момент ни принимала, разделяя со мной то, чему не находилось выхода, пока здесь была Алена.