Мне стало немного не по себе: — Да нет, ну как же… Ну, подожди, Ален… Сюжет что-то не складывается… На «долго и счастливо» претендовать рановато, но где-то между «могу я предложить вам чаю» и … подробностями у людей обычно что-то происходит… Прости за скучный вопрос, но… Вика знает, зачем ее сюда пригласили? Алена вытаращила на меня глаза и недоверчиво обшарила взглядом каждую складку моего лица в поисках затаившейся там иронии. — Ты это всерьез? — ей все еще не верилось. — Димуль… Вот сам ты когда деваху снимаешь, она ведь в курсе, зачем к тебе на хату едет? Не удивляется потом? А почему со мной должно быть иначе? Чем таким, дорогой брат, я от тебя отличаюсь, «цэ́тэрис па́рибус»? Я обошелся без слов. — Ах, этим, значит… Вот только на себе не показывай, обормот… Ничего это не меняет. И поверь, Вика знает, зачем ей сюда нужно. Может, даже побольше моего… — Надеюсь, что так… — осторожно высказался я. — А ты бы не надеялся, — ворчливо отозвалась Алена, отворачиваясь в сторону. — Ты бы лучше мне доверял в таких случаях. Не все же докладывать… Ну, поцеловались мы, конечно. И еще там всякое, в пределах флирта… В общем, не веришь мне — поверь моей заднице: Вике известно, на какую вечеринку она собралась. — Заметано, верю обеим, — заключил я с готовностью. — Ален, давай уже диван в гостиной проведаем — не одичал бы он там без меня… Глава 4 В гостиную мы вошли нагруженные двумя бутылками сока и полудюжиной жестянок с печеньем. Алена выудила их из буфета и всучила мне: дескать, на месте разберемся, что из этого можно употребить в пищу. Она помогла мне разложить принесенное на кофейном столике и, не присаживаясь, с гордостью уведомила о том, что испытывает вдохновение отлить. Отправляясь воспользоваться «нужником» (так она на этот раз выразилась), сестра захватила с собой телефон и свою непременную цацку — наушник в виде золотого скарабея. Должно быть, на случай экстренной связи… С подковырками, задевающими мое обиталище, я давно смирился и редко удостаивал их вниманием. В действительности, Алена неплохо здесь освоилась и лишь из принципа продолжала поносить дом, главным недостатком которого считала его хозяина. Точнее, тот злополучный казус, что хозяином числился именно я, ее возлюбленный брат, чье истинное место, по убеждению Алены, было совсем в иных эмпиреях. Вот только сказать этого она мне не могла, не нарушив заключенного между нами соглашения. На деле, ей очень нравилось проводить со мной вечера, сидя в приглушенном свете гостиной, где, забравшись с ногами в огромное кожаное кресло, она могла часами рассказывать мне о всяческой чепухе, постепенно теряя нить и обессиленно засыпая посреди очередного рассказа… Вместо привычного маршрута ноги почему-то понесли Алену в сторону моей спальни. К ней прилагалась ванная комната чуть большего размера, чем та, что была отведена для гостей. Провожая взглядом сестру, я смутно припомнил вчерашний вечер и одну досадную оплошность, которую, кажется, допустил. Мой поздний холостяцкий ужин, очевидно, остался в ванной: там, где мне вздумалось им насладиться, и, если память не изменяет, я не допил его примерно на треть. Шансы, что бутылку заметила и вернула в шкаф Регина, были ничтожными: такого рода услуги не относятся ни к списку ее обязанностей, ни к числу добродетелей… Алена не любит, когда я ужинаю вот так в одиночестве. Ну, будет мне на орехи. — Димка! — прокричала сестра уже из коридорчика, ведущего в спальню. — Будь котиком, достань мои сигареты из сумочки. В прихожей она стоит, на банкетке. Не хочу сказать ничего плохого, но твою дрянь курить невозможно… Скромной Алениной сумочке длиною немногим больше моей ладони удалось удивить меня дважды. Сначала она нипочем не желала открыться. С виду замок казался простым, а решение очевидным. Пара золотистых пластин соединялась третьей, слагаясь в подобие буквы «Н». Разумеется, я взялся за третью пластину и потянул ее вниз, затем — вверх, затем потряс… Затем последовала минута, на исходе которой я начал чувствовать себя недоумком. Была лишь одна спасительная версия, способная обелить меня в моем собственном мнении. Дело могло быть не во мне, а в самой сумочке: не исключено, что я вовсе не полный придурок, как кажется, а просто что-нибудь уже сломал. Я находился в шаге от капитуляции, когда замок все-таки отворился. Не могу сообщить, как это вышло, однако плодами своего успеха я немедленно воспользовался. Сумочка делилась на два основных отсека, в одном из которых мне не составило труда отыскать Аленин «Treasurer» в золотистой коробке. Этим и следовало ограничиться. Я не имел намерения рыться в ее вещах, которых, кстати, здесь скопилось не много (ни грамма косметики, к примеру, сестренка с собою не таскала), но дерзкий коралловый окрас этого не вполне обычного предмета поневоле бросался в глаза. Его назначение я осознал в ту же секунду, и, нужно сказать, не испытал особого потрясения. Подумаешь, интимная погремушка — даже у Кристины нечто подобное хранилось в туалетном столике, и она не делала из этого секрета. Просто найти такую в повседневном клатче, наравне с другими будничными вещицами, было несколько неожиданным. И еще меня немного удивил размер: штуковина казалась крошечной, хотя мне всегда представлялось… но, в конце концов, не моего ума это дело… Алена вернулась в гостиную тихим шагом, неся на лице приметную печать озабоченности, что всегда можно было прочесть по нижней губе: она закусывала ее изнутри, от чего губа натягивалась и становилась немного бледнее своей соседки сверху. Что ее встревожило? Увидела выпивку в ванной? Это не моя, это все Регина… — Мерси! — выразила признательность сестрица, заметив свои сигареты на столике. Она сразу же закурила, сделала подряд две-три затяжки, после чего, угнездившись в излюбленном кресле, вперила в меня подозрительный взгляд. — Дима, можно тебя спросить… Ну, точно: придется менять домоправительницу — эта, похоже, совершенно спилась и даже следов за собой замести не в состоянии… Я продемонстрировал свое внимание, приподняв правую бровь. — Слушай, Дим, я с серьезным — крепись… Спасибо, конечно, что хороводишься тут со мной, байки мои выслушиваешь, шутки шутишь… Но я же вижу: что-то не в порядке. Что-то сильно не в порядке, иначе бы и цепляться не стала… Что с тобой, Дим? Ты не такой, как обычно. Не такой, каким бываешь даже в самые паршивые дни. Совсем не такой, как до этой истории с Тиной… — увидев, что я собираюсь подать голос, Алена заторопилась. — Я, собственно, к чему… Если я в тягость тебе сейчас, ты просто скажи: сию же секунду свалю к чертовой матери. Без обид. Без вопросов. И вечер сегодняшний отменю — это вообще не проблема. Если я тебе нужна, если что-то могу: давай посидим, поговорим по-людски — хоть до ночи, хоть до утра, я с места отсюда не двинусь. А хочешь напьемся в хлам? Хочешь? И ты мне все расскажешь… Ну, я серьезно, Митя! Опять ты свою улыбочку нацепил. А в глазах-то что? Муть собачья! Хрен поймешь, что у тебя на уме. Вот о чем ты теперь думаешь? — Я просто… вникаю, — возвестил я, не зная толком, что стану говорить дальше. Такого прямодушного вопроса я не предвидел. Ответом на него могла быть только неправда. Заведомый обман. И, в сущности, любая ложь, какой бы я сейчас ни воспользовался, окажется лучше так называемой правды. Чем лучше? Тем, что прозвучал вопрос. А в правде, которой я обладал, если и имелось что-то настоящее, ему точно нельзя было простить одного — в настоящем не содержалось ответа. Мне так жаль, Алена… Поймешь ли ты хоть что-то, если заговорить с тобой на моем языке? На языке бесконечного внутреннего диалога, в котором сам я, ты не поверишь, никакая не сторона, никакой не участник, а не более чем вынужденный свидетель? А, главное, чем поможет тебе такое понимание? Лично тебе? Потому что я (собственно, я) — пока не нуждаюсь в помощи. Мне не время еще помогать. Сначала нужно решить, а возможно и выбрать — кому здесь стоит помочь, а кого следует предоставить собственной участи… Я отнюдь не рисуюсь и не горжусь своей манерой мыслить. И, в то же время, не ведаю, чем можно ее заменить. Это даже не рефлексия. Это черт знает что такое. Попытка соединить в одной мысли две взаимоисключающие правды, принадлежащие двум несхожим личностям. В результате, чем точнее и честнее мне удастся передать то, что происходит внутри меня, тем хуже это будет выглядеть со стороны. На что это будет похоже? На заумь. На ложь. На двуличие… Подлинной правдой является только то, что произносится «от одного лица». Но именно это мне сейчас не по карману. Нынешняя моя двойственность не выдумка, а вполне ощутимая реальность. Я не считаю ее нормальной, однако и в помешательство свое также не верю. Отсутствие цельности, отсутствие внутренней гармонии — мое привычное состояние. Нет устойчивости. Нет равновесия. Нет пресловутого единства противоположностей… Да, всякое равновесие неустойчиво: чаши весов постоянно покачиваются, никогда не достигая совершенного покоя, однако это все же не маятник. В этой системе все устремлено к равновесию, в ней не заложено той исходной полярности позиций и, что не менее существенно, той смутной движущей силы, каковая заставляет маятник перемещаться от одной точки к другой, «от праведного к грешному» и назад, «от грешного к праведному», пока он не начинает путать одно с другим или, что еще хуже, допускать, что одно ничем не отличается от другого… Неудачный день для откровений. Я не могу, как прежде, отвечать за каждое свое слово, за каждый свой поступок. Нести ответственность — да, отвечать — нет. Это разные вещи. Я стал излишне порывистым. Порывистым «в разные стороны». Так что, по справедливости, мне следовало бы на каждом шагу вывешивать идиотские предупреждения: «осторожно, я искренен — не доверяйте мне ни в коем случае…» — Ну? И во что же ты вникаешь? — теплый, приветливый взгляд Алены продолжал с искренним участием вытягивать из меня жилы. — Во все, что только на ум ни взбредет, — едва не проговорился я, но вовремя поправился. — Вот тебе случайный пример. Не хуже прочих. Любопытные артефакты можно встретить в дамской сумочке, если убедить ее открыться… — Красавчик! — сестренка тяжко вздохнула, явно осуждая мои шулерские замашки, но не стала ловить меня за руку. — Было бы во что вникать… С «кроликом» знакомство свел, я так понимаю? — С кем? — С «кроликом». Ну, бандура так называется, с которой ты подружился… Там два уха у нее, или типа того: вот тебе и кролик. Не разглядел, что ли? Одно ушко покрупнее, второе поменьше — в нем весь прикол… ну, ты понял… — Алена снисходительно зыркнула на меня поверх дымящейся сигареты. — Ой, да ладно, мужик, не напрягайся! Мозги вывихнешь… Кстати, пока вспомнили: нужно бы его, зайку, достать и в спальню мою отнести — он за тем сюда и ехал… Кажется, в отместку за мою аферу сестрица решила щелкнуть меня по носу той же несуразной картой, которую я не глядя метнул из рукава. И все-таки зубоскалить и препираться с Аленой по пустякам было гораздо веселее, чем загружать ее легкую и по-своему здравую голову отходами своей экзистенции. — Уж ты сама на сей раз, пожалуйста, — предложил я. — Твой черед: я уже за сигаретами бегал. И вообще… меня однажды морская свинка укусила: не исключено, что у кроликов ко мне тоже душа не лежит… — Не волнуйся, солнышко, — Алена нехотя вылезла из кресла и пристроила сигарету на край пепельницы. — Кто же тебя в такое пекло пошлет? И в мыслях не было… Ты прав: зверек дикий, неприрученный — только что с витрины. Сама побаиваюсь, если честно… Одного не отнять — в порочащих его связях до сих пор не замечен… Она гордо удалилась в прихожую и вскоре вновь возникла на пороге, привалившись плечом к косяку и целомудренно укрывая за спиной свою коралловую безделицу: — Ты же не возражаешь? Дома у меня такой фауны навалом, а этого я нарочно прикупила — для твоей сельской местности. Дачный аксессуар. Пригодится… «Буколики» Вергилия читал? — я в изумлении помотал головой. — А мы вот проходили недавно… «Первым Пан изобрел скрепленные воском тростинки, Пан, предводитель овец и нас, пастухов, повелитель…» — Это к чему сейчас было? — изумился я еще больше. — Так, навеяло… Короче, пусть его полежит на всякий пожарный… Возражений у меня не нашлось. Возвратившись из спальни, сестра в один присест докурила ошметок своей сигареты и одну за другой принялась вскрывать жестянки с печеньем. Пару жестянок она отставила в сторону, даже не прикоснувшись к их начинке, а содержимое остальных подверглось придирчивой дегустации. Мне было рекомендовано отведать английского печенья из красной жестянки или немецкого — из черной, от прочего надлежало избавиться. Сама Алена, как выяснилось, запихиваться аппетитными углеводами даже не собиралась. Она состряпала себе стакан томатного сока со льдом и притулилась с ним в своем кресле, умиротворенно любуясь тем, как я поедаю печенье и запиваю его чем-то холодным из клюквы. — Так правда или вибраторы? — спросила наконец сестренка, сразу воскресив в моей памяти нехитрую детскую игру, которой она обучила меня вскоре по возвращении из пансиона. В то время мы чаще выбирали «правду», и уже одно это, как ни странно, помогло нам двоим быстрее и лучше узнать друг друга. Многое становится проще, когда соблюдаешь правила… — Аленушка… — я состроил умоляющее лицо и откусил кусок английского печенья. — Ну, прости, родная. Не исповедальное у меня сейчас настроение… И, не сочти за новую уловку, но один вопрос мне все-таки не дает покоя. Откуда взялась твоя зверушка? Конкретно эта… — Из магазинчика на Тверской. Откуда еще они берутся? — Чудесно. По злачным местам разгуливаете, девушка… Стало быть, пока ты за нее расплачивалась, наши церберы в дверях караулили? Хотелось бы взглянуть на эту сцену… — Не наши церберы, а мои, — поправила меня Алена. — А Эдичка скорее бультерьер, а не цербер. На вид страшненький, но с изнанки — душевный… Разумеется, я не сама покупала — отрядила Эдика с этой миссией. Я попросила — он сделал… — Полезный песик. Как доложил? «Вот ваше спецсредство, Алена Андреевна»? — Перестань! Шутка, кстати, дурацкая… Все он прекрасно понимает. И то, что у него девица великовозрастная на попечении — тоже понимает. Девицы известно какой народ: если не залетит, так контрацептивами траванется. А тут, можно сказать, все стерильно. Ему же спокойнее… — А еще это его прямой долг, — не унимался я. — Безопасность прежде всего. Такую сомнительную хреновину не мешает проверить перед употреблением. На предмет взрывчатки, например. — Ну, понеслось! — сестра скорчила гримасу и совершила движение глазами, которое мне никогда не давалось: она умела вращать ими в разные стороны — одним по часовой стрелке, другим, соответственно, против. Жуткое зрелище. — А мужики вообще взрослеют когда-нибудь? Дорвался до клубнички. Не забудь еще насчет прослушки что-нибудь отмочить. — Дьявол, — сказал я. — Какая тема. Как же мне-то в голову не пришло… Алена губами подцепила осколок льда из своего стакана и плюнула им в мою сторону. Почти попала. Осколок ударился о спинку дивана и, отрикошетив вниз, подкатился к моему бедру. Я принял его щепотью и аккуратно уронил в свою клюквенную чепуху. — Касательно Вики… — произнес я, взявшись за соломинку и перемешивая напиток вкупе с маленькой льдинкой, одиноко тающей в алом омуте. — Как думаешь, этого кролика они тоже проверили? — Без понятия, — Алена резко дернула плечом. — О да, кайф! Без лифчика значительно лучше… Скорее всего, копнули уже: долго ли умеючи. Иначе Эдичка закочевряжился бы по поводу ночевки. А что? — Да так, размышляю… Он знает? Эдик? — О чем? Обо мне? — она вдумчиво облизнула губы. — Вряд ли знает… Возможно, догадывается… Но Эдичка, он такой… если у него и есть что-то по моим художествам, он меня не сдаст. Алена прикончила томатный сок и удрученно заозиралась кругом себя, высматривая, куда можно сплавить опустевший стакан с кровавой кашицей на дне. Кофейный столик стоял в полуметре от нее, но отрывать свою пятую точку от кресла ей явно не хотелось. Мне пришлось подняться с дивана, чтобы избавить сестру от страданий. Когда я забирал стакан, она благодарно чмокнула меня в руку. — Что значит — не сдаст? — спросил я, подумав. — Как у него получится? Они сдают тебя каждый день, ты же в курсе. В конце смены: по часам и минутам. «17:33. Шуваловский корпус. Объект вышел из учебной аудитории, имея карамельку за левой щекой. Состояние нормальное, заспанное…» — Не преувеличивай, — проворчала Алена. — Все не так плохо… То есть, сдают, конечно, но не по всякому поводу. И не Эдик… — Что-то новенькое в твоем репертуаре, — я нечаянно схватил «Treasurer» вместо своей пачки и закурил, после чего, откликнувшись на Аленину отмашку, сходил к ней снова — воткнуть зажженную сигарету в зубы и поставить на подлокотник кресла вторую пепельницу. — Откуда такая убежденность? Семейная мудрость гласит: человек достоин доверия — и тем больше, чем крепче ты держишь его за яйца. Что у тебя на Эдика? — Не нужны мне его яйца, — она основательно затянулась и внимательно проследила за тем, как угасает кончик ее сигареты. — Я о другом пытаюсь сказать… Докладывает ли он боссам обо всем, что ему известно? Ясное дело, докладывает: от корки до корки. Как и все они. Но знать и догадываться — не одно и то же. Свои догадки Эдик излагать не обязан. И не станет… Почему? Потому что он такой. — Потрясающее рассуждение… — Вот тебе еще. Как по мне, он к этому и стремится. Все силы кладет на то, чтобы дальше догадок дело не шло… Просто землю носом роет, лишь бы не узнать чего лишнего. — А вот это интересный маневр… Может, и с отцом похожая история? — ненароком вырвалось у меня. — Прости, не уловила, — при упоминании отца Алена моментально подобралась и приняла защитную позу: низко наклонила голову и взглянула на меня исподлобья — ужасно неудобно, учитывая, что я сидел аккурат напротив нее. Безотчетная реакция. Уже через секунду она снова распрямилась и выровняла осанку, вероятно, даже не осознав своего движения. Характерно, что именно так сестра всегда встречала отца, когда тот внезапно входил в помещение или случайно мелькал на экране телевизора. И это тоже длилось недолго, считанные мгновенья. Поскольку дальше немедленно включалась лучезарная улыбка и демонстрировалась ямочка на подбородке. Не в случае с телевизором, конечно. — Пока это только теория, — предупредил я. — Допустим на минутку, что у отца такие же догадки на твой счет, как и у нашего Эдика. В конце концов, чем он хуже него? А тут еще родительский невроз. Что, мало пищи для него накопилось за эти годы? Напомни, Казанова, сколько лет ты уже по бабам шляешься? — Ай, только не «бабы»! Фу-уу! — Алену предсказуемо передернуло. — Я этого слова терпеть не могу, предатель… — Ладно, перефразирую. Сколько лет уже у тебя мужика не было? — Вот урод! — сестренка надулась. — Нет, серьезно. Дочурке уже двадцатник, и что? Где кавалеры? Где безрассудства, положенные ей по праву юности? Забытыми мужскими носками под дочерней кроватью даже не пахнет. Непорядок… — Про носки тоже — «фу». К чему ты клонишь, солнышко? Телись уже!