— Почему я, а не ты? — Хм… Потому что ты ей дочь, причем родная. Роднее некуда. — А ты — сын! И тоже родной! Роднее некуда! — Да, я сын… А кто из нас женщина, интересно? Не соображаешь, что мужику в этих делах, как бы это сказать… Несподручно? Как я буду… Ну, весь этот обиход… — Нормально будешь. Как все. Деление по гендерному признаку в данном случае неуместно. Если не можешь, то сам себя заставишь. Если не умеешь, научишься. Потому что так надо, потому что другого выхода нет. Да мама и не настолько беспомощна, как ты себе представляешь. Тем более ты же сейчас почти безработный, Юлик! У вас в редакции третий месяц зарплату не платят! — Откуда ты знаешь? — Мне Ольга сказала. — Ну, не платят, и что… Сейчас не платят, позже заплатят… И вообще не проблема — новую работу найду. — Ты сначала найди, потом рассуждай. — Да как, как я ее найду, если за мамой горшки выносить буду? А мне семью кормить надо, между прочим! — Ты? Семью кормить? И когда ты ее кормил? Да если б не Ольга… — Все, хватит! Это уже не твоего ума дело! Не лезь в мою семейную жизнь! Сначала свою семью заведи, потом чужие отношения комментируй, кто кого кормит! — Я ничего не комментирую, я просто хочу прояснить нашу с тобой ситуацию, вот и все. — А я тебе говорю — нечего выяснять. Не буду я за мамой горшки выносить, поняла? Сама выноси! А мне этого добра не надо… Мне его дома хватает, уже вот где стоит… Он чиркнул ребром ладони по горлу. Потом опустил руку, подумал немного и поднял руку еще выше, до уровня глаз. Потом еще выше… И глянул на Жанну из-под козырька ладони совсем уж отчаянно: — Вот оно где у меня, поняла? С головой накрыло! Как Ольга тещу перевезла, я ничего, кроме горшков, и не вижу! Вся личная жизнь — один сплошной горшок! — Не ори, мама услышит! — с досадой махнула рукой Жанна. — Я не ору… Тут ори, не ори, а переезжать все равно тебе придется, Жанка. — Я не могу, Юлик. Не могу. Понимаешь, сейчас у меня такое положение… — Да знаю я твое положение. Максим жениться не хочет, да? — Нет, не в этом дело… — Одного его не хочешь оставлять? Боишься, место займут? — Да нет же! Хотя ты прав, да… Но все равно — не в этом дело. Просто я сама не могу… Не выдержу… Не знаю, как тебе объяснить, чтобы ты понял… Она не успела ничего объяснить — оба вздрогнули от голоса Елены Максимовны, тяжелым эхом просочившегося на кухню: — Жанна! Юлиан! Подойдите ко мне, слышите? И оба подскочили со стульев, как школьники, затолклись у двери. Юлик успел прошипеть злобно, когда гуськом шли по коридору в сторону спальни: — Почему дверь на кухню неплотно закрыла? Слышно же все, наверное. — А кто тебя заставлял орать? — таким же злым шепотом ответила Жанна. — Я нормально говорила, а ты орал как резаный… Конечно, мама все слышала. Вошли в спальню с виноватыми лицами, Юлик спросил первым, стараясь придать голосу интонацию деловой озабоченности: — Ты нас звала, мам? Тебе что-нибудь нужно? Елена Максимовна, не моргнув, потрясенно смотрела на сына. Потрясение было явно преувеличенным, скорее для острастки, чтобы сын глубже нырнул в пучину осознания собственного ничтожества. Еще к потрясению прилагалась пауза — довольно длительная. В паузе предлагалось гореть стыдом и корчиться совестью, и снова нырять в пучину. В детстве, помнится, во время такой материнской паузы они с успехом все это и проделывали. — Значит, не надо тебе такого добра, да, Юлик? С головой накрыло, по самое ничего? Не можешь за матерью горшки выносить? — Мам… Ну ты же знаешь мою семейную ситуацию, зачем к словам придираешься… — вяло проговорил Юлик, усаживаясь на подлокотник пухлого кресла. — Ну, сказал неправильно, да… Не обижайся… — Я не придираюсь к словам, Юлиан, и я прекрасно знаю твою семейную ситуацию, в которой ты сам виноват, между прочим. Никто не заставлял тебя жениться на этой хабалке, сам в петлю влез. Ты ведь даже со мной не посоветовался, помнишь? Объявил о женитьбе постфактум… Просто сбежал… Ты даже вещи собрал, когда меня дома не было, Юлик. Я прекрасно помню, как все это было. А теперь кричишь и жалуешься, и пеплом голову посыпаешь. Что, разве не так все было? — Да. Было, мам. Потому что ты бы меня не пустила. Потому и сбежал. — Ну, так и радуйся, что сбежал! Чего теперь-то не радуешься? Сидишь на моей кухне и жалуешься, что тебя чужое дерьмо с головой накрыло! — А я не жалуюсь! Я… Не в том контексте… — Да, я все слышала. Я все поняла, Юлик. Ты не можешь переехать к матери, тебе противно выносить горшки. Другое дело — каково мне все это слышать. Мне, твоей матери. Я видеть тебя не могу после этого, понимаешь? Ужасно горько видеть и осознавать, кого я вырастила! Сына-предателя, сына-подлеца! — Ну, если так… Я вообще могу уйти… — пробурчал под нос Юлик, разглаживая ладонью штанину на пухлой ляжке. Видимо, ему очень понравилась эта мысль — обидеться и уйти. Главное — не терять времени, не дать маме опомниться. Надо встать и уйти, и чем быстрее, тем лучше! С обиженным лицом! И дверью не забыть хлопнуть! И решить разом проблему! Все это он и проделал — довольно резво. Жанна стояла в прихожей, лепетала что-то и нервно заламывала руки, пока он искал куртку и одновременно старался всунуть ноги в ботинки. Он не стал ее слушать. Даже прощаться не стал. Зато хлопнул дверью — от всей души. Осознай до конца, мама, какого подлеца вырастила! Успехов тебе в осознании! А подлец пошел дальше жить свою подлую никчемную жизнь! Жанна всхлипнула, закрыла глаза, устало прислонилась к стене. Постояла так несколько секунд, сдерживая слезы и соображая, что делать дальше. Потом шагнула к своей сумке, нашарила в ее недрах телефон, кликнула номер Макса. Когда он ответил, заговорила тихо: — Привет… Это я. Ну как ты? С работы едешь, наверное? — Да, еду. В пробке стою. А ты как? Устала? — Да как я могу быть, сам все понимаешь. Да, устала, конечно. — Ночевать у мамы останешься или приедешь? — Нет, нет, ночевать не останусь! Я приеду, но поздно, наверное. Сделаю все дела, подожду, когда мама уснет… Нет, нет, я обязательно приеду! — Значит, весь вечер тебя не будет… Понятно… — Да, придется тебе самому себе ужин организовать, Макс. Я все сейчас расскажу, слушай… В холодильнике кастрюлька есть, красненькая такая, с голубыми цветочками, там котлеты. Сам разогрей, ладно? И салатик порежь… Посуду можешь не мыть, просто в мойку забрось, я приеду и вымою. Ну, давай… Я приеду… Целую, пока. Поговорила, прижала тельце телефона к горячей щеке. Закрыла глаза, улыбнулась через дрожание губ. Сунув телефон в сумку, развернулась, шагнула по коридору в комнату матери. Елена Максимовна встретила ее печальным сарказмом, и Жанна вздохнула, догадавшись, о чем пойдет сейчас речь. Слух у Елены Максимовны был отличный. — Что, доченька, с любовником по телефону шепталась, да? Я так поняла, у любовника ужина нет? Надо же, незадача какая. — Он не любовник, мама. — Да? А кто же? Очередной Карандышев? — Нет. Не Карандышев. — Стало быть, кандидат в мужья? Правильно я понимаю? — Да, мам. Правильно. — А он в курсе, что ты его назначила кандидатом в мужья? Сдается мне, доченька, что он об этом даже не подозревает. — Мам, ну зачем ты так?.. — А затем. Ты что, совсем голову потеряла, не соображаешь ничего? Если ты в людях не разбираешься, так меня послушай. Он не женится на тебе никогда, это же очевидно. И не возражай. Нечего тебе возразить! Хорош потенциальный зять, если даже на похороны не явился! Неужели тебе это обстоятельство ни о чем не говорит? — Он не мог, мама. У него были причины. — Запомни раз и навсегда эту истину, дочь… Не бывает причин, чтобы на похороны не прийти. На свадьбу можно не ходить, а на похороны… У его женщины отец умер, а он… Дома сидит и слушает по телефону, в какой кастрюльке котлетки. Да неужели ты после всего этого к нему побежишь? Елена Максимовна выдохнула на гневной ноте и снова с шумом вдохнула, ожидая от дочери ответа. Хотя ответить Жанне было нечего. Мама была права, что ж. Во всем права. Но правда эта была сродни секрету Полишинеля, и потому ценности из себя никакой не представляла. Более того, она была ужасно неуместной, как алмазная брошь на старой телогрейке. — Чего молчишь? Я не права? Или тебе возразить нечего? — требовала ответа мама, учуяв ее смятение. — Я не знаю, что тебе ответить, мама. Я лучше помолчу, можно? — Ну-ну… Давай, помолчи. Хотя твое молчание — тоже ответ. Что, очень замуж хочется, да? Именно за этого?.. Который тебя не хочет? Но ведь это так стыдно, дочь. Жанна мотнула головой, с трудом сглотнула слюну через окаменевшее горло. Хотела ответить, но не смогла, закрыла лицо нервно подрагивающими ладонями. Елена Максимовна глядела на нее с победной жалостью, грустно качая головой. И вздрогнула, когда дочь неожиданно отняла руки от лица, заговорила торопливо и слезно, проглатывая концы слов: — Да, мама, я очень хочу за Максима замуж! Да, я очень хочу нормальной женской судьбы! Детей хочу, дом… Неужели я не вправе всего этого хотеть, а? Несмотря на правду, кривду и другие очевидные обстоятельства? Ведь они всегда есть, эти обстоятельства, и не одни, так другие, никуда от них не денешься! Я очень, очень хочу за него замуж. Я не могу взять и уйти от него. — А как же я, доченька? Что будет со мной? Ты обо мне подумала? Неужели ты можешь выбирать между родной матерью и каким-то?.. Не знаю его имени и знать не хочу. — Я не делаю выбора, мама. Я ищу выход. Я хочу остаться с Максом, но и тебя оставить без помощи я не могу, ты же это прекрасно понимаешь. И я не оставлю тебя. Кроме меня — некому… Но я что-нибудь придумаю, как нам быть. Я обязательно придумаю. Можно я окно приоткрою? Ужасно душно в комнате.