Жанна шагнула к окну, приоткрыла фрамугу, начала жадно вдыхать сырой холодный воздух. Елена Максимовна слегка поежилась, натянула до подбородка мягкий шерстяной плед, заговорила недовольно: — Ага, придумаешь ты… Вон, Юлиан уже придумал, как ему быть. Ушел и дверью хлопнул. Интересно, какой выход придумаешь ты. Учти, в дом старчества я не пойду. Ни при каких обстоятельствах, учти! Да и не возьмут, у меня дети есть! А у детей есть обязанности, в конце концов! Ты моя дочь, и ты обязана обо мне заботиться. Ты должна жить рядом со мной, ты моя дочь! Должна, слышишь? Если бы Елена Максимовна видела в этот момент лицо Жанны, она бы не распалялась эмоциями. Она бы очень удивилась, обнаружив на лице дочери непотребное количество явного и злого отчаяния, очень злого и неуправляемого, готового — впервые в жизни! — облечься в жесткую отповедь под названием «я тебе ничего не должна». Наверное, получилась бы достойная отповедь с необходимыми доказательствами и всякого рода обоснованиями. Много их накопилось, только память ковырни, встряхни ее, как пыльный мешок, и они посыплются из «недетского» детства, из потной, надрывной до изнеможения юности, дальнейшей постылой жизни. Сколько больших и мелких обид хранит память! Сколько унижения, недовольства, насмешливого пренебрежения. И как хочется повернуться и выбросить из себя хотя бы это — «я тебе ничего не должна»! Нет, не объявленной войной, но хотя бы знаком протеста! И как обидно, что духу не хватит. А у кого его хватит — сказать такое матери, не встающей с постели? В дверь позвонили, и Жанна бросилась на звонок, будто в нем было ее спасение. Самый проверенный метод спасения — это бегство. Всегда ведь можно сбежать, хотя она и сама не поняла, от чего бежит — от искушения, от отчаяния или от собственного трусливого духа. Открыла дверь, улыбнулась дежурно, глядя в незнакомое мужское лицо — ошибся дверью, наверное. — Здравствуйте… — задумчиво проговорил мужчина и замолчал, со странной улыбкой ее разглядывая. — Вы кого-то ищете, наверное? — вежливо уточнила она. — Вы Жанна? Или… Я ошибаюсь? — неуверенно переспросил мужчина. — Да, я Жанна. А вы?.. — А я Марк. Ты меня не узнала, конечно же. Столько лет прошло. — Марк?! Вы — Марк? Нет, нет… Этого не может быть. — Да отчего же? — вдруг развеселился мужчина, видя ее смятение. — Отчего же не может быть? Вот он я, Марк Сосницкий, могу паспорт показать! Хотя я тоже бы тебя не узнал, Жанна… Никогда бы не узнал. Она уже пятилась от двери, мотая головой и прижимая ладони к горлу. Проснулся внутри и дал о себе знать установленный с детства запрет на произнесение этого имени — Марк Сосницкий. А к запретам она привыкла. Если нельзя, значит, нельзя. Значит, никакого Марка Сосницкого в природе не существует. Хотя тут же встряхнулась, взяла себя в руки. То есть переместила их от горла под грудь, сплела нервной кралькой, выдавила из себя первое, что пришло в голову: — Какими судьбами, Марк? Проездом? Да вы заходите… Ой! То есть… Ты заходи, Марк… — Нет, я не проездом, Жанна. Я целенаправленно и по делу. И я не один, я с семьей. — У тебя есть семья? — Да… Почему ты так удивляешься? — Нет, что ты… А где твоя семья? — На скамеечке, у подъезда. Я решил один зайти… Мало ли, как наша встреча может сложиться. — Да… Мало ли… — эхом повторила за ним Жанна. — Вообще, мы в гостинице планировали остановиться, у нас и номер забронирован… А в субботу дядя Коля позвонил и сказал, что тетя больна… Вот я и решил… — Какой дядя Коля? Папа, что ли? — в ужасе уставилась на него Жанна. — Ну да… Твой папа. — Ты что, разве общался с папой? Все эти годы? — Да… Где он, кстати? Он дома? — Папа умер, Марк. — Как — умер? Когда? — Вчера… Он под машину попал. Сегодня мы его похоронили. Марк молча смотрел на нее, пытаясь принять горестное известие. Потом кивнул головой, хотел сказать что-то… В эту неловкую секунду ворвался прилетевший в прихожую голос Елены Максимовны: — Жанна, кто пришел? С кем ты там разговариваешь? Это Юлик вернулся, да? — Нет, мам, не Юлик! — ответила громко Жанна, указывая Марку ладонью, куда можно повесить пальто. — А кто? — Сейчас увидишь, мам! И скомандовала заговорщицки, чуть злорадно: — Иди к ней, Марк… Она сама не встает, ноги отказали. Ты иди, иди… Злорадности было совсем чуть-чуть. Но было. Потому что хотелось посмотреть, как мама выкрутится из положения. Это ж не кто-нибудь, это Марк явился. Живой укор совести. Воплощенное, можно сказать, мамино согрешение. То, что мама когда-то с Марком сотворила, за давностью лет не изживешь и перед богом не вымолишь. Хотя на эту историю и наложено было в семье табу, но папа ей когда-то рассказывал… Она поспешила вслед за Марком по коридору, тенью проникла в комнату, встала в сторонке. Глянула маме в лицо… Мама глядела на Марка с ужасом. У мамы дрожали щеки. Дрожал рыхлый второй подбородок. И даже турмалиновые бусины на шее, казалось, немного подрагивают. Пальцы подхватили край пледа, потянули его вверх, будто мама хотела закрыться им с головой. Марк подошел ближе, сел в кресло, проговорил спокойно, даже приветливо: — Здравствуйте, тетя… Надеюсь, вы меня узнали? Жанна, к примеру, не сразу меня узнала. — Конечно… Конечно, узнала. Ты очень изменился, Марк. Столько лет прошло… Да, я тебя узнала, конечно же. — Что ж, и на том спасибо, тетя. — Позволь спросить, с какой целью явился? Хочешь по старым векселям получить? Говори сразу, что ты хочешь от меня, Марк. — Ничего не хочу. Вернее, помочь хочу. — Мне? Помочь?! — А что такое, тетя? Или вы, кроме вексельных, никаких отношений между людьми не признаете? — Да почему… Просто это довольно странно слышать… Ты! Мне! И помочь?! С чего ради? — Мне позвонил дядя Коля, сказал, вы больны. Вот я и решил предложить свою помощь. — Ах, вот оно в чем дело… Ты думал, я умираю, да? И решил прийти, чтобы посмотреть на меня — умирающую? Так сказать, удовольствие получить? Но ты ошибся, Марк, ошибся! Я вовсе не умираю, и не собираюсь даже! Ноги у меня отказали — это да, с этим ничего не поделаешь. А в остальном… Глаза видят, уши слышат, голова работает, и сердце бьется, как пламенный мотор. Я еще долго проживу, Марк! — Да на здоровье, тетя. Живите, ради бога. — Да, я долго проживу, ты ошибся… А Коли уже нет… Сегодня Колю похоронили. — Да, мне Жанна сказала, я не знал. — Погоди… Ты сказал, тебе Коля звонил, да? Или я что-то не поняла? — Да, мы с дядей Колей общались все эти годы. Он мне очень помогал, когда отчаянно трудно было. Поддерживал добрым словом. Прощения просил. За вас, тетя, прощения просил… — Надо же! А мне он ничего не говорил. Значит, Коля тебе позвонил, сказал, что я слегла, и ты приехал… — Да, тетя, именно так. — Мам… Он не один приехал… — тихо прошелестела из своего угла Жанна. — Он со своей семьей приехал… — С семьей? — удивленно приподняла бровь Елена Максимовна. — И где же твоя семья? — Они на улице, у подъезда на скамейке сидят! — опережая Марка, торопливо пояснила Жанна. — Да, я приехал с женой и дочерью. Они не поднялись, внизу меня ждут. — Я позову! — резво кинулась в коридор Жанна, даже не глянув на мать. Та проводила ее недовольным взглядом, но промолчала. — Женат, значит… А где живешь? Откуда приехали-то? — Ну, название населенного пункта, где мы живем, ничего вам не скажет, тетя. Это небольшой городок в Сибири, на берегу Иртыша. Меня после колонии на поселение отправили в глухую таежную деревушку, а после я в этот городок перебрался. Ничего, живу… Природа там просто шикарная, дух захватывает. Ни на какие блага те места не променяю. — Понятно… Что ж, рада за тебя. Они замолчали, не глядя друг на друга. Оба чувствовали, как повисла в неловкой паузе фальшивая последняя фраза. Было слышно, как в прихожей хлопнула дверь, как Жанна тараторила суетливо: — Заходите, заходите… Вещи пока можно сюда, в угол… Идемте, он здесь, в маминой комнате. Марк поднялся из кресла, встречая семью. В дверь вошла симпатичная женщина с короткой стрижкой ежиком, что очень шло к ней, подчеркивало нежную смуглость кожи, естественный румянец на высоких скулах и красивый разрез глаз. Образ дополнял высокий ворот свитера грубой вязки — казалось, она выглядывает из него, как птенец из гнезда. Впрочем, на птенца она не была похожа. Неулыбчива, напряжена, насторожена. И взгляд был острый, пугливо стрельчатый, исподволь ощупывающий пространство на предмет потенциальной опасности. Зато рука, обнимающая за плечи худенькую девочку лет десяти, казалась уверенной и спокойной. — Познакомьтесь, тетя, это моя жена Маруся. А это наша Танечка… Дочка…