Гэбриэл сердито глянул на нее и закурил сигарету, ждавшую своей очереди у него за ухом. Салон заволокло дымом. Алиса наморщила нос и опустила стекло. Не спуская с агента ФБР глаз, она наблюдала за его зрачками, ждала, пока разгладится его недовольное лицо, чтобы угадать правду, решить загадку. Ответ пришел сам собой. – У вас есть сын, – пробормотала она, как будто обращаясь к самой себе. Он застыл. Оба долго молчали. – Вы купили эту игрушку сыну, – нарушила молчание Алиса. Он посмотрел на нее, его черные глаза пылали, как раскаленные угли. Алиса поняла, что ступила на минное поле. – Так и есть, – сознался он, затягиваясь, – у меня растет сынишка. Захотелось сделать ему подарок. Что, нельзя? Алиса устыдилась, ей стало неудобно, а желание продолжать этот разговор пропало. Тем не менее у нее вырвался вопрос: – Как его зовут? Гэбриэл сделал громче радио и покачал головой. Он не ждал этого неуместного вторжения в свои личные дела. – По-моему, у нас и без этого полно проблем, Шефер… Он погрустнел, поморгал и выдавил: – Его зовут Тео. Ему шесть лет. Алиса поняла по его интонации, что это болезненная тема. Они виновато понизила тон и примирительно молвила: – Чудесная машинка! – Она указала пальцем на «Шелби». – Ему понравится. Кейн бесцеремонно вырвал игрушку у нее из рук и выбросил в окно. – Все это без толку. Все равно я с ним не вижусь. – Нет, Гэбриэл! Она схватилась за руль, чтобы заставить его остановиться. Он сердито затормозил, свернул на обочину и выскочил из машины. Алиса смотрела в зеркало, как он удаляется. Они находились на узкой живописной дороге, петлявшей по долине. Гэбриэл уселся на скальный выступ, торчавший над откосом, и, докурив сигарету, сразу начал новую. Алиса тоже вышла из машины, подобрала игрушку и подошла к Гэбриэлу. – Мне очень жаль, – сказала она, шагнув к нему. – Не подходите к краю, это опасно. – Раз это опасно для меня, значит, опасно и для вас. Она наклонилась и увидела внизу озеро. В воде отражалась вся сказочная осенняя палитра. – Почему вы не видитесь с ним чаще? – Он живет с матерью в Лондоне. Это долгая история… Она вытащила у него из пачки сигарету, долго пыталась прикурить на ветру, но потерпела неудачу. Он дал ей свою горящую сигарету и в самый неожиданный момент высказал то, что было у него на сердце: – Я не всегда работал в ФБР. До экзаменов в Бюро я был обычным копом в Чикаго. Он прищурился, погружаясь в воспоминания. – Там я родился, там познакомился с женой: оба мы росли в Украинской Деревне, это квартал иммигрантов из Восточной Европы, довольно тихое местечко к северо-западу от Чикаго-Луп. – Вы работали в убойном отделе? – Да, причем в Южном округе, где сосредоточены самые горячие места города: Энглвуд, Нью-Сити… Он выдохнул облако дыма и продолжил: – Это грязные дыры, где орудуют банды, где властвуют страх и отчаяние, а полиция почти бессильна. Целые территории спасовали перед бандитами, корчащими из себя «Лица со шрамом» и сеющими ужас при помощи автоматных очередей… В его памяти всплывало недалекое прошлое. Он предпочел бы ничего такого не вспоминать, но некоторые эпизоды было невозможно забыть. – У вас никогда не было впечатления, что мы, копы, работаем ради мертвых? Если поразмыслить, то это перед ними мы отчитываемся. Это они не дают нам спать ночами, когда от нас ускользают их убийцы. Жена часто меня упрекала: «Люди, с которыми ты проводишь больше всего времени, – мертвецы. Ты никогда не занимаешь сторону живых». В сущности, она была не так уж не права… Алиса перебила Гэбриэла, не дав ему закончить монолог: – Неправда! Все наоборот: мы трудимся ради их родных, ради тех, кто их любил. Мы хотим, чтобы они могли их оплакать, хотим торжества справедливости, хотим, чтобы убийцы перестали убивать! Он с сомнением покачал головой и продолжил развивать свою мысль: – Однажды я решил по-настоящему помогать живым. В Энглвуде я находился в постоянном контакте с членами ассоциации гражданских посредников. Это самые разные люди, по большей части местные социальные работники и бывшие заключенные, объединившиеся с целью делать то, на что не способны мы, слуги закона: смазывать шестерни, не допускать конфликтов, снижать напряженность. И главное, спасать тех, кто еще может быть спасен. – Самых молодых? – В основном тех, кого еще не погубили наркотики. Порой добровольцы без колебаний действовали на грани законности. Много раз я помогал им вытаскивать из ямы юных проституток, снабжал их фальшивыми документами, конфискованными у наркодилеров деньгами, билетами на поезд, чтобы они уехали на Западное побережье, адресом, по которому сдается угол или предлагается работа… Совсем как Поль… мелькнуло в голове у Алисы. В глазах у Гэбриэла отражался лес, придавая его взгляду тревожное напряжение. – Убежденный, что творю добро, я недооценивал противника. Отмахивался от предостережений и угроз. А напрасно: сутенеры и наркобароны не шутят, когда их пытаются лишить орудий труда. Он продолжил свой рассказ, иногда ненадолго умолкая: – В январе 2009 года младшая сестра моей жены задумала покататься в выходной на лыжах с подружками в честь своего дня рождения и попросила нас одолжить ей внедорожник. Помню как сейчас: провожаю ее и показываю жестами «Будь осторожна, Джоанна, не балуйся на опасных спусках!». На ней был тогда берет с помпоном, щеки раскраснелись на морозе. Ей было восемнадцать лет, кровь с молоком. Она села за руль, повернула ключ зажигания, и… Машина взорвалась у нас на глазах. Мерзавцы из Энглвуда хладнокровно заминировали мой автомобиль. Гэбриэл молча прикурил очередную сигарету от тлеющего окурка и продолжил: – На следующий день после похорон сестры моя жена уехала из дому, забрав с собой нашего сына. Она поселилась в Лондоне, там живут ее родственники. Потом все быстро завертелось: она потребовала развода и напустила на меня свору адвокатов. Меня обвинили в семейном насилии, в алкоголизме, в хождении по проституткам. Предъявили сфабрикованные свидетельские показания и вырванные из контекста эсэмэс. Я не смог защититься, и она добилась права исключительной опеки над Тео. Он жадно затянулся и затушил окурок о камень. – Мне оставили право видеться с сыном не чаще двух раз в год. Однажды я не выдержал, прилетел к жене в Англию и попытался ее урезонить, но ничего не добился. Опять вступили в дело адвокаты, в этот раз они добились полного запрета на мои встречи с Тео. В его взгляде читалась покорность судьбе. Уже почти совсем стемнело. Поднялся ветер, заметно похолодало. Растроганная Алиса положила руку ему на плечо, но тут наметившемуся сближению помешал телефонный звонок. Они переглянулись, понимая, что приоткрывшаяся было калитка в потайной сад сейчас опять закроется. Алиса взяла телефон. * * * – Да, Сеймур? – ответила она, включив громкую связь. – Я нашел сахарный завод. Я уже здесь. Ну и местечко! Жуткая дыра. Не иначе, здесь снимали «Живых мертвецов». – Опиши, что видишь. – Вижу преддверие ада. – Не преувеличивай. – Я преуменьшаю. Разверзлись хляби небесные, а я без зонтика. – Наплюй, Сеймур! Главное, что у тебя есть фонарь, клещи и флуоресцентные трубки. Ты все захватил? – Все лежит у меня в рюкзаке. Булькающий голос полицейского, усиленный громкой связью, разносился по всей долине, отражаясь от склонов скал. – По словам Кастелли, этот заводик стоит заброшенный уже тридцать лет. Я в главном цеху. Он наполовину обрушился. Все заржавело, кусты вымахали в человеческий рост. Алиса закрыла глаза, припоминая тамошнюю топографию, как она ее запомнила по отцовскому рассказу. – Так, теперь выйди через задние ворота и поищи башню-накопитель, с виду это бункер. Прошло несколько секунд, и Сеймур снова заговорил: