Часть 2 из 15 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Фруктовая Летучая Мышь – тот, кто забирается на деревья.
Человек-пеликан – делает удивительное «удивительным».
Мизерер – пернатый.
Тритон – барахтающийся.
Громоглас – шумный.
Джаннула – чересчур любопытная себе же во вред.
Мисс Суетливость – капризная.
Пандовди – болотное существо.
Наг и Нагини – быстрые близнецы.
Гаргойелла и Зяблик – упомянутые мельком.
Еще пятеро – будут названы в следующих изданиях.
В Легендах и Вере
Королева Белондвег – первая королева объединенного Горедда, герой национального эпоса.
Пау-Хеноа – ее компаньон, хитрый кролик, также известный как Безумный Король и Хен-Ви.
Святая Капити – покровительница Фины, олицетворяющая жизнь разума.
Святая Йиртрудис – пугающая еретичка, другая покровительница Фины, увы.
Святая Клэр – глубокомысленная дама, покровительница принца Люсиана Киггза.
Пролог
Я помню свое рождение.
На самом деле, помню время и до него. Света не было, но звучала музыка: трещали суставы, стремительно неслась кровь, сердце пело отрывистую колыбельную. Помню насыщенную симфонию несварения. Звук окружал меня, и я была в безопасности.
А потом мой мир разорвался, и меня выпихнули на холодный тихий яркий свет. Я пыталась заполнить пустоту криками, но пространство было слишком большим. Я сердилась, но вернуться назад было нельзя.
Больше мне не удается вспомнить ничего. Я была ребенком, пусть и необычным. Кровь и паника мало что для меня значили. Я не помню ужаса повитухи, не помню, как плакал мой отец или как священник читал заупокойную молитву над телом моей матери.
Моя мать наградила меня тяжелой ношей наследия. Отец скрывал жуткие вещи от всех, и я не была исключением. Мы все переехали в Лавондавиль, столицу Горедда, где отец продолжил заниматься юриспруденцией, словно ничего не произошло. Он создал иллюзию более подходящей ему мертвой жены. Я верила в нее, как некоторые верят в Небеса.
Я была требовательным ребенком. Я не сосала молоко, если кормилица не попадала в ноты.
– У него тонкий слух, – замечал Орма, высокий, угловатый знакомый моего отца, который часто приходил в те дни. Орма называл меня «оно», словно я была животным. А меня притягивала его отчужденность, как кошек тянет к людям, которые скорее бы избегали их.
Однажды весенним утром он сопровождал нас в собор, где молодой священник помазал мои короткие волосенки лавандовым маслом и сообщил, что я королева, признанная Небесами. Я ревела, как любой уважающий себя ребенок, и мои крики эхом отражались от стен нефа. Не поднимая взгляда от работы, которую принес с собой, мой отец пообещал воспитывать меня смиренной в вере всех святых. Священник дал мне псалтырь моего отца, и я уронила его, прямо там. Книга упала и открылась на иконе святой Йиртрудис, чей лик был неразличим.
Священник поцеловал костяшки своей руки, отставив мизинчик.
– В вашем псалтыре еретичка!
– Это очень старый псалтырь, – сказал папа, не поднимая глаз, – и я ненавижу портить книги.
– Мы советуем верующим-библиофилам склеивать страницу с Йиртрудис со следующей, чтобы не совершать таких ошибок. – Священник перевернул страницу. – Небеса совершенно точно намекали на святую Капити.
Папа пробормотал что-то о суеверных фальшивках достаточно громко, чтобы священник услышал. Между отцом и священником разгорелся яростный спор, но я не помню его. Я зачарованно смотрела на процессию монахов, идущую по нефу. Они мягко ступали по залу и с шелестом темных мантий и щелчками четок заняли свои места в хоровом ансамбле. Сиденья заскрежетали, несколько монахов откашлялось.
И они начали петь.
Собор дрожал от мужских голосов и словно ширился на глазах. Солнце сияло сквозь высокие окна, золотой и красный расцветали на мраморном полу. Музыка придала сил моему маленькому телу, наполнила и окружила меня, сделала меня больше. Это был ответ на вопрос, который я никогда не задавала вслух: как заполнить ужасную пустоту, в которую меня вытолкнули на свет? Я верила – нет, я знала, – что могу пересечь пространство и коснуться сводчатого потолка рукой.
Я попыталась это сделать.
Моя няня взвизгнула, когда я чуть не вырвалась из ее рук, и неловко схватила меня за лодыжку. Я смотрела на пол, и у меня кружилась голова. Он словно наклонялся и крутился.
Отец поднял меня, обхватив длинными руками мое пухлое тело, и держал на вытянутых руках, рассматривая, словно необыкновенно большую и удивительную лягушку. Я заглянула в его серые, как море, глаза, от уголков которых расходились печальные морщинки.
Священник выбежал, так и не благословив меня. Орма наблюдал, как он исчезает за углом Золотого Дома, а потом сказал:
– Клод, объясни мне. Он ушел, потому что ты убедил его в том, что его религия – подделка? Или он… как это называется? Оскорбился?
Мой отец словно не слышал вопроса, что-то во мне привлекло его внимание.
– Посмотри в ее глаза. Я мог бы поклясться, что она понимает нас.
– Для ребенка у него ясный взгляд, – сказал Орма, поправляя очки и всматриваясь в меня. У Орма, как и у меня, глаза были темно-карими, но в отличие от моих они оставались далекими и непостижимыми, как ночное небо.
– Я не был готов к такому, Серафина, – тихо сказал папа. – Возможно, я никогда не буду готов, но я верю, что справлюсь с этим. Мы должны найти способ стать друг для друга семьей.
Он поцеловал мою покрытую пушком голову. Раньше он такого не делал. Я смотрела на него в восхищении. Жидкие голоса монахов окружали нас и держали всех троих вместе. На одно чудесное мгновение я ощутила то первородное состояние, которое потеряла, появившись на свет: все было, как должно было быть, и я находилась именно там, на своем месте.
А потом оно исчезло. Мы прошли через бронзовые ворота собора с рельефным орнаментом, музыка затихала позади. Орма устремился через площадь, не попрощавшись. Его плащ развевался за ним, и мужчина был подобен огромной летучей мыши. Папа передал меня няне, плотнее запахнул плащ и наклонился вперед, преодолевая встречные порывы ветра. Я кричала, звала его, но он не обернулся. Над нами аркой простиралось небо, пустое и очень далекое.
Суеверная фальшивка религия или нет, а послание псалтыря было ясным: «Правду раскрывать нельзя. Но есть подходящая ложь».
И дело не в том, что святая Капити – пусть сохранит меня в своем сердце – была плохой заменой Йиртрудис. На самом деле она была поразительно подходящей. Святая Капити несла в руках собственную голову на блюде, как жареного гуся, и дерзко взирала на меня со страницы псалтыря, словно приглашая бросить ей вызов. Она отождествляла силу разума, отсеченную от грязных помыслов тела.
Я ценила это деление, пока росла и наблюдала за своим телом, но уже в юном возрасте я проявляла наивное сочувствие к святой Капити. Кто полюбит человека без головы? Как она может совершить что-нибудь значимое, если ее руки заняты тарелкой? Были ли люди, которые принимали ее и называли своим другом?
Папа позволил няне склеить страницу святой Йиртрудис с Капити. Бедняжка не могла спокойно жить в нашем доме, пока этого не сделали. Я так и не увидела еретичку. Когда я подносила страницу к свету, то могла разобрать силуэты обеих святых, смешавшихся в одну чудовищную фигуру. Протянутые руки святой Йиртрудис выходили из спины святой Капити, словно пара никчемных крыльев. Голова Йиртрудис тенью высилась на том месте, где должна была находиться голова Капити. Это была двойная святая для моей двойной жизни.
Моя любовь к музыке наконец выманила меня из безопасного пространства отцовского дома, увлекая в город, к королевскому двору. Я ужасно рисковала, но не могла поступить иначе. Тогда я не осознавала, что на блюде перед собой я несу одиночество, а музыка станет сиянием, подсвечивающим сзади мой силуэт.
1
В центре собора стояла модель Небес, именуемая Золотым Домом. Его крыша раскрывалась, словно цветок, там располагалось пространство с человеческий рост, где лежало тело бедного принца Руфуса в золотых и белых одеяниях. Его ступни покоились на благословенном пороге Дома, а голова – в гнезде из позолоченных звезд.
По крайней мере, так должно было быть. Убийца принца Руфуса обезглавил его. Стража обыскала лес и болотистую местность поблизости в напрасных поисках головы принца. Его придется хоронить без нее.
Я стояла на ступенях хорового ансамбля, наблюдая за похоронами. С высокой кафедры епископ молился у Золотого Дома о королевской семье и благородных скорбящих, наполнивших сердце церкви. За деревянным ограждением остальные скорбящие заполняли подобный пещере неф. Когда епископ закончит молитву, я должна буду сыграть «Обращение к святому Юстасу», который уводил души к Небесным Ступеням. Я покачнулась, когда голова закружилась от ужаса, словно меня попросили сыграть на флейте на обдуваемом всеми ветрами утесе.
В действительности меня вообще не просили играть. Меня не было в программе. Я пообещала папе, когда уезжала, что не буду выступать на публике. Я слышала «Обращение…» раз или два, но раньше никогда его не исполняла. Это была даже не моя флейта.
Но первый солист сел на свой инструмент и испортил его, заменяющий слишком много выпил за упокой души принца Руфуса и теперь страдал от своего поступка во дворе монастыря. Второй замены не было. А похороны будут испорчены без «Обращения…». Я отвечала за музыку, так что с этим пришлось разбираться мне.
Молитва епископа затихала, он описал великий Небесный Дом, обитель всех святых, где все мы однажды будем жить в вечном счастье. Он не перечислял исключений, ему и не нужно было. Мой взгляд против воли обратился к послу драконов и контингенту большей части его представительства, сидевшим позади аристократов, но перед обычным сбродом, – драконам. Они были в своих саарантраи – человеческих обличиях, – но их легко можно было узнать даже с такого расстояния по серебряным колокольчикам на плечах, пустым сиденьям вокруг и нежеланию склонять голову во время молитвы.
У драконов нет души. Никто не ждал от них набожности.
– Да будет так всегда! – пел епископ. Это был сигнал для моего выступления, но в тот самый момент я заметила отца в переполненном нефе за барьером. У него было похудевшее бледное лицо. Я слышала в голове слова, которые он произнес в день, когда я отправилась ко двору всего две недели назад: «Ни при каких обстоятельствах не привлекай к себе внимания. Если не будешь заботиться о своей безопасности, то, по крайней мере, помни, что мне есть что терять!»
Епископ прочистил горло, но мои внутренности словно заледенели, и я едва могла дышать.