— Судья. — Честность заставила его добавить: — Боюсь, я не оправдал его надежд. — Можете не рассказывать. Никогда мне не понять, что движет представителями среднего класса. Присядьте, я хочу узнать о вас побольше. Где вы учились? — В лицее Людовика Великого. А вы думали, меня вырастил сельский кюре? Мирабо отставил чашку: — Там учился де Сад. — Это не самый характерный пример. — Однажды мне не повезло оказаться с ним в тюрьме. Я сказал ему: «Мсье, я вам не компаньон, вы режете женщин на кусочки». Простите, я отвлекся. Граф упал в кресло, невоспитанный аристократ, ни разу в жизни не просивший прощения. Камиль смотрел на него, чудовищно самоуверенного и тщеславного человека с претензией на величие. Граф не просто говорил и двигался — он рычал и крался. Пребывая в покое, он напоминал пыльное чучело льва в зоологическом музее: мертв, но не настолько мертв, как вам хотелось бы. — Продолжайте, — сказал граф. — Зачем? — Зачем мне это? Думаете, я позволю стае шакалов, которые служат герцогу, подмять под себя ваши маленькие таланты? Я готов дать вам хороший совет. Герцог дал вам хороший совет? — Нет. Я никогда с ним не беседовал. — Как жалобно это прозвучало. Разумеется, не беседовали. Но я не такой. Я приближаю к себе способных людей. Я зову их своими рабами. И желаю, чтобы мои рабы были счастливы на плантации. Вам, конечно, известно, кто я такой? Камиль вспомнил, как Аннетта называла Мирабо несостоятельным должником и аморальным человеком. Мысли об Аннетте казались особенно неуместными в этой комнатке, набитой громоздкой мебелью, старыми портьерами и тикающими часами, посреди которой сидел граф и скреб щеку. Эта комнатка воплощала собой роскошь. Почему мы называем роскошной жизнью мотовство, обжорство и лень? Несмотря на долги, граф не собирался отказываться от дорогих безделушек, среди которых, кажется, теперь числился и он сам. Что до аморальности, то Мирабо явно ею гордился. Коллекция его звериных желаний свернулась в углу, предвкушая завтрак и издавая вонь на конце цепи. — Что ж, у вас было время подумать. Внезапно граф вскочил, волоча за собой складки ткани. Обняв Камиля за плечи, он подвел его к залитому солнечным светом окну. Казалось, неожиданное тепло исходит не от окна, а от графа. Еще от него разило вином. — Должен признаться, — сказал Мирабо, — я люблю приближать людей, которым есть чего стыдиться. С ними мне проще. С такими, как вы, Камиль, с вашей чувствительностью и нервностью, которыми вы торгуете в Пале-Рояле, словно отравленными букетами… — Граф коснулся его волос. — И эта слабая, но различимая тень андрогинности… — Вам нравится разбирать людей по косточкам? — Мне нравитесь вы, — сухо сказал граф, — потому что вы ничего не отрицаете. — Он отошел от окна. — Тот рукописный текст под названием «Свободная Франция», что ходит по рукам, написали вы? — Я. Вы же не думаете, что безобидная брошюрка, которая есть у вас, — все, на что я способен? — Нет, мэтр Демулен, я так не думаю и вижу, что и у вас есть рабы и переписчики. Вы можете одним словом описать свои убеждения? — Республиканец. Мирабо чертыхнулся. — Для меня символ веры монархия, — сказал он. — Я нуждаюсь в ней, только посредством ее я могу заявить о себе. И много среди ваших тайных знакомцев тех, кто думает так же, как вы? — Не более полудюжины. Едва ли вы обнаружите больше во всей стране. — Почему? — Мне кажется, люди не в состоянии выносить слишком много правды. Они надеются, король подзовет их свистом из канавы, где они прозябают, и назначит министрами. Но весь этот мир скоро будет разрушен. Мирабо крикнул слуге: — Тейтш, приготовь мне одежду. Что-нибудь поярче. — Черное, — сказал слуга, входя в комнату. — Вы теперь депутат. — Черт, я и забыл. — Граф кивнул в сторону передней. — Кажется, у них заканчивается терпение. Что ж, впускайте всех сразу, это даже забавно. А вот и женевское правительство в изгнании. Доброе утро, мсье Дюровере, мсье Дюмон, мсье Клавьер. Это рабы, — прошептал он Камилю драматическим шепотом. — Клавьер хочет стать министром финансов. Ему все равно, в какой стране. Странное желание, очень странное. В комнату влетел Бриссо. — Меня запретили, — выпалил он, и вид у него был подавленный. — Как печально, — промолвил Мирабо. Они начали заполнять комнату, женевцы в бледных шелках и депутаты в черном с папками под мышкой; Бриссо был в потертом коричневом сюртуке, а его жидкие ненапудренные волосы были подстрижены на античный манер. — Петион, вы теперь депутат? Поздравляю, — сказал Мирабо. — От Шартра? Отлично. Спасибо, что заглянули меня проведать. Граф отвернулся; он беседовал с тремя собеседниками одновременно. Вы либо удерживали его внимание, либо нет. У депутата Петиона не вышло. Это был мясистый добродушный красавец, похожий на подросшего щенка. Он с улыбкой оглядывал комнату, пока его ленивые голубые глаза не уперлись в Камиля. — А, пресловутый Камиль. Камиль подскочил. Он предпочел бы без такого титула. Но это было лишь начало. — Я услышал ваше имя в парижском кафе, — объяснил Петион. — Депутат де Робеспьер описал мне вас так точно, что я сразу же вас узнал. — Вы знакомы с де Робеспьером? — Достаточно близко. Сомневаюсь, подумал Камиль. — Это было лестное описание? — О, он о вас очень высокого мнения, — просиял Петион. — Как и все остальные. — Он рассмеялся. — Не смотрите на меня так скептически. Голос Мирабо гремел в комнате. — Бриссо, как там в Пале-Рояле? — Графу не требовался ответ. — Полагаю, как обычно замышляют грязные интриги. Все, за исключением доброго герцога Филиппа, который для этого слишком туп. Манда, манда, манда — это все, о чем он думает. — Прошу вас, — сказал Дюровере. — Мой дорогой граф, пожалуйста. — Тысяча извинений, — сказал Мирабо. — Я забыл, что вы из города Кальвина. Впрочем, это же правда. У Тейтша и то больше понятия о государственном управлении, чем у герцога. Гораздо больше. Бриссо переминался с ноги на ногу. — Тише, — прошипел он. — Здесь Лакло. — Клянусь, я вас не заметил, — поприветствовал граф герцогского секретаря. — Что нового? — шелковым голосом спросил он. — Как продается ваша грязная книжонка? — Что вы здесь делаете? — вполголоса спросил Камиля Бриссо. — Когда это вы успели с ним подружиться? — Понятия не имею. — Господа, минуту внимания. — Мирабо вытолкнул Камиля перед собой и положил крупные, украшенные перстнями руки на его плечи. Теперь это был другой зверь: яростный медведь, вылезающий из берлоги. — Позвольте представить вам мсье Демулена. Депутат Петион любезно ему улыбнулся. Лакло поймал его взгляд и отвел глаза. — А теперь, господа, если вы дадите мне минутку, чтобы переодеться… Тейтш, придержите гостям дверь… я тотчас к вам вернусь. Они вышли. — А вы останьтесь, — велел он Камилю. Внезапно стало тихо. Граф провел рукой по лицу. — Какой фарс, — промолвил Мирабо. — Это выглядит пустой тратой времени. Но я не знаю, как заведено. — Вы ничего не знаете, дорогой мой, однако у вас на все есть свое маленькое твердое мнение. — Граф ходил по комнате, раскинув руки. — Взлет и… снова взлет графа де Мирабо. Они должны видеть меня, должны видеть людоеда. Лакло пришел поводить своим острым носом. И Бриссо. Этот человек меня раздражает. Он не бегает по комнате, как бегаете вы, зато без конца дергается. Кстати, вы берете деньги герцога Орлеанского? Хорошо. Приходится выживать и, если получится, за чужой счет. Тейтш, можешь побрить меня, только не суй пену в рот, я хочу поговорить. — Не первый раз, — отозвался слуга. Хозяин наклонился и ткнул его между ребер. Тейтш расплескал немного горячей воды, однако ничуть не смутился. — Я пользуюсь успехом у патриотов, — сказал Мирабо. — Патриоты! Вы заметили, что мы не способны написать абзац, не вставив этого слова? Ваш памфлет выйдет через месяц-другой. Камиль сидел и хмуро смотрел на графа. Он ощущал спокойствие, словно дрейфовал в тихих водах. — Издатели — порода малодушная, — сказал граф. — Заправляй я в аду, я придумал бы для них отдельный круг, где они медленно поджаривались бы на раскаленных печатных станках. Камиль быстро взглянул на Мирабо. В меняющемся лице графа он угадывал некоторые признаки, что не он один — верный выигрыш дьявола. — Вы женаты? — неожиданно спросил граф.