Робеспьер писал письмо Огюстену и Шарлотте. Он поднял глаза от стола: — Генеральные штаты, так он их все еще называет. — Вот я и зашел узнать, собираете ли вы вещи. — И в мыслях не было. Я только что обустроился. Камиль бродил по комнате: — Вы очень спокойны. — Я учусь терпению, ежедневно выслушивая ахинею на заседаниях Национального собрания. — А вы не слишком высокого мнения о коллегах. Вы ненавидите Мирабо. — Не преувеличивайте мои заслуги. — Робеспьер отложил перо. — Камиль, идите сюда, дайте на вас посмотреть. — Зачем? — нервно спросил Камиль. — Макс, скажите, что я должен делать. Мои принципы смягчаются. Республика? Граф над ней смеется. Заставляет меня писать, диктует, что именно, и не отпускает от себя ни на шаг. Каждый день я сижу рядом с ним за ужином. Еда превосходная, вино и застольная беседа выше похвал. — Он раскинул руки. — Он меня портит. — Не будьте неблагодарным, — неожиданно сказал Робеспьер. — Он вывел вас в люди, а это то, в чем вы нуждались. Вы должны быть там, а не здесь. Я не сумею дать вам того, что сумеет дать он. Робеспьер знает, почти всегда знает, чем закончится дело. Камиль умен и проницателен, однако понятия не имеет об осторожности. Робеспьер видел его на публике с Мирабо, граф обнимал Камиля за плечи, словно подцепленную в Пале-Рояле шлюху. Это отвратительно, и намерения графа, его тайные замыслы так очевидны, словно доктор Гильотен вскрыл его внутренности на анатомическом столе. Сейчас Камиль наслаждается собой. Граф использует его таланты. Камиль обожает лесть и шумиху, затем является к нему за отпущением грехов. Их отношения вернулись в старое русло, словно и не было последних десяти лет. Рано или поздно Камиль утратит иллюзии, но бесполезно отговаривать его сейчас: пусть потешится. Это как разочароваться в любви. Все через это проходят. По крайней мере, так говорят. — Я рассказывал вам про Анаис, девушку, с которой я будто бы помолвлен? Огюстен пишет, у меня появился соперник. — За время вашего отсутствия? — Выходит так. Вот вам и Анаис. — Вы расстроены? Робеспьер задумался. — Я всегда был крайне самолюбив, не правда ли? — Он улыбнулся. — Она милая девушка, но не слишком умна. На самом деле помолвку устроили за меня. — Почему вы согласились? — Чтобы от меня отстали. Камиль бродил по комнате. Открыл окно пошире, высунулся наружу. — Что нас ждет? — спросил он. — Революция неизбежна. — Да, но Господь вершит свою волю людскими руками. — Что вы имеете в виду? — Кто-то должен сдвинуть дело с мертвой точки. Противостояние Национального собрания и короля не может длиться вечно. — Но что именно нужно сделать? — Полагаю, этим должен заняться Мирабо. Никто не доверяет ему, но если он подаст сигнал… — Мертвая точка. Сигнал. — Камиль с грохотом захлопнул окно и пересек комнату. Робеспьер убрал чернильницу от греха подальше. — Сигнал — это когда машут руками? Он рухнул на колени, Робеспьер протянул руку, чтобы его поднять. — Вот же она, реальность, — сказал Камиль. — Я упал на колени, вы пытаетесь меня поднять. Не метафорически, буквально. Смотрите, — он оттолкнул руку Робеспьера, — а теперь я лежу лицом в пол. Это действие, — сказал Камиль, обращаясь к ковру. — Вы способны отличить то, что случилось сейчас, от того, что имеют в виду, говоря: страна стоит на коленях? — Конечно могу. Пожалуйста, встаньте. Камиль встал, отряхнул одежду. — Вы меня пугаете, — сказал Робеспьер. Он вернулся к столу, где писал письмо, снял очки, поставил локти на стол, и прикрыл глаза ладонью. — Метафоры — это хорошо. Я люблю метафоры. Метафоры людей не убивают. — Они убивают меня. Если я еще раз услышу о вздымающихся волнах и рушащихся зданиях, я выброшусь из окна. Я больше не в состоянии этого выносить. Вчера я видел Лакло. Под конец я испытал такое отвращение, что решил действовать самостоятельно. Робеспьер надел очки и дописал фразу. — Меня пугают гражданские беспорядки, — сказал он. — Пугают? Да на них вся надежда! Мирабо преследует собственные интересы, но будь у нас вождь, чье имя ничем не опорочено… — Я не знаю таких в Национальном собрании. — Это вы, — сказал Камиль. — Я? — Робеспьер дописал предложение. — Мирабо зовут Светочем Прованса. А знаете, как прозвали меня? Свечой Арраса. — Со временем, Макс… — Со временем, понимаю. Считают, мне следует потолкаться среди виконтов и усовершенствовать ораторские навыки. Нет. Со временем, возможно, мне найдут применение. Но если это случится, со мной будет покончено. Мне не нужны их взятки и обещания, их тайные сборища, кровь на руках. Пусть ищут другого избранника. — Но в глубине души вы же ощущаете себя избранником судьбы? Робеспьер опустил глаза на письмо. Он размышлял над постскриптумом. Потянулся за пером. — Не больше, чем вы. Воскресенье, двенадцатое июля, пять утра. Д’Антон: — Камиль, на эти вопросы нет ответов. — Нет? — Нет. Вы посмотрите, уже рассвело. Пришел новый день. Это вы виноваты. Камиль спрашивал: допустим, я заполучу Люсиль, но как я обойдусь без Аннетты? Почему я не способен ничего достичь? Почему мой памфлет не публикуют? Почему отец меня ненавидит? — Ладно, — сказал д’Антон. — Отвечу коротко. Зачем вам обходиться без Аннетты? Залезайте в постель к обеим, вы справитесь, не думаю, что это первый случай в истории. Камиль смотрел на него с изумлением: — Ничто вас уже не шокирует? — Я продолжу? Вы не способны ничего достичь, потому что вы всегда в горизонтальном положении. Допустим, вас ждут там-то, но вас нет, и люди говорят: господи, какой же он рассеянный, но я-то знаю, проснулись вы с лучшими побуждениями и даже отправились туда, где вас ждали, но по пути встретили кого-то, и что же? Вас затащили в постель. — А там и день прошел, — сказал Камиль. — Вы правы, как вы правы. — На чем основана любая карьера… впрочем, не важно. Так вот. Ваш памфлет не опубликуют, пока ситуация не изменится. Что до вашего отца, при чем здесь ненависть, просто он слишком о вас печется, как я и как множество других людей. Господи, до чего же я от вас устал. В пятницу д’Антон провел день в суде и просидел над бумагами всю субботу. Его лицо осунулось от усталости. — Сделайте одолжение, — он встал и нетвердой походкой приблизился к окну, — если собираетесь покончить с собой, потерпите до среды, в среду у меня слушание дела об экспедиции груза. — Я возвращаюсь в Версаль, — сказал Камиль. — Мне надо поговорить с Мирабо. — Бедняга. — Д’Антон засыпал на ходу. — Сегодня будет жарко, как никогда. Он распахнул ставни, впуская солнечные лучи. Затруднение Камиля состояло не в недостатке сна, а в том, чтобы воссоединиться с личными вещами. Уже некоторое время у него не было постоянного адреса. Едва ли д’Антон способен понять его трудности. Когда появляешься там, где жил прежде, как сказать: «Руки прочь, я просто заскочил за чистой сорочкой»? Тебе не поверят. Решат, это предлог. И снова он в дороге. Путь от Парижа до Версаля может занять часа три. Несмотря на все затруднения, он добирается до дома Мирабо, когда нормальные люди садятся завтракать. Он выбрит, сменил белье и причесался — скромный молодой адвокат (каким он себя видит), ожидающий приема у великого человека. Тейтш округлил глаза и втолкнул его в комнату. — Назначили новый кабинет, — сказал слуга. — А его не включили. Мирабо расхаживал по комнате, на лбу графа вздулась вена. На мгновение он замер на месте. — А, это вы. Были у проклятого Филиппа?