Она рассмеялась: — Подождите. Не сбивайте меня. У меня есть дело. Я должна не подпускать вас к Бастилии, на случай если вашему везению пришел конец. — Это не везение. — Еще не до конца проснувшись, он уже сочинял собственную историю. — Это вы так думаете. — Если бы я пошел на Бастилию и меня там убили, про меня написали бы книги, согласны? — Пожалуй. — На ее лице застыло странное выражение. — Но вы же не собираетесь никуда идти, иначе вас там убьют. — Если только не явится ваш муж и не прикончит меня, — сказал он, намекая на двусмысленность ситуации. — Да. — Она мрачно улыбнулась, пряча глаза. — Видите ли, я собираюсь хранить верность Франсуа. У нас впереди будущее. Теперь будущее есть у всех. Это не было случайностью, не было везением, думает Камиль. Он видит свое тело, маленькое и плоское, его руки шарят по ослепляющему белизной меловому обрыву будущего, чувствует; как щека прижимается к скале, как накатывает головокружение; он всегда карабкался вверх. Луиза сжала его в объятиях. Он обмяк, его клонило в сон. — Вот так развязка, — прошептала она, погладила его по волосам, принесла ему кофе. Не двигайтесь, сказала она, просто не двигайтесь. Он наблюдал, как остывает кофе. Воздух вокруг был наэлектризован. Он поднял правую ладонь. Она пальчиком провела вдоль пореза, тонкого, как волос. — Как думаете, где я порезался? Я не помню, но если сравниваться с теми, кого забили и затоптали… — Думаю, вы заговорены, — сказала она. — Раньше я этого не понимала. Вернулся Франсуа Робер. Он остановился в дверях, поцеловал жену в губы, отдал ей сюртук. Затем, не торопясь, встал перед зеркалом и принялся расчесывать черные вьющиеся волосы. Луиза стояла рядом, и ее голова немного не доставала ему до плеча. Закончив, он сказал: — Бастилия пала. — Затем прошелся по комнате и посмотрел на Камиля. — Вы были здесь, но вас видели там. Есть свидетели, вы были одним из главарей. Вторым был Эро де Сешель. — Робер отошел от Камиля. — Кофе еще остался? — Он сел. — Нормальная жизнь закончилась, — сказал он, словно обращался к идиотам или малым детям, затем стянул башмаки. — Отныне все изменится. Это вы так думаете, устало сказал Камиль. Он с трудом понимал, что говорят другие. Сила тяжести никуда не исчезла, земля внизу была утыкана остриями. Даже на вершине скалы есть ущелья, и пропасти, и невидимые теснины, узкие, как могила. — Мне снилось, что я умер, — сказал он. — Снилось, что меня похоронили. Есть узкая тропа к сердцу гор, каменистая, неверная, это страна его разума, труднопроходимая, томительная. Ты снова врешь, говорит он себе, мне снилась не смерть, а вода. Снилось, что я истекаю кровью на улицах. — Думаете, мое заикание пропало? Как бы не так, в жизни колдовство не работает, — заметил он. — Можно мне клочок бумаги? Я должен написать отцу. — Держите, — сказал Франсуа. — Напишите ему, что отныне вы знамениты. Часть 3 Говорите людям, что у вас выдающаяся репутация, они станут это повторять, и повторение создаст вам репутацию. Я хочу жить быстро. Жан-Мари Эро де Сешель. Теория честолюбия Глава 1 Девственники (1789) Мсье Суле, парижский выборщик, остался один в стенах Бастилии. К нему пришли, когда день клонился к вечеру, и сказали, вас требует Лафайет. Де Лоне убит, поэтому вы теперь комендант pro tem[12]. Нет, сказал он, почему я? Соберитесь, сказали ему, больше не будет никаких неприятностей. На стене, три часа ночи. Он отослал свой усталый эскорт. Ночная тьма, словно душа, лишенная благодати: тело жаждет небытия. Под ним, в Сент-Антуанском предместье, собака жалобно выла на звезды. Вдали, слева от него, факел на стене слабо лизал темноту, освещая склизкую кладку и рыдающих духов. Иисус, Мария и Иосиф, помогите нам сейчас и в час смерти нашей. Он смотрел в грудь незнакомцу, который держал ружье. Вероятно, мне следует окликнуть его, заметался мсье Суле: стой, кто идет, друг или враг? А если он ответит: «враг»? — Ты кто? — Я комендант. — Коменданта убили и покрошили на мелкие куски. — Я слышал. Я новый комендант. Меня прислал Лафайет. — Неужели? Его, видите ли, прислал Лафайет. — В темноте послышались смешки. — Покажи бумагу. Суле вытащил клочок бумаги, который хранил у сердца все эти тревожные часы. — И как я прочту это в такой темноте? — (Зашуршала бумага.) — Хорошо, — снисходительно сказал незнакомец с широкой грудной клеткой. — Я капитан д’Антон, из кордельерского батальона народного ополчения, и я помещаю тебя под арест, потому что ты кажешься мне весьма подозрительным субъектом. Граждане, исполняйте свой долг. Суле открыл рот. — Кричать нет смысла. Я проверил стражу. Они напились и спят без задних ног. Мы отведем тебя в наш штаб. Суле всматривался в темноту. Позади капитана д’Антона маячили по крайней мере еще четверо. — Прошу тебя, не сопротивляйся. Судя по голосу, капитан был человеком образованным и педантичным. Небольшое утешение. Не теряй головы, мрачно сказал себе Суле. Колокола церкви Сент-Андре-дез-Арт звонили в набат. Не прошло и минуты, как на улицы высыпало не меньше сотни человек. У нас оживленный округ, всегда говорил д’Антон. — Излишняя бдительность не помешает, — заметил Фабр. — Придется его пристрелить. Суле повторял, снова и снова: — Я требую, чтобы меня отвели в Отель-де-Виль. — Не требуй, — сказал д’Антон. Внезапно в голову ему пришла новая мысль. — Что ж, решено. В Отель-де-Виль. Дорога до мэрии оказалась богата событиями. За неимением лучшего средства передвижения им пришлось взять открытую коляску. На улицах уже (или еще) толпились люди, уверенные, что без их помощи согражданам-кордельерам не обойтись. Они бежали с обеих сторон коляски и кричали: «Повесить его!» Когда добрались до мэрии, д’Антон заметил: — Так я и думал. Городом управляют те, кто не постеснялся сказать: «Я здесь за главного». Уже несколько недель неофициальный орган парижских выборщиков именовал себя Коммуной, городским правительством. Там верховодил мсье Байи из Национального собрания, избранный депутат от Парижа. До вчерашнего дня был еще прево, назначенный королем, но толпа расправилась с ним после того, как покончила с де Лоне. Кто сейчас управляет городом? У кого печати? Такие вопросы не решаются посреди ночи. Официально маркиз де Лафайет отправился домой спать. — Самое время. Давайте его сюда. Что мы должны думать? Патруль граждан, презрев ночной отдых, решает навестить Бастилию, отбитую у тиранов ценой немыслимых жертв, — и там они находят вусмерть пьяную охрану и этого субъекта, который не может связать двух слов, но утверждает, что он комендант. — Он обернулся к патрулю. — Кто-то должен пересчитать узников. Не мешало бы также сосчитать скелеты. Возможно, заключенные до сих пор томятся в подземельях, закованные в цепи. — Все давно пересчитаны, — сказал чиновник. — Их и было-то семеро. Однако, подумал д’Антон, тюрьма всегда готова была принять новых жильцов. — А что с их имуществом? — спросил он. — Я слышал собственными ушами, что двадцать лет назад сюда затащили бильярдный стол, а обратно не вынесли. Смех из-за спины капитана. Полный недоумения взгляд секретаря. Неожиданно д’Антон посерьезнел: — Позовите Лафайета. Жюль Паре, оставивший должность секретаря, ухмылялся в темноте. На Гревской площади мелькали огни. Мсье Суле не мог отвести глаз от столба — огромной железной конструкции, с которой свисал фонарь. Именно там несколько часов назад толпа играла в футбол отрезанной головой маркиза де Лоне.