Весь вечер он тихим доверительным тоном беседовал со Свечой Арраса. Если вдуматься, рассуждал граф, то между политикой и любовью разница невелика — в конечном счете это вопрос власти. Едва ли ему первому на свете пришла в голову эта мысль. Нужно уметь обольщать, действуя быстро и дешево; и если Камиль походил на бедную модисточку, соблазнить которую легче легкого, то Робеспьер был кармелиткой, решительно настроенной сделать карьеру игуменьи. Ее нельзя развратить, ты можешь сколько угодно махать своим удом у нее перед носом, она и ухом не поведет — с чего бы, она понятия не имеет, для чего нужна эта штука. Они беседовали о короле, о том, должен ли он иметь право накладывать вето на законы, принятые Национальным собранием. Робеспьер считал, что не должен, Мирабо полагал, что вопрос в цене. Они обсудили, как эту проблему решают в Англии. Робеспьер торопливо и полунасмешливо поправил ошибку Мирабо. Граф согласился с уточнением, своей уступчивостью смягчив оппонента. И, будучи вознагражден строгой угловатой улыбкой, ощутил громадное облегчение. Одиннадцать, бешеный ягненок извинился и выскользнул из столовой. Приятно было сознавать, что он обычный смертный, которому время от времени требуется посетить уборную. Мирабо ощущал себя странно, непривычно трезвым, непривычно рассудительным. Он посмотрел через стол на одного из женевцев. — Этот молодой человек далеко пойдет, — заметил Мирабо. — Он верит всему, что говорит. Брюлар де Силлери, граф де Жанлис, встал, зевнул, потянулся. — Благодарю вас, Мирабо. А сейчас пора напиться. Камиль, вы с нами? Приглашение относилось ко всем, кроме Свечи Арраса (вышедшей по нужде) и Светоча Прованса. Женевцы, которые в попойках не участвовали, встали, поклонились и пожелали всем доброй ночи. Они начали складывать салфетки, потянулись за шляпами, принялись поправлять шейные платки и подтягивать чулки. Внезапно Мирабо почувствовал к ним отвращение. Его раздражали их серые сюртуки, их аккуратность и раболепное желание угождать его прихотям. Ему захотелось натянуть шляпы им на глаза и пуститься во все тяжкие, одной рукой обняв свою модисточку, другой — знаменитого литератора. Странное желание, учитывая, что если он кого и не выносил, так это Лакло, а с кем не любил напиваться, так это с Камилем. Странные желания, решил граф, последствия чинного вечера, который он провел, добиваясь расположения Максимилиана Робеспьера. К тому времени, как Робеспьер вернулся, столовая опустела. Им осталось обменяться суховатым английским рукопожатием. Берегите себя, Свеча. Смотрите под ноги, Светоч. Разумеется, они достали карты — без этого де Силлери в постель не ложился. Удовлетворив потребность проигрываться, он откинулся на спинку кресла и рассмеялся. — Как разозлились бы мистер Майлз и Эллиоты, узнай они, на что я трачу деньги английского короля! — Думаю, они отлично знают, куда вы их тратите. — Лакло стасовал колоду. — Едва ли они полагают, что вы спускаете их на благотворительность. — Кто такой мистер Майлз? — спросил Камиль. Лакло и де Силлери обменялись взглядами. — Мне кажется, стоит ему рассказать, — сказал Лакло. — Камиль не должен жить как беспечный правитель, не зная, откуда берутся деньги. — Все очень запутано. — Де Силлери неохотно отложил карты на стол рубашкой кверху. — Вы знакомы с миссис Эллиот, очаровательной Грейс? Несомненно, вам доводилось видеть, как она порхает по городу, собирая политические сплетни. Она работает на английское правительство. Ее многочисленные связи этому способствуют. До того как Филипп перевез ее во Францию, она была любовницей герцога Уэльского. Разумеется, сейчас он спит с Агнес де Бюффон — этими делами заведует моя жена Фелисите, но герцог и Грейс до сих пор отлично ладят. — Он замолчал, устало потер лоб. — У миссис Эллиот два кузена, Гильберт и Хью. Есть и еще один англичанин, с которыми они связаны, — некий мистер Майлз. Все они агенты Форин-офис. Их задача — наблюдать за событиями, составлять отчеты и снабжать нас деньгами. — Отлично, Шарль-Алексис, — сказал Лакло. — Предельно ясно. Еще кларету? — Зачем это им? — спросил Камиль. — Англичане заинтересованы в нашей революции, — сказал Де Силлери. — Не жалейте, Лакло, лейте все, что осталось. Вы можете думать, им важно, чтобы мы наслаждались благами, которые приносят парламент и конституция, скроенные по британскому образцу, но на самом деле они мечтают ослабить Людовика. А с ними Берлин, Вена. Англия возликует, если мы заменим короля Людовика королем Филиппом. Депутат Петион медленно поднял глаза. На его крупном красивом лице читались сомнения. — Вы пригласили нас, чтобы обременить этим знанием? — Нет, — сказал Камиль. — Просто он слишком пьян. — Тоже мне бремя, — заметил Шарль-Алексис. — Все об этом знают. Спросите хоть Бриссо. — Я очень уважаю Бриссо, — возразил депутат Петион. — Неужели? — пробормотал Лакло. — И я не верю, что он замешан в бесчестных махинациях. — Наш славный Бриссо так оторван от жизни, что думает, будто деньги самозарождаются в карманах, — сказал Лакло. — Разумеется, он знает, но никогда не признается. Подробностями он не интересуется. Если захотите испугать его, Камиль, подойдите поближе и шепните прямо в ухо: «Уильям Огастес Майлз». — Позвольте заметить, — вмешался Петион, — Бриссо не производит впечатления человека, который берет взятки. Я всегда вижу его в одном и том же протертом на локтях сюртуке. — О, мы его не балуем, — сказал Лакло. — Он понятия не имеет, что делать с деньгами. В отличие от присутствующих, знающих толк в утонченных удовольствиях. Вы до сих пор сомневаетесь, Петион? Спросите Камиля. — Думаю, это правда, — сказал Камиль. — Он брал деньги у полиции. Заводил разговоры с друзьями и докладывал об их политических взглядах. — Я потрясен. — Впрочем, судя по тону, Петион явно преувеличивал. — А на что бы он жил? — спросил Лакло. Шарль-Алексис рассмеялся: — Все эти литераторы и прочие, они знают друг о друге столько, что могли бы жить шантажом. Разве не так, Камиль? Их останавливает только страх, что сами они так же уязвимы для шантажистов. — Вы втянули меня во что-то такое… — На секунду Петион даже протрезвел. Он приложил ладонь ко лбу. — Если бы я мог рассуждать об этом, не кривя душой. — Если нельзя мыслить прямолинейно, — сказал Камиль, — попробуйте другой способ. Петион сказал: — Как тяжело сохранять хоть какую-то… чистоту. Лакло налил ему еще вина. — Я хочу издавать газету, — сказал Камиль. — И кого вы видите своим покровителем? — мягко просил Лакло. Ему нравилось, когда люди признавались, что им не обойтись без герцогских денег. — Герцогу повезет, если я возьму его деньги, — сказал Камиль, — когда вокруг столько желающих. Возможно, мы нуждаемся в герцоге, вопрос в том, насколько сильнее герцог нуждается в нас? — Если только во всех, вместе взятых, — ответил Лакло ему в тон. — Лично в вас — нет. Каждый из вас может хоть сейчас прыгнуть с Нового моста и утопиться. Мы любому найдем замену. — Вы так считаете? — Да, Камиль, я так считаю. А вы слишком много о себе воображаете. Шарль-Алексис наклонился и положил руку на плечо Лакло. — Полегче, старина. Может быть, сменим тему? Лакло недовольно сглотнул и дальше сидел молча, оживившись, только когда де Силлери начал рассказывать истории о своей жене. Фелисите хранит под супружеским ложем стопки заметок. Иногда, говорил де Силлери, она начинает шарить рукой под кроватью, пока ты сверху и вовсю стараешься доставить ей наслаждение. Неужели это никогда не смущало герцога, как неизменно смущает его? — Ваша жена всем наскучила, — сказал Лакло. — Мирабо утверждает, что он с ней спал. — Весьма возможно, — ответил де Силлери. — С кем он только не спал. Впрочем, теперь она присмирела и с большим удовольствием устраивает чужие романы. Мой бог, мог ли я подумать… — Он на мгновение погрузился в раздумья. — Мог ли я вообразить, что женюсь на самой начитанной сводне в Европе? — Кстати, Камиль, — заметил Лакло, — Агнес де Бюффон без ума от вашего последнего памфлета. Это литература. Она считает себя знатоком. Нужно будет вас свести. — А еще с Грейс Эллиот, — сказал де Силлери, и они с Лакло рассмеялись. — Они съедят его живьем, — заметил Лакло. На рассвете Лакло открыл окно и навис над городом изящным торсом, ловя ртом королевский воздух. — Во всем Версале нет таких пьяниц, как мы, — воскликнул он. — Позвольте заявить вам, мои пираты, будет и на нашей улице праздник, Филипп спляшет под нашу дудку, ничего, ничего, август, сентябрь, октябрь. 18 августа 1789 года Амфитеатр Астли у Вестминстерского моста (после выступления канатоходца сеньора Спинакуты), новейшее и потрясающее представление «Французская революция» с воскресенья, 12 июля, — до среды, 15 июля (включительно), именуемое «Восстание в Париже», одно из грандиознейших и удивительнейших зрелищ, основанное на реальных событиях Ложи — 3 шиллинга Партер — 2 шиллинга Балкон — 1 шиллинг Балкон (боковой) — 6 пенсов