— В Сен-Сюльпис, — сказала Аннетта, — исповедуют в три. — Знаю, — ответил Камиль. — Все условлено. Я послал записку отцу Пансемону. Решил, ему следует знать. Я написал, чтобы встречал меня ровно в три, я исповедуюсь не каждый день и не думаю, что меня заставят ждать. Пора? — Прикажите подать карету. У церкви Аннетта обратилась к кучеру: — Мы вернемся… во сколько мы вернемся? У вас заготовлена длинная исповедь? — Я не намерен ни в чем исповедоваться. Так, несколько мелких грешков. Хватит и получаса. Во двор вошел мужчина в черном с папкой под мышкой. Раздался бой часов. Мужчина приблизился к ним: — Уже три, мсье Демулен. Войдем? — Это мой стряпчий, — сказал Камиль. — Кто? — удивилась Аннетта. — Стряпчий, нотариус. Он специализируется в каноническом праве. Его рекомендовал Мирабо. Нотариус выглядел польщенным. Неужели, подумала она, ты до сих пор якшаешься с Мирабо. Однако само намерение Камиля смущало Аннетту. — Камиль, вы берете на исповедь стряпчего? — Это разумная предосторожность. Ни одному закоренелому грешнику не стоит ею пренебрегать. Он протащил ее сквозь храм бодрым, нецерковным шагом. — Я только преклоню колени, — сказала она, нырнув в боковой придел подальше от него. Здесь было тихо: старушки галдели и молились за возвращение минувших дней, сопела, свернувшись калачиком, собачка. Священник и не подумал понизить голос. — Это вы? — спросил он. — Записывайте, — велел Камиль нотариусу. — Не думал, что вы придете. Когда я получил вашу записку, то решил, это шутка. — Это совершенно точно не шутка. Я, подобно прочим, жажду обрести благодать. — Вы католик? Короткая пауза. — Почему вы спрашиваете? — Потому что, если вы не католик, я не могу приобщить вас к таинствам. — Хорошо, я католик. — Разве вы не писали в своей газете, — священник прочистил горло, — что религия Магомета ничем не хуже религии Иисуса Христа? — Вы читаете мою газету? — Камиль выглядел польщенным. Молчание. — Стало быть, вы нас не обвенчаете? — Только после того, как вы публично заявите, что исповедуете католическую веру. — У вас нет права этого требовать. Достаточно моего слова. Мирабо говорит… — С каких пор Мирабо сделался отцом церкви? — Я ему передам, ему понравится. Прошу вас, святой отец, уступите, я влюблен до смерти и не в силах терпеть, как вы терпите, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться. — Раз уж речь зашла об апостоле Павле, — сказал священник, — могу я напомнить вам, что нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены? Посему противящийся власти противится Божиему установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. — Что ж, в этом смысле мне придется рискнуть. Как вам прекрасно известно — смотрите стих четырнадцатый, — неверующий муж освящается женой верующей. Если вы станете чинить мне препятствия, я обращусь в церковный комитет. Вы подаете брату случай к преткновению или соблазну. Вам незачем иметь тяжбы между собою, лучше оставаться обиженными. Смотрите шестую главу. — Там говорится о суде неверующих. Вы же не назовете генерального викария Сансской епархии неверующим. — Вы же знаете, что не правы. Вам известно, где я учился? Думаете, меня можно обвести вокруг пальца подобной нелепицей? Постойте, — обратился он к нотариусу, — этого записывать не надо. Они вышли. — Это вычеркните, — сказал Камиль, — я поторопился. Нотариус глянул испуганно. — Напишите сверху: «Дело о церемонии бракосочетания Л. К. Демулена, адвоката». Так, а теперь подчеркните. — Камиль подал руку Аннетте. — Помолились? — спросил он. — Немедленно подайте в церковный комитет, — бросил он нотариусу через плечо. — Ни церкви, ни священника, — сказала Люсиль. — Превосходно. — Генеральный викарий Сансской епархии утверждает, что благодаря мне годовой доход епархии упал в два раза, — сказал Камиль. — Что из-за меня его дворец сожгли дотла. Адель, хватит хихикать. Они сидели в гостиной Аннетты. — Что ж, Максимилиан, — сказал Камиль, — вы умеете улаживать чужие дела. Попробуйте уладить это. Адель взяла себя в руки: — А у вас нет священника посговорчивее? Какого-нибудь бывшего однокашника? Робеспьер поднял глаза. — Наверняка удастся уговорить отца Берардье. Это последний директор лицея Людовика Великого, — объяснил он, — а теперь он заседает в Национальном собрании. Вспомните, Камиль, он всегда вас любил. — Когда он смотрит на меня сегодня, то улыбается, словно хочет сказать: «Я всегда подозревал, что вы этим кончите». Говорят, он откажется присягнуть конституции. — Какая разница, — сказала Люсиль. — Если есть хоть малейшая надежда… — Условия таковы, — сказал Берардье. — Вы публично, в вашей газете, заявляете об исповедании веры. Больше никаких издевок и насмешек над религией и полный отказ от всякого богохульства. — В таком случае чем я буду зарабатывать на жизнь? — Если вы решили вернуться в лоно церкви, вы должны были это предвидеть. Впрочем, вам несвойственно задумываться о том, что будет через десять минут. — На оговоренных условиях, — сказал отец Пансемон, — я позволю отцу Берардье обвенчать вас в церкви Сен-Сюльпис. Но будь я проклят, если сделаю это сам. Думаю, отец Берардье совершает ошибку. — Камиль действует под влиянием порыва, — сказал отец Берардье. — Когда-нибудь его порывистость выведет его на правильную дорогу. Я прав, Камиль? — Видите ли, до конца года я не собирался выпускать газету. Священники обменялись взглядами. — В таком случае ваше заявление должно быть опубликовано в первом выпуске за новый, девяносто первый год. Камиль кивнул. — Обещаете? — спросил Берардье. — Обещаю. — Вы всегда лгали с редким изяществом. — Он этого не сделает, — сказал отец Пансемон. — Нам следовало сказать, сначала публичное заявление, потом свадьба. Берардье вздохнул: — Какой в этом смысл? Это вопрос его совести. — Депутат Робеспьер тоже ваш ученик? — Он учился у меня совсем недолго.