Люсиль хихикнула. — Люсиль, я тебя отшлепаю, — сказала ее мать. — А значит, — заметил Камиль, — ты получила приданое из денег, которые аббат нажил, спекулируя зерном в голодные годы. — Аббат не спекулировал зерном. — Покрасневший Клод не сводил с Камиля враждебного взгляда. — Я и не говорю, что спекулировал. Я цитирую вашу газету. — Да, да. — Клод с несчастным видом отвел глаза. — Вы когда-нибудь встречались с аббатом? — спросил Камиль тещу. — Один раз, обменялись парой фраз. — А вы знали, — обратился Камиль к Клоду, — что аббат был ценителем женских прелестей? — Это не его вина, — снова вспыхнул Клод. — Он никогда не хотел быть священником. Семья его заставила. — Успокойся, — сказала ему Аннетта. Клод подался вперед, зажав ладони между коленями. — Терре был нашей единственной надеждой. Он трудился, не жалея себя. В нем была внутренняя сила. Люди его боялись. Клод замолчал, кажется осознав, что впервые за долгие годы добавил к своим рассуждениям об аббате что-то новое, своего рода коду. — Вы его боялись? — полюбопытствовал Камиль без всякой задней мысли. Клод задумался: — Возможно. — Я часто боюсь людей, — сказал Камиль. — Ужасное признание, не правда ли? — Каких людей? — спросила Люсиль. — В основном Фабра. Когда я заикаюсь, он встряхивает меня, хватает за волосы и начинает колотить головой об стену. — Аннетта, там были и другие обвинения. В других газетах. — Клод украдкой взглянул на Камиля. — Я постарался выкинуть их из головы. Аннетта промолчала. Камиль отшвырнул «Вестник города и двора». — Я предъявлю им иск. Клод поднял голову: — Что вы сделаете? — Я обвиню их в клевете. Клод встал. — Вы предъявите им иск, — промолвил он. — Вы. Обвините их в клевете. Он вышел из комнаты, и они услышали на лестнице его глухой смех. Февраль. Люсиль обставляла комнаты. Подушки заказали из розового шелка. Камиль гадал, во что они превратятся спустя несколько месяцев, помятые не отличающимися опрятностью кордельерами. Однако он ограничился немым проклятием при виде ее нового цикла гравюр «Жизнь и смерть Марии Стюарт». Камиль терпеть их не мог. Безжалостный, воинственный взгляд Босуэлла напоминал ему взгляд Сен-Жюста. Грузные вассалы в грубых пледах махали палашами, джентльмены в килтах, сверкая пухлыми коленками, помогали несчастной шотландской королеве сесть в лодку. Во время казни нарядная Мария выставляла напоказ свои прелести и выглядела года на двадцать три. — Это невыносимо романтично, — сказала Люсиль, — не правда ли? С тех пор как они переехали, над «Революциями» можно было трудиться из дома. Перепачканные чернилами люди, вспыльчивые и любящие крепкое словцо, сновали по лестнице туда-сюда с вопросами, на которые ждали от нее ответов. Неправленые корректуры валялись под ножками стола. Курьеры с повестками сидели на улице перед входной дверью, иногда перекидываясь в карты или кости, чтобы убить время. Их квартира стала напоминать квартиру Дантонов в том же здании за углом, незнакомцы вламывались к ним в любое время дня и ночи, в столовой строчили статьи, спальню превратили в переполненную гостиную и проходной двор. — Нам следует заказать еще книжные шкафы, — сказала Люсиль. — Ты не можешь складывать все в стопки на полу, я спотыкаюсь о них каждое утро. Тебе действительно необходимы эти старые газеты, Камиль? — Разумеется. Они содержат доказательства непоследовательности моих противников, и мне не составит труда уличить их в том, что они поменяли свои взгляды. Люсиль вытащила газету из стопки. — Эбер, — промолвила она. — Что за унылый хлам. Ныне Рене Эбер проталкивал свои идеи под маской человека из народа, грубоватого печника с трубкой по имени Папаша Дюшен. Газетка была вульгарной во всех смыслах: простодушная проза, пересыпанная непристойностями. — Папаша Дюшен — большой роялист. — Камиль отметил пассаж. — Я могу использовать это против тебя, Эбер. — Он на самом деле похож на Папашу Дюшена? Курит трубку и сквернословит? — Ни в коей мере. Изнеженный маленький человечек. У него странные руки, которые все время мельтешат. Они похожи на существ, которые живут под камнями. Скажи, Лолотта, ты счастлива? — Абсолютно. — Ты уверена? Тебе нравятся эти комнаты? Не хочешь ли их поменять? — Нет, мне здесь нравится. Мне все нравится. И я очень счастлива. — Чувства, готовые перелиться через край, скреблись под нежной кожей, готовясь вылупиться. — Только я боюсь, как бы чего не случилось. — Что может случиться? — Он знал, чего она боится. — Придут австрияки и убьют тебя. Двор подошлет наемных убийц. Тебя похитят, чтобы держать в заточении, и я не буду знать, где ты. Она прикрыла рот ладонью, словно хотела остановить льющийся поток страхов. — Ты преувеличиваешь мою важность, — сказал он. — Им есть чем заняться вместо того, чтобы подсылать ко мне наемных убийц. — Я видела письмо, в котором тебя угрожали убить. — Вот что бывает, когда читаешь чужие письма. Узнаешь то, чего лучше не знать. — Кто заставляет нас так жить? — Она уткнулась ему в плечо, голос звучал приглушенно. — Когда-нибудь мы поселимся в подвале, как Марат. — Вытри слезы, у нас гости. Робеспьер смущенно замер на пороге. — Ваша экономка сказала, что я могу войти, — сказал он. — Входите. — Люсиль обвела рукой комнату. — Не слишком похоже на любовное гнездышко. Садитесь на кровать, чувствуйте себя как дома. С утра, пока я пытаюсь одеться, здесь перебывала половина Парижа. — После переезда я ничего не могу найти, — пожаловался Камиль. — Знали бы вы, сколько времени отнимает брак. Нужно задумываться над такими непостижимыми вещами, как покраска потолка. Я всегда считал, что краска прорастает на нем сама собой, а вы? Робеспьер отказался присесть. — Я ненадолго, зашел узнать, готова ли ваша статья о моем памфлете, посвященном Национальной гвардии. Я надеялся увидеть ее в последнем номере. — Господи, — сказал Камиль, — ваш памфлет. Он может быть где угодно. Вы не захватили с собой копию? Послушайте, почему бы вам не написать самому? Так будет быстрее. — Камиль, мне нравится мысль познакомить ваших читателей с кратким изложением моих идей, но я хочу большего: вы могли бы написать, насколько они обоснованы, насколько логичны и четко изложены. Я же не могу хвалить сам себя. — Не вижу разницы. — Не будьте так легкомысленны. Я не могу тратить на это время. — Простите. — Камиль откинул волосы со лба и улыбнулся. — Но на вас основана наша редакционная политика. Вы наш герой. — Он пересек комнату и кончиком среднего пальца слегка коснулся плеча Робеспьера. — Мы восхищаемся вашими принципами в целом, поддерживаем ваши выступления и статьи в частности и никогда не отказываемся продвигать ваши идеи. — Только не в этот раз. — Робеспьер возмущенно отпрянул. — Вы не должны пускать дело на самотек. Вы так беспечны, так ненадежны. — Простите. Люсиль ощутила укол раздражения: — Макс, он не школьник. — Я сегодня же закончу статью, — сказал Камиль. — А вечером будете на собрании якобинцев. — Разумеется.