— В последнее время люди постоянно мне об этом твердят. Полагаю, они правы. (Постыдная капитуляция. На прошлой неделе Камиль пытался ее вразумить: «Лолотта, от частого повторения слова не становятся правдой». Но как сохранять вежливость под таким давлением?) — Я удивлена, что ваша мать не сочла нужным вас предупредить, — сказала Каро. — Уверена, она знает все, что следует знать о Камиле. Но если бы я набралась смелости — и, поверьте, я жалею, что не осмелилась, — прийти к вам до Рождества и рассказать, к примеру, о мэтре Перрене, что бы вы почувствовали? Люсиль подняла глаза на гостью: — Каро, я бы остолбенела. Это был не тот ответ, которого ожидала гостья. — Вы странная женщина, — промолвила она. На ее лице ясно читалось: странность не окупается. — Вы должны приготовиться к той лжи, что вас ожидает. — Могу себе представить. Люсиль хотелось, чтобы дверь внезапно распахнулась и в комнату влетел кто-нибудь из помощников Камиля и начал сыпать вопросами или рыться в бумагах. Но в кои-то веки дом был пуст и тих; раздавался только хорошо поставленный голос Каро с легким надрывом и намеком на хрипотцу. — С неверностью вам придется смириться, — сказала она. — В тех кругах, где мы вращаемся, к этому относятся с пониманием. — Она развела изящные пальчики, словно отмеряя приемлемость, эстетическую и социальную, маленькой, хорошо просчитанной измены. — Можно найти modus vivendi[18]. Я не боюсь, что вы не сумеете себя развлечь. С другими женщинами можно мириться, при условии, что они не слишком близко к дому… — Постойте, что вы имеете в виду? Глаза Каро слегка округлились. — Камиль — привлекательный мужчина, — сказала она. — Я знаю, о чем говорю. — Не понимаю, — пробормотала Люсиль, — при чем здесь то, что вы с ним спали. Я обошлась бы без этих сведений. — Пожалуйста, считайте меня своим другом, — предложила Каро и прикусила губу. По крайней мере, она выяснила, что Люсиль не беременна. Чем бы ни была вызвана поспешность этой женитьбы, причина в другом. В чем-то еще более занятном, знать бы, в чем именно. Каро поправила локоны и соскользнула с кушетки. — Мне пора. Репетиция. Репетиции тебе ни к чему, пробормотала Люсиль про себя. Ты прекрасно обходишься без них. После ухода Каро Люсиль откинулась на спинку кресла, глубоко вдохнула и постаралась успокоиться. Вошла экономка Жанетта, взглянула на нее и сказала: — Попробуйте омлет. — Оставьте меня, — сказала Люсиль. — С чего вы решили, будто еда помогает от всех бед. — Я могу сбегать за вашей матерью. — Думаю, в моем возрасте я сама могу справиться. Однако она согласилась выпить воды со льдом. От холодной воды ладони стали ледяными, а саму Люсиль словно выморозило изнутри. Камиль вернулся в начале пятого и принялся бегать по комнате в поисках пера и чернил. — Мне нужно на собрание якобинцев, — сказал он. Значит, в шесть вечера. Она стояла над ним, наблюдая, как он марает страницу своим неряшливым почерком. — Нет времени править. — Камиль стремительно покрывал страницу каракулями. — Что-то не так, Лолотта? Она села и слабо рассмеялась: все так. — Ты ужасный лжец. Он вычеркнул фразу. — Я хочу сказать, ты очень плохой человек. — По мнению Каролины Реми. — О. — (На его лице промелькнуло легкое презрение.) — Я хочу задать тебе вопрос. Непростой вопрос. — Попробуй. — Он не поднимал глаз от бумаги. — Ты был ее любовником? Не поднимая глаз от бумаги, он нахмурился. — Нет, так не пойдет. — Вздохнув, он дописал что-то на полях. — Мало ли чьим любовником я был. — Я хочу знать. — Зачем? — Зачем? — Зачем тебе это знать? — Сама не понимаю. Он разорвал листок и немедленно принялся за другой. — Не самый разумный диалог. — Минуту он писал. — Она сказала, что был? — Не так многословно. — Тогда с чего ты решила, что это так? — В поисках синонима Камиль поднял глаза в потолок, тряхнув гривой, и алый зимний свет коснулся его волос. — Она намекнула. — Может быть, ты неправильно ее поняла. — А ты не мог бы просто сказать «нет»? — Весьма вероятно, что когда-то я провел с ней ночь, но успел об этом забыть. — Он нашел нужное слово и потянулся за следующим листком. — Как это? Такое нельзя забыть. — Почему нельзя? Не все, подобно тебе, считают эту сферу жизни венцом человеческой деятельности. — Разве это не проявление высшего пренебрежения. — Согласен. Ты не видела последнюю газету Бриссо? — Она под листком, на котором ты пишешь. — Ах да. — Ты правда ничего не помнишь? — Любой тебе скажет, что я очень рассеян. Это могла быть не целая ночь, а вечер или несколько минут, если такое вообще было. Или было, но не с ней. В тот момент я мог думать о другом. Она рассмеялась. — Думаю, веселиться тут не над чем, — должно быть, ты потрясена? — Она назвала тебя привлекательным мужчиной. — Надо же, какая новость. Я удивился бы, не упомяни она об этом. Страницы, которую я ищу, тут нет. Должно быть, я в ярости швырнул ее в огонь. Мирабо зовет Бриссо «литературным жокеем». Что бы это ни значило, полагаю, он считает это оскорблением. — Она рассказала мне об одном адвокате, которого ты знал. — Каком именно из пяти сотен? Однако Камиль перешел к обороне. Люсиль не ответила. Камиль аккуратно вытер перо и положил на стол. Взглянул на нее искоса, из-под ресниц, слабо улыбнулся. — Не смотри так на меня, — попросила Люсиль. — Можно подумать, ты хочешь сказать, как тебе было хорошо. Люди знают? — Некоторые знают. — А моя мать? Ответа не последовало. — Почему я не знаю? — Понятия не имею. Возможно, потому, что тебе тогда было десять лет. Мы не были знакомы. Откуда мне знать, что говорят люди.