— Она не упомянула, что это было давно. — Она преподнесла все так, как было выгодно ей. Лолотта, это так важно? — Нет. Думаю, он был очень мил. — Да. — О, какое облегчение произнести это вслух. — Он действительно был со мной очень мил. Видишь ли, тогда это не казалось таким важным. Люсиль смотрела на него во все глаза. Он совершенно особенный. — Зато теперь… — внезапно до нее дошло, что ради этого все и затевалось, — теперь ты публичная персона. Теперь это важно. — Теперь я женат на тебе. И никто больше не смеет попрекнуть меня ни в чем, если только в том, что я безмерно обожаю жену и не даю повода для сплетен. — Камиль отодвинул кресло. — Якобинцы подождут. Я сегодня не настроен слушать речи. Лучше напишу театральную рецензию. Люблю наши вылазки в театр. Мне нравится бывать с тобой на публике. Мне завидуют. Знаешь, что мне действительно льстит? Когда люди разглядывают тебя и строят догадки: интересно, она замужем? Увы, да, — их лица мрачнеют, потом они говорят себе: ладно, интересно, за кем? За Фонарным прокурором. А, ясно, и отходят с остекленелым взглядом. Люсиль бросилась переодеваться. Задним числом она невольно восхитилась тем, как ловко он сменил тему. Маленькая женщина — жена Ролана — вышла из Школы верховой езды под руку с Петионом. — С тех пор как я была здесь шесть лет назад, — сказала она, — Париж изменился. Тогда мы каждый вечер ходили в театр. Лучшее время в моей жизни. — Мы постараемся сделать ваше пребывание таким же увлекательным, — учтиво заметил Петион. — Вы ведь парижанка, как поведал мне мой друг Бриссо? Не переигрывай, Жером, подумал его друг Бриссо. — Да, но дела так долго держали мужа вдали от столицы, что я больше не претендую на это звание. Как часто я мечтала вернуться — и вот я здесь благодаря Лионской мэрии. Говорит как по писаному, подумал Бриссо. — Уверен, ваш супруг достойнейшим образом представит Лион, — сказал Петион, — хотя позвольте нам лелеять тайную надежду, что он не скоро покончит с делами службы. Нам не хотелось бы лишиться ваших бесценных советов и вашего вдохновляющего присутствия. Она взглянула на него и улыбнулась. Мадам Ролан принадлежала к тому типу женщин, к которым Петион питал слабость: маленькая, пухленькая, кареглазая, с золотисто-каштановыми кудряшками, обрамлявшими овал лица, — прическа, возможно, не совсем подходящая по возрасту. Интересно, сколько ей — лет тридцать пять? Он размышлял, что не отказался бы приклонить усталую голову на ее пышную грудь — не сейчас, а как представится возможность. — Бриссо часто мне рассказывал, — заметил он, — о его лионской корреспондентке, его «римлянке», — и, разумеется, я прочел все ее статьи и восхитился сочетанием изящества стиля и благородного образа мыслей. Должен признаться, ни разу в жизни мне не доводилось видеть, чтобы ум и красота соединились так полно. Легкая заученность ее улыбки намекала, что Петион немного перегнул. Бриссо закатил глаза. — Итак, мадам, как вам Национальное собрание? — спросил он. — Мне кажется, оно пережило свою полезность — и это еще мягко сказано. А какой гвалт! Сегодняшнее заседание похоже на остальные? — Боюсь, что так. — Они переводят время впустую — бранятся, как школяры. Я надеялась на бо́льшую сдержанность. — Думаю, якобинцы придутся вам по вкусу. Они гораздо спокойнее. — По крайней мере, депутаты озабочены текущим состоянием дел. Среди них, безусловно, есть патриоты, но меня поражает, что взрослых людей так легко обвести вокруг пальца. — Ее глаза потемнели от неприятного открытия. — Боюсь, некоторым из них нравится быть обманутыми. Некоторые продались двору. Иначе мы не топтались бы на месте. Неужели они не понимают, что Европе не обрести свободу, пока мы не покончим с последним из монархов? Навстречу им по делам городского управления спешил Дантон. Он обернулся, поднял бровь, снял шляпу и миновал их, лаконично поприветствовав: — Доброе утро, мадам революционерка, добрый день, господа. — Боже мой, кто это? — Это мэтр Дантон, — мягко ответил Петион. — Одна из столичных диковинок. — И впрямь. — Она нехотя отвела взгляд от удаляющейся спины Дантона. — Откуда у него эти шрамы? — Никто не осмеливается спросить, — ответил Бриссо. — Какой, однако, дикарь! Петион улыбнулся: — Дантон образованный человек, по профессии юрист и стойкий патриот. Один из тех, кто заправляет в мэрии. Его внешность обманчива. — Надеюсь, что так. — Мадам встретила кого-нибудь из якобинцев? — спросил Бриссо. — Кого-нибудь из наших друзей? — Мадам встретила маркиза де Кондорсе — о, прошу прощения, мне не следовало называть его маркизом, — и депутата Бюзо, а еще того коротышку у якобинцев, мадам, которого вы так невзлюбили. Как грубо, подумал Бриссо, я и сам коротышка, но лучше быть коротышкой, чем, как ты, потихоньку раздаваться вширь. — Того самовлюбленного и острого на язык хлыща, который лорнировал публику? — Да. Это Фабр д’Эглантин, большой друг Дантона. — Какая странная парочка. — Она обернулась. — А вот наконец и мой муж. Она представила их. Петион и Бриссо разглядывали мсье Ролана с плохо скрываемым изумлением: его лысину, вытянутое лицо с желтой старческой кожей, костлявую долговязую фигуру. Он годится ей в отцы, подумали оба, переглянувшись. — Что ж, дорогая моя, — сказал Ролан, — надеюсь, ты весело провела время? — Как ты просил, я составила краткие выдержки. Все цифры проверила, сделала несколько набросков для твоего выступления в Национальном собрании. Тему выберешь сам, а я доведу текст до ума. Все как мы наметили. — Мой маленький секретарь. — Он поцеловал запястье жены. — Господа, вы понимаете, как мне повезло? Без нее я как без рук. — Кстати, мадам, — сказал Бриссо, — не хотите ли открыть небольшой салон? Нет, не краснейте, у вас получится! Когда мы беремся обсуждать животрепещущие вопросы современной политики, неплохо, если бы нас направляла мягкая женская рука. — (Что за надутый кретин, подумал Петион.) — А чтобы оживить беседу, пригласите кого-нибудь из артистического мира. — Нет. — (Бриссо удивился твердости ее тона.) — Никаких художников, поэтов, актеров — во всяком случае, ради них самих. Мы должны заявить о серьезности наших намерений. Если среди артистической публики окажутся патриоты — милости просим. — Ваше проникновение в самую суть поистине восхищает, — сказал Петион. (Ты сам не прочь проникнуть в ее суть, подумал Бриссо.) — Пригласите депутата Бюзо, ведь он вам понравился? — Он показался мне молодым человеком редкой прямоты, одним из самых искренних патриотов, носителем истинного морального духа. (А какое красивое печальное лицо, подумал Петион, вот и секрет его привлекательности. Храни Господь бедную простушку мадам Бюзо, если эта решительная штучка захочет запустить коготки в Франсуа-Леонара.) — Могу я пригласить Луве? — Насчет него я не уверена. Разве это не он написал ту непристойную книжку? Петион взглянул на нее с сочувствием. — Можете смеяться над моей провинциальностью, — сказала она, — но у меня есть свои правила. — Разумеется. Однако «Фоблас» — книжка весьма безобидная. — Он непроизвольно улыбнулся, как все, кто пытался представить, как Жан-Батист, с его бледным лицом, сочиняет фривольную историю. Говорили, его роман автобиографичен. — А Робеспьера? — не унимался Бриссо. — Робеспьера приводите. Он меня занимает. Такая сдержанность. Хотелось бы его растормошить. Кто знает, подумал Петион, возможно, вы именно та женщина, которой это удастся? — Робеспьер вечно занят. У него нет времени на светскую жизнь. — Мой салон не светский раут, — мягко поправила она. — Он станет местом дискуссий о том, что волнует патриотов и республиканцев. Чем меньше вы говорите о республике, подумал Бриссо, тем лучше. К этому вопросу нужно подходить с осторожностью. Следует преподать ей урок, решил он. — Если хотите республиканцев, я приведу к вам Камиля. — Кто это? — Камиль Демулен. Разве никто из якобинцев вам его не показывал? — Смуглый хмурый молодой человек с длинными волосами, — пояснил Петион. — Заикается; впрочем, он, кажется, не выступал. — Он взглянул на Бриссо. — Сидел и шептался о чем-то с Фабром. — Друзья не разлей вода, — сказал Бриссо. — Он видный патриот, однако его не назовешь образцом праведной жизни. Камиль женат всего неделю, а уже… — Господа, — перебил их Ролан, — полагаю, эти подробности не для ушей моей жены. Они успели забыть о его присутствии, насколько он терялся на фоне своей решительной и жизнерадостной супруги. Ролан обернулся к ней: — Мсье Демулен, моя дорогая, это тот талантливый и скандальный молодой журналист, которого называют Фонарным прокурором.