Вот как зовут вторую горничную – Элиза. К глазам Уинифред подступили слезы. Она перешагнула через черную груду осколков и, приблизившись к Дарлингу, крепко обняла его. От его одежды, даже несмотря на тошнотворный запах гари, все еще пахло цветами. Оторвавшись от косяка, он обнял ее в ответ. Его руки подрагивали от напряжения. Он тяжело переживал утрату рояля, кажется, даже выбитое окно и выгоревшая до штукатурки стена не могли расстроить его сильнее. Обернувшись, Уинифред с вызовом поглядела на Келлингтона, ожидая увидеть на его лице насмешку или раздражение, но он сделался даже невозмутимее обычного. – Похоже, мне и впрямь придется принять у себя шестерых гостей, – задумчиво заключил он, уделяя куда больше внимания собственным грязным пальцам, нежели Уинифред и Дарлингу в объятиях друг друга. – Неужели ты не привык к гостям? – изумился Теодор. Келлингтон лизнул платок и принялся оттирать сажу с ногтей, придирчиво разглядывая каждый из них. – Никогда не принимал больше одного зараз, – совершенно серьезно сказал он. Кто бы ни разбил окно гостиной, бросив в него заткнутый горящим платком пузырек со спиртом, он давно скрылся. Томас трижды обошел дом, а Уинифред изучила отпечатки в земле у окна. Следы оставил человек с ногой среднего размера, но ничего больше ей узнать не удалось. Зачинщик пожара не обронил ни кольца, ни шляпы, ни платка с монограммой. – Это предупреждение, – сообщила она Дарлингу и Келлингтону, ожидавшим ее на пороге дома. – Почему это? – удивился Теодор. – У меня сложилось впечатление, что пожар устроили, чтобы… ну, понимаешь, убить нас. – Не спустись Джон на п-первый этаж, сгорел бы весь д-дом! – поддержала его Эвелин. Весть о пожаре она восприняла на удивление хладнокровно, но, узнав о том, что виновник его – это кто-то извне, быстро отказалась от своего решения съехать в гостиницу. – В таком случае поджигатель мог швырнуть не маленький пузырек спирта, а что-нибудь побольше, – возразила Уинифред. – Нас хотели либо припугнуть, либо заставить бежать. – Но ведь мы и так собирались переехать, – подал голос Келлингтон. – Что, если за нами проследят? Он был прав. Чтобы избежать слежки, им пришлось разделиться. Миллард и Габи отказались от отпуска, взяв на себя заботы по замене стекла в гостиной и уборку, а Элизу отправили домой. Собрав все самое необходимое, Уинифред вместе с полубессознательным Стелланом, Малин, Эвелин и Лаурой исколесили весь Мейфэр вдоль и поперек. Уинифред примечала каждый экипаж на дороге, лицо каждого возницы и морду каждой лошади. Убедившись, что их не преследуют, она велела Томасу повернуть на Гровенор-стрит. Келлингтон предупредил свою горничную только о трех гостях. Уинифред с нескрываемым удовольствием сообщила ей, что гостей ожидается шестеро, и двое из них больны. Миссис Хаксли едва не подавилась ядом, увидев, как в дом ее хозяина под руки вводят Стеллана, напоминавшего пьяного бродягу. Тем же маневром Уинифред перевезла Теодора и Келлингтона. Вернувшись за ними, она обнаружила, что они преспокойно играют в карты, усевшись на полу в холле, словно фабричные рабочие после смены. Когда все разместились (в особняке Келлингтона было по меньшей мере два десятка гостевых спален), Уинифред спустилась в гостиную. Она переоделась в домашнее чайное платье и поэтому ничуть не удивилась, увидев, что Келлингтон тоже снял сюртук. Он полулежал в большом кресле, положив голову на руку. Уинифред подумала было, что юноша спит, но, обогнув диван, увидела, что в вытянутой перебинтованной руке он держит книгу. – Опять читаешь какую-нибудь чушь? Келлингтон вскинул глаза, сверкнувшие под стеклами очков. – «Элементы геометрии, геометрический анализ и плоскостная тригонометрия». – Тебе не нужно выдумывать слова, чтобы я поверила в то, что ты умен, Келлингтон. Когда она присела на диван, он позвонил прислуге и попросил принести чай. Уинифред взглянула на часы: пробило одиннадцать. Теодор наверняка уже видит седьмой сон. – Почему ты не спишь? – поинтересовалась она. Келлингтон принял из рук хмурой незнакомой горничной серебряный поднос и, пожелав ей доброй ночи, закрыл дверь. – Не хочется, – коротко ответил он и опустил поднос на столик. – А вы, мисс Бейл? – Зови меня Уинифред, – попросила она, обняв себя руками. В гостиной было холодно – топить еще не начали, а дом успел остыть. В комнате горели свечи на двух-трех подсвечниках. Света было так мало, что можно было различить блестящие полоски дождевых капель на окне. – Я пришла послушать сказку на ночь. – Удивительно, но условия нашей сделки ты не нарушила, – подметил Келлингтон. Он принялся разливать чай по двум чашкам в форме цветочных бутонов со скругленными лепестками, и Уинифред, не утерпев, спросила: – Почему ты вообще влюбился в Эвелин? – «Почему»? Кто сумел бы ответить на вопрос, почему он любит? Думаю, здесь куда важнее вопрос «когда». – И когда же? – Не знаю. Уинифред фыркнула, и он протянул ей одну из чашек. – Кажется, будто я всегда ее любил. Просто осознал это не сразу. Наверное, примерно в то время, когда отец хотел женить меня на саксонской принцессе. – На принцессе? Келлингтон пожал плечами. – Я богат. Даже по меркам пэрства. – Что ж, у всех есть недостатки. – Уинифред помолчала и недоверчиво переспросила: – Погоди-ка. Выбор был между Эвелин и саксонской принцессой? И ты выбрал Эвелин? – Я богат, но не глуп. Конечно же, я выбрал Эвелин. – И все равно… не понимаю. Она ведь производит странное впечатление. Как бабочка, которая пытается выбраться из собственного кокона, но, даже расправив крылья, продолжает изо всех сил за него цепляться. – Она отхлебнула чай и с приятным удивлением уставилась в чашку. – «Конгоу»? Слава богу. Мне до ужаса надоело пить ту дешевую дрянь, которую лондонские торговцы пытаются выдать за чай. – Вот уж не думал, что ты ценительница чая. – Нет, терпеть его не могу. Но с Дарлингами и не о таком узнаешь, – возразила Уинифред, поставив чашку на деревянную спинку дивана. Келлингтон слегка улыбнулся. – Она всегда была такой бабочкой. Уинифред почувствовала облегчение – он не стал увиливать от неприятной темы, хоть она и дала ему на это возможность. – Но даже если когда-то меня это отталкивало, сейчас я люблю ее за это. За то, что у нее никогда не получается идти против себя и других, но она все равно пытается. Эвелин выбрала для себя путь, на котором ее никто не поддерживает. И, несмотря на это, она никогда не поворачивает назад, пускай и стоит на месте. Он впервые назвал Эвелин по имени в разговоре. В лицо Уинифред бросилась краска – она никогда не смотрела на подругу с такой стороны. Всегда было легче осуждать ее за слабость, чем отыскивать ее источник. Правда ли, что Эвелин одинока на своем пути? – Любовь приходит без причины, – добавил Келлингтон, наблюдая за Уинифред. – Просто иногда ей требуется немного времени. Ты ведь тоже не сразу влюбилась в Дарлинга. Уинифред скрестила руки и откинулась на подушки, чувствуя затылком теплый бархат. Келлингтон впервые открыто говорил о своих чувствах – пожалуй, будет справедливо ответить ему тем же. – Не сразу, – подтвердила она. – Сначала я подумала, что он круглый дурак. Я даже не пыталась задумываться над его мотивами. Ну какие у него могут быть мотивы? Но я очень быстро поняла, что ошиблась. – Неужели оказалось трудно сопротивляться такому искреннему обожанию? – Даже не в этом дело. Он просто такой, что его нельзя не полюбить. Келлингтон задумчиво поджал губы. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Признаться, поначалу меня даже раздражало то, как все им очарованы – и ты, и Эвелин. Даже Акли, который в жизни никого не любил, кроме себя самого. Но чем пристальнее я изучаю Дарлинга на предмет изъянов, тем меньше их нахожу. Чем не шутка? – Мне казалось, ты и сейчас его недолюбливаешь. – О нет. Все гораздо ужаснее – он мне по-настоящему нравится. Келлингтон улыбнулся, и глаза его потеплели. – Я не раз ловил себя на мысли, что завидую тебе. Любовь такого человека, как Дарлинг… Просто убедись, что не принимаешь ее как должное. Улыбка сползла с его лица, и он долго, напряженно глядел, как по стеклу расплываются дождевые капли. На цветном ковре ночь вырисовала голубой квадрат света, дрожащего от воды на стекле. – Почему так? – со всей серьезностью спросил он. – Почему нам необходим определенный человек и никто иной? Почему нам недостаточно любви, которую мы не выбираем? Уинифред по-настоящему растерялась, она не знала, какого ответа Келлингтон ожидает от нее. Разговор о прошлом Эвелин принял неожиданный оборот. – Не знаю, – призналась она. – Наверное, мы потому и ценим любовь, что не способны ее выбирать. – Пожалуй, так. Что мне спрашивать тебя! – с горечью заметил он и отвернулся, опустив голову. – Ты ведь и понятия не имеешь, что такое безответная любовь и каково понимать, что твоя любовь – тяжкий груз для того, кого ты любишь. – Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Ей хотелось резко осадить Келлингтона за нечуткость, но в голосе сама собой возникла мягкость.