– Зато знаю, что ничем не могу помочь. – Ты можешь дать мне совет. – Ты сам только что сказал, что не могу. Уинифред встала, чтобы уйти, но Келлингтон вдруг сказал: – Я отступил, потому что знал, что Эвелин никто не нужен. И я ей не нужен и никогда не понадоблюсь. Почему этого мало, чтобы двигаться дальше? Уинифред застыла, схватившись за дверную ручку. Спина Келлингтона тяжело и быстро вздымалась. Он встретился взглядом с Уинифред, и она поразилась боли, затаившейся в глубине его мутных зрачков. – Я не знаю, – еле слышно повторила она. – Как ты не способен разлюбить ее, так и она не в состоянии полюбить тебя – помни это и живи дальше. Люби ее всю жизнь, если не можешь иначе. – Это мучительно, – прошептал Келлингтон и прислонился лбом к окну. От его дыхания на стекле расплылась серая клякса. – Мучительно видеть ее и мучительно – не видеть. Но раз я счастлив быть не могу, пускай счастлива будет она. Это все, на что я способен. – Возможно, ты еще будешь счастлив. Ты молод. Встретишь кого-то, кто будет нуждаться в тебе так же сильно, как ты в ней. Она сама не понимала, зачем говорит это. Зачем ей утешать Келлингтона? С каких пор ей есть дело до юношей с разбитыми сердцами? Келлингтон поднял на нее тяжелый взгляд. – Не говори то, чего не держишь в мыслях. Сомневаюсь, что ты полюбила бы кого-то еще, потеряй ты Дарлинга. – Не сравнивай нас, – с раздражением отрезала она. – И не смей вплетать меня в свои глупые аналогии. – Разве мы такие уж разные? Ты такая же, как я – отдаешь сердце раз и навсегда. Оно слишком мало, чтобы отщипывать от него кусочки и раздавать их налево и направо. Такое сердце, как наше с тобой, всегда умещается в ладони одного-единственного человека. – Я предупредила, Келлингтон, – прорычала Уинифред и нажала на дверную ручку. – Прекрати! – Поэтому я и завидую тебе. Ты нашла того, кому твое сердце оказалось нужно. Она от неожиданности выпустила ручку. – Завидуй сколько угодно, только не смей надоедать Эвелин своими разговорами. – Ты пропустила все мои слова мимо ушей. Я же сказал, мне нечем ее попрекать. Я знаю, что ей невыносима моя любовь. Уинифред на мгновение снова почувствовала к нему жалость и зажмурилась. Плохо дело. Глядишь, он заговорит ей зубы, и она встанет на его сторону. – Послушай, Келлингтон, почему бы тебе не пойти к Теодору со своими вопросами? Я более чем уверена, что он не только с удовольствием тебя выслушает, но и даст дельный совет. Келлингтон покачал головой. – С любым вопросом, кроме этого. Может, меня он и поймет, но Эвелин – никогда. Он просто не в состоянии ее понять. – Пожалуй, – неохотно согласилась Уинифред. – И все же я худший кандидат на роль слушателя. – Ошибаешься, – спокойно возразил он. – Тебе легко поставить себя и на мое место, и на место Эвелин. Тебе не нужна ничья любовь, кроме Дарлинга. Если бы он вдруг исчез, никто другой его бы не заменил. Да и тебе было бы лучше совсем одной, чем с ненужной любовью. С чужой. – Да. Ты прав. Мне жаль тебя, Келлингтон. Он долго смотрел ей в глаза и наконец печально улыбнулся. – Мне тоже. Кашлянув, он отвернулся, и, чтобы сгладить неловкость, Уинифред вернулась к дивану и уселась на спинке. – Ты задолжал мне сказку. Он помрачнел, но не стал упираться. – Это глупая история. И совсем не такая увлекательная, как ты думаешь. Наша семья и семья Акли как-то гостили у Саттонов в Бизгейт-холле, их поместье в Гэмпшире. Нас, детей, оставили одних, и мы не придумали ничего лучше, кроме как поиграть на подмостках пристройки. Эвелин рухнула с них – к счастью, в пруд – и начала тонуть. – Он снял очки, прикрыл глаза и сжал пальцами покрасневшую переносицу. – Еще бы. До сих пор помню, какое у нее тогда было платье – пышное, розовое, с тысячей нижних юбок. Стоило им намокнуть, и Эвелин камнем пошла на дно. Уинифред невольно вздрогнула – в таких красках сдержанный Келлингтон описывал произошедшее. – И что было потом? – жадно потребовала она продолжения, хотя уже знала от Малин, что произошло дальше. – Мы с Акли застыли. Я не мог пошевелиться – в такой пришел ужас. Быстрым нервным движением Келлингтон сдернул с шеи воротник, и пуговки повисли на выдернутых нитках. Он сглотнул. – Я так и остался стоять, а Акли… сбросил обувь и прыгнул следом за ней. – В пруд? – поразилась Уинифред. – Он ведь мелкий. Как Стеллан не разбился? Келлингтон пожал плечами. – Храбрецам везет. Потом Саттоны осушили пруд, он оказался с десять футов глубиной. Вполне достаточно, чтобы утонуть ребенку. – И Стеллан вытащил ее? – Да, причем едва не утонул сам. Стояла ранняя весна, вода была ледяной, и у него свело ногу. По крайней мере, так он потом рассказывал. – Келлингтон присел у дубового буфета и вытащил из нижнего ящика круглую бутылочку бренди. – Не возражаешь? – Нисколько. Он откупорил бутылку и плеснул бренди в чашку. – Он выволок ее на траву и потерял сознание. Воды они тогда оба наглотались. – Келлингтон глотнул бренди, затем, не поморщившись, полностью осушил чашку, но больше наливать не стал. – Сбежалась прислуга. Потом на шум прибежали родители Эвелин и мои родители. Все принялись успокаивать рыдавшую Эвелин и приводить в чувство Акли, а я продолжал стоять на подмостках. Просто остолбенел, даже взгляд не мог отвести. – С невеселой усмешкой он заткнул пробкой бутылку и вернул ее на место. – Это в какой-то мере забавно, потому что в тот же день я поверил в Бога. Пока я глядел сверху вниз на картину, разворачивавшуюся передо мной, я думал: неужели Бог чувствует то же самое? Неужели он следит за нами, за собственными созданиями, с тем же оцепенением, не в силах пошевелить и пальцем? Неужели он следит за войнами, которые ведет человечество, и из-за собственного бессилия чувствует бесконечную вину? Смутившись, он умолк. Уинифред пришло в голову, что Келлингтон уже в детстве был довольно странным, ведь в десять лет он сумел пережить ужасное потрясение благодаря мысли о том, что он подобен Создателю. – Что ж, чего-то подобного я и ожидала, – солгала она. – Хорошо, допустим, Стеллан спас Эвелин. Неужели это настолько важно для нее, что она помнит об этом по сей день? – Думаю, тут большую роль сыграли ее родители. Им и раньше нравился Акли, а после того случая они и вовсе принялись уверять Эвелин, что она обязана ему собственной жизнью. Сила слов чудовищна, ты и сама знаешь. Полагаю, стараниями родителей она почти привыкла к мысли, что рано или поздно ей придется отплатить рукой и сердцем за свое спасение. Мистер Саттон пришел в ужас, когда Эвелин отказала Акли в тот раз, когда он впервые сделал ей предложение. Почему-то он полагал, что его дочь со странными идеями никому, кроме Акли, не нужна. – Но ведь в этот раз она вышла за него не поэтому, – заметила Уинифред. – Ей пришлось. В противном случае Стеллан угрожал убить Дарлинга. Келлингтон поморщился. – Думаешь, он действительно был способен на это? Помедлив, она покачала головой. – Теперь – нет, не думаю. Мне кажется, умей Стеллан любить, он любил бы одного Теодора. Но три месяца назад нам оставалось только гадать, что у него в мыслях. Я не знала, что он способен нас предать, но, как оказалось, способен. – Знакомство с ним – проклятие для нас всех, – мрачно бросил Келлингтон. – Но даже если она вышла за него не поэтому, думаю, сегодня она воспользовалась возможностью и вернула ему долг. – Жизнь за жизнь? – Да, именно так. И теперь их ничто не связывает. – Кроме брачных уз, – насмешливо напомнила Уинифред. К ее удивлению, Келлингтон тоже улыбнулся. – Как я мог забыть, – с иронией произнес он. – Теперь он может тянуть из нее деньги, не опасаясь прослыть вором. – Как грубо, Келлингтон. – У некоторых есть право называть вещи своими именами. – Неужели у безответно влюбленных? – поддразнила она. – И у них в том числе. Но вообще-то я имел в виду то, что Акли теперь у нас в долгу. Промолчав, Уинифред пошевелила озябшими пальцами и невольно взглянула на украшенный изразцовой плиткой камин. Конец сентября выдался холодным – частые затяжные ливни выгнали из Лондона то, что оставалось от лета. Она схватила с дивана чашку с остатками остывшего чая. – Мне любопытно, что стало с той принцессой? – С Маргаритой? Кажется, у нее все отлично. Прошлым летом она вышла замуж за своего кузена. – Словно дождавшись, когда Уинифред поднесет чашку ко рту, он добавил: – Теперь она австрийская эрцгерцогиня. Она поперхнулась, и чай пошел у нее носом. Келлингтон с самым равнодушным выражением лица протянул ей платок, но усталые глаза его смеялись.