Глава 14 Исповеди и невесты Отжав тряпку, Малин толкнула таз ногой. Стеллан жаловался, что солнце режет ему глаза – пришлось задернуть шторы и зажечь свечи. В их свете его кожа казалась мертвенно-желтой. Его постель была закрыта от присутствующих деревянной четырехстворчатой ширмой, расписанной цветами, но Малин для удобства чуть сдвинула ее в сторону. Уинифред видела голову Стеллана, его шею и обнаженную грудь с выступающими ребрами. – Ты пришла помочь? – поинтересовалась Малин, шлепнув холодную тряпку на грудь брата. Стеллан взвыл, ощерив зубы. Отворачиваясь, Уинифред сложила руки на груди. Краем глаза она заметила, как Малин принялась обтирать Стеллана. – Нет. Я пришла сказать, что мы с Теодором уходим. – Сядь, – велела Малин брату, и тот неохотно повиновался. – Зачем ты мне это говоришь? – бросила она Уинифред. – Мне плевать. – Если ты не заметила, это я помогала тебе весь день, – подчеркнула Уинифред, наблюдая, как Стеллан на дрожащих руках приподнимается, садясь в постели. Его бил крупный озноб. Когда Малин прикоснулась мокрой тряпкой к его спине, он тихо застонал и опустил голову. На лопатках и пояснице у него краснели пятна, похожие на вишневые потеки. – Если тебе что-нибудь понадобится, зови Келлингтона или его горничную. – Господи, не дрожи ты так! – прикрикнула Малин, а затем бережно, почти ласково сдвинула в сторону волосы Стеллана, чтобы смочить ему затылок и шею. – Уходи, – сказала она Уинифред. – Мы справляемся. Пожав плечами, Уинифред развернулась, но у самой двери голос Малин остановил ее: – Нет, погоди-ка! – Не принимай мою помощь за мягкотелость, – огрызнулась Уинифред. – Я тебе не собака, чтобы подзывать меня всякий раз, когда тебе вздумается! – Извини, – ничуть не смутившись, ответила Малин. Она приподняла руку Стеллана, чтобы обтереть его бок. Та тряслась, словно у немощного старика. – Подай мне мазь, пожалуйста. Она стоит на комоде. Надо же, Малин сказала «пожалуйста» – должно быть, так благоприятно действуют на нее лондонские туманы. Уинифред обогнула раздвинутую ширму и кучу грязных вещей в изножье кровати – завернутые в кусок мешковины ботинки Стеллана, его брюки и пожелтевшая сорочка. Оказавшись по другую сторону кровати, она схватила с комода плоскую стеклянную баночку с аптечной этикеткой, повернулась и обнаружила, что Стеллан смотрит на нее. Встретив взгляд Уинифред, он чуть прищурился. Небритый, нестриженый, худой, с крепко сжатыми дрожащими челюстями – он выглядел так, словно балансировал на краю могилы, хотя доктор с явным неодобрением заключил, что его здоровью ничто не угрожает. Уинифред настораживало другое – странный мертвенный блеск в глазах Стеллана, будто он и сам не прочь отправиться на тот свет. – Что? – вдруг сказал он. – Жалеешь меня? Неужто хочешь приласкать? – Невозможно помочь человеку, который жаждет помощи и сам же ее отвергает, – холодно возразила она. Малин, яростно обтиравшая спину брата мокрой тряпкой, прикусила нижнюю губу. Уинифред подумала, что она вот-вот заплачет. Это она-то, прямая и резкая, словно лезвие. В усмешке Стеллана мелькнули длинные клыки. Он крепче стиснул пальцами простыню. – Мне не нужна ничья помощь, – выплюнул он, клацая зубами. Взгляд у него был вызывающий, дикий. – Мне никто не нужен. Пошли вы все к черту. Малин замерла. Не разжимая губ, она швырнула тряпку обратно в таз и выбежала из комнаты. Глаза Стеллана засеребрились от злого удовольствия, когда он услышал, как хлопнула дверь. – Это просто замечательно, – тихо заметила Уинифред, наклоняясь над постелью. – Потому что ты даром никому не нужен. Явно не ожидав услышать подобное, Стеллан моргнул и снова оскалился. Его веки мелко дрожали. – Разве? Вы притащили меня к Милорду, подрядили сестру мне в сиделки, даже сумели… – Надо же, какие мы заботливые, – равнодушно протянула Уинифред. Она подбросила в руке склянку и поставила ее обратно на комод. Ошеломленный Стеллан наблюдал за каждым ее движением. – Думаешь, все так просто? У всех есть долги, и все мы их платим. Ты – наша разменная монета. Он замолчал, вцепившись в постель так, будто она в любой момент может взбрыкнуть и сбросить его, как норовистый скакун. Подсыхающие струйки воды блестели на его плечах. – В мире нашлось бы с полдюжины человек, которым ты был небезразличен, – безжалостно продолжала Уинифред. – Малин, твоя мать, Эвелин, Теодор. Думаю, ты отлично понимаешь, что сам отбил у них всякую охоту с тобой связываться. Кому ты продолжаешь доказывать, что ты полное ничтожество – им или себе? – Да мне плевать на них, – хрипло рассмеялся он, содрогаясь, но взгляд его стал растерянным. Уинифред в очередной раз поразилась, до чего они с Малин похожи, начиная хищными манерами и заканчивая вечно кипящей яростью. – Тебе ведь нравится навлекать на себя гнев? Нравится, когда тебя презирают? – Довольно, – выдавил Стеллан. – Так ведь легче, правда? Кажется, будто другие ненавидят тебя сильнее, чем ты сам. – Хватит. – Открою тебе секрет: никто тебя не ненавидит, Акли. Всем на тебя плевать. – Хватит! – взревел он. – Перестань. Прошу, перестань. Уинифред выпрямилась. На простыню снова закапала вода, но на этот раз с его лица. Стеллан скорчился на кровати, негромко всхлипывая и дрожа от озноба. На горящей от жара спине вода давно высохла, и красные пятна пролежней еще отчетливее выступили на коже. Стеллан что-то бормотал, но она не могла разобрать ни слова. Наконец он приподнял голову. Серые глаза, ничуть не менее безжалостные, чем в их первую встречу, сверкали от слез. Теперь Уинифред лучше изучила его и знала, что врагов у Стеллана не так уж и много – всего лишь один. – Ты права, – выдавил он сквозь стиснутые зубы. – Всем плевать на меня. Малин… даже не заметила моего исчезновения. – Его губы мучительно искривились. – Я не человек, а недоразумение, пустое место – иначе они хотя бы ненавидели бы меня. Но вместо этого они пришли мне на помощь. Черт, лучше бы они меня ненавидели. – Они любили тебя, Акли, – напомнила ему Уинифред. – Как и ненависть, безразличие не рождается из ниоткуда. Стеллан опустил голову. – Как они могли любить меня, если я сам себя так ненавижу? – еле слышно произнес он. Уинифред не смогла оценить, насколько тяжело ему далось это признание. Она ничего не ответила – любая фраза прозвучала бы как издевательство. Меньше всего она хотела, чтобы Стеллан забыл, для чего наконец сделал признание самому себе. Он протянул Уинифред руку ладонью вверх, и она вложила в нее банку с лекарством. – Только не смей просить у нас прощения, – тихо сказала она. Не ответив, Стеллан уставился на склянку, которую стиснул в руке. Прикрыв дверь, Уинифред оперлась на нее спиной и закрыла глаза. Чтобы обличить Стеллана, ей пришлось вытащить из себя все гадкое, что она прятала в душе. Келлингтон говорил, что они с ней похожи, но на самом деле Уинифред ощущала в себе куда больше общего со Стелланом, и это ей не нравилось. Планировка особняка Келлингтона отличалась от всех, которые Уинифред видела прежде. Вместо узких коридоров с комнатами, расположенными по обе стороны, здесь были просторные галереи, одну из стен которых занимали огромные окна в полтора-два человеческих роста. Комната, в которой поселили Стеллана, была обособлена, к ней подводила маленькая, отгороженная балюстрадой площадка на половину пролета выше второго этажа. Из-за такой особенности планировки в комнате всегда было тихо, но она же делала дорогу сюда чудовищно долгой. – Ну же, х-хватит, – донесся до Уинифред нежный голос Эвелин. Он прозвенел совсем рядом. Уинифред раскрыла глаза и уставилась перед собой, но с площадки никого не было видно. – Это же Стеллан, милая. – Вот именно, – сдавленно отозвалась Малин, негромко высморкавшись в платок. – Это же Стеллан. Он всегда был таким. Какое мне дело, забочу я его или нет? Я-то его ненавижу. Уинифред подкралась к краю площадки и перегнулась через балюстраду. На пролет ниже, у самой лестницы, сидела Малин. Подогнув колени, она прятала лицо в платке. Рядом на ступеньку присела Эвелин. – Это не т-так, – мягко возразила она. – Если бы ненавидела, разве п-приехала бы сюда? Малин, хлюпнув носом, подняла глаза. С площадки Уинифред разглядела, что на ее щеках блестят дорожки слез. – Я приехала, потому что ты попросила, – заупрямилась Малин, но сердитые слезы утирать перестала. У нее порозовели губы. Будь ее кожа хоть немного светлее, Уинифред увидела бы румянец. – Мне не доставляет радости возиться со старшим братом, словно с малым ребенком. – Ты не стала бы делать т-того, чего не желаешь, д-даже по моей просьбе, – со смехом отозвалась Эвелин. – Несмотря ни на что, т-ты любишь его, вот и все. Она поднялась, но Малин вдруг схватила ее за обе руки. – Почему же ты ему помогла? – требовательно спросила она. – Я знаю, ты его не любишь. Ведь так?