– Он так ее любит, – заметил он, растирая свои окоченевшие плечи. – Мне кажется, это честно, что даже плохие люди умеют любить. Уинифред поглядела на него с удивлением. Ей показалось, что Даск отнесся с Розамунде довольно холодно, но, когда дело доходило до человеческих чувств, Теодору следовало довериться. – Почему? Он ведь оставил ее одну. – Непохоже, что он хочет ею воспользоваться… Тебе так не показалось? Если бы у меня была любовница… Я имею в виду, разумеется, у меня никогда не было бы любовницы… – Тедди! – Я хочу сказать, что любой другой наверняка принял бы ее приглашение, – пояснил Дарлинг, ужасно краснея. – Но они будто… вернулись с прогулки, правда? Мистер Даск даже подарил ей билет в оперу. Он внимателен к ней. – Ты прав, – согласилась Уинифред. Она невольно оглянулась на дом Розамунды. Свет на нижнем этаже погас, только еще слабо горел в комнате на втором. – Она была хорошо одета, и ясно, что день они провели вместе. Может, он действительно ее любит? – Должно быть, поэтому он и не женится на ней, – подхватил Теодор. – Он боится навлечь на нее опасность! Мисс Кин ведь совсем ничего не знает о его работе. – Насчет этого-то я и сомневаюсь, – пробормотала она. Странное письмо не давало ей покоя, и оправдать его косноязычием Розамунды не позволяла простая осторожность. – Мы должны пойти в оперу в тот же день, что и она. – В субботу? Но что же делать до тех пор? Уинифред глубоко вздохнула. Она оттягивала неизбежное, сама не понимая почему. – Я встречусь с Парсоном. Теодор снова вынул из нагрудного кармана часы. – Еще не слишком поздно. Ты не возражаешь, если я покажу тебе одно красивое место? – Ты ведь продрог, – возразила Уинифред. – Нельзя допустить, чтобы ты принес в дом болезнь. – Я не заболею, – заверил он и в качестве подтверждения продемонстрировал застегнутый на все пуговицы сюртук. – В прошлый раз, когда ты захотел показать «красивое место», ты сделал мне предложение. Я ожидаю чего-то не менее грандиозного. Но вопреки ожиданиям Уинифред Дарлинг привел ее к церкви. Светлый, чистый, выполненный в классическом стиле фасад был плохо различим в темноте. Теодор ступил на дорожку, ведущую к дверям, и Уинифред потянула его назад. – Что ты делаешь? – прошипела она. – Она наверняка уже закрыта. – Двери церкви открыты для любого вне зависимости от времени суток. – Что ж, это ты и сообщишь ночному сторожу, – сердито заметила Уинифред. Теодор хитро поглядел на нее, обернувшись через плечо. – Неужели ты просто боишься идти? – поддразнил он. – А ведь бабуля Мисси говорит, что в тебе сидит дьявол. – Если в ком и сидит дьявол, то точно в твоей бабке, – буркнула она, но поддалась, когда Теодор снова увлек ее к церкви. Дверь действительно оказалась не заперта, но внутри было пусто и темно. На алтаре плясало пламя нескольких тонких восковых свечей. Слабый уличный свет лился из вытянутых полуовальных окон, но высокий арочный свод осветить ему было не под силу. Теодор прошел мимо длинных рядов скамей из красного дерева и присел во втором ряду, не отрывая завороженного взгляда от догорающих свечей. Уинифред тихо опустилась рядом. – Такая маленькая церковь, – прошептал он. Она неловко поерзала на скамье. Неудобная, жесткая, скользкая, со странно выгнутой спинкой – она словно призвана причинять прихожанам как можно больше страданий при жизни. Уинифред бросила взгляд на Теодора, чтобы убедиться, что он тоже не может как следует устроиться, но тот застыл. В его черных глазах прыгали язычки пламени. – Знаешь, почему матушка рассказала мне о мистере Уоррене? – спросил он. Уинифред сдавило горло. Входя в церковь, она подумала, что Теодор прав, и в ее душе кроется дьявол. Но вовсе не поэтому ей так неуютно было внутри. В воздухе висели запахи ладана и тлеющего воска, и именно они были ненавистны ей настолько, что она чувствовала тошноту и боль в груди. Она боялась обернуться, вдруг за ее спиной сидит призрак? – Почему? – еле шевеля пересохшими губами, спросила Уинифред. Дарлинг откинулся на спинку скамьи и уставился в темный потолок. Его длинные ноги коленями упирались в скамью первого ряда. – Мне очень хотелось стать священником, – признался он. – Я думал, что мое решение осчастливит маму, но она только расплакалась. Оказывается, рожденные вне брака не могут принять сан. Ты знала? – Теодор повернул голову к Уинифред, без улыбки рассматривая ее лицо. – А убийцы – тем более. Она вздрогнула и с усилием моргнула, чтобы не заплакать. Ей вспомнился разговор с Кэтрин, в котором та рассказала, почему дала Теодору его имя – «подаренный Богом». Должно быть, для них обоих это было тяжелым ударом. – Ты не убийца. – Но ведь нельзя этого отрицать, Винни. – Помедлив, он коснулся ее щеки все еще холодными пальцами. – Я убил своего отца. Его голос разнесся по пустой церкви. Одна из свечей погасла, ее пламя утонуло в песке. – Мне жаль, – произнесла Уинифред. Она поразилась своему голосу – он был хриплым, неловким, но очень искренним. Ей словно удалось взять недосягаемую прежде ноту. – Не стоит об этом жалеть. – Теодор улыбнулся и, не глядя, нашел ее застывшую руку. – Я нашел новую мечту. Он уставился на освещенный слабыми всполохами алтарь, а Уинифред – в его глаза. Странное дело, они продолжали гореть, даже когда последняя свеча потухла и церковь погрузилась в ночную тьму. Глава 15 Китайцы и англичане – Тедди, не упрямься, ты прекрасно справишься. Уинифред поправила Дарлингу галстук и отступила, разглядывая его и не подавая вида, что испортила идеальный узел. Он рассеянно прикоснулся к собственной одежде. – Люди подумают, что я сумасшедший. – Ты слишком красив, чтобы тебе поставили это в вину. К тому же нет ничего странного в том, что ты ищешь своего друга. Теодор смял в руке клочок бумаги со старым адресом Холбрука. Уинифред понадеялась, что у него хватит ума спрятать его, а не стучаться к соседям и вместо вопроса протягивать им помятую бумажку. – Друга? Я похож на человека, который дружит с Холбруком? – Нет, не слишком, – задумчиво протянула Уинифред. – Пожалуй, было бы лучше, если бы из кармана у тебя торчал револьвер. – Зачем он мог бы мне понадобиться? – Не знаю. Юноши твоих лет мечтают носить с собой оружие. – Это ужасно… – прошептал Теодор и принялся дергать себя за галстук. Он был так взволнован, что даже не понял, что Уинифред шутит. Со вздохом она опустила руки ему на плечи. – Все пройдет отлично, – заверила она. – Нам просто нужно узнать, куда он переехал. Глубоко вздохнув, Теодор, к облегчению Уинифред, сунул бумажку в карман. – Если увижу его – со всех ног унесусь прочь, – повторил наставление он. Прыснув, Уинифред вытолкала его за порог и закрыла дверь. Когда она осталась в холле одна, улыбка сама собой улетучилась с ее лица. С каждым днем все труднее становилось потакать желанию Лауры делать вид, что ничего особенного не происходит. Пока они шатались по городу и обменивались легкомысленными шутками, Лаура томилась в своей комнате, вынужденная носить шерстяные платья, обтираться холодной водой и пинтами глотать солоноватое ослиное молоко. Миссис Хаксли настаивала, что даже лондонский «гороховый суп»[13] лучше душной комнаты, и выводила ее на прогулку. Но их моционы редко длились дольше получаса – у Лауры отекали ноги, а уставая, она начинала кашлять до тошноты. Симптомы стремительно прогрессирующей болезни замечали все обитатели дома. Дарлинг каждый вечер читал Лауре вслух до тех пор, пока та не засыпала, а затем с растерянным видом выскальзывал на улицу и еще с добрый час в одиночестве прогуливался по садику на заднем дворе, опустив голову. Эвелин составляла Лауре компанию по утрам – только ей девочка позволяла прикасаться к своим волосам. Даже Келлингтон на время отложил свои томики по «Занимательной алгебре», «Чудесной физике» и прочей чуши и начал пролистывать медицинские справочники по рекомендациям своего доктора. Уинифред предпочла бы, чтобы этот самый доктор точнее выразился насчет срока, отпущенного Лауре – стало ясно, что на обещанные ей прежде полгода рассчитывать уже не приходится. Но сколько ей остается? Два месяца? Две недели? Сама Уинифред не любила читать и не пользовалась привилегией плести Лауре прически. Вместо этого она собиралась вернуться в Чайна-таун – место, где она пристрелила мистера Мэшвуда, чтобы спасти жизнь Теодору. Уинифред охотно прикончила бы кого-нибудь еще – только бы это продлило жизнь Лауре.